— Я уверена, что мужья наши здесь, — щебетала Марья Андреевна, когда они пошли разыскивать сначала почту, потом городской совет. — Не может быть, чтобы Петенька поехал без меня дальше. Ведь здесь и бомбежки не было. Вот увидите, они, трусишки этакие, здесь где-нибудь прячутся…

И она засмеялась своим грудным приятным смехом.

Но и на почте и в городском совете никто ничего не знал ни о начальнике почты Плотникове, ни об инженере Волгине. Так же, как и в Волковыске, не было телефонной связи с Н. Телефонная линия была исправна только до промежуточной станции, — дальше будто глухая стена разделила мир надвое.

После того как дежурный городского исполкома посоветовал Кето и Марье Андреевне добираться до Барановичей, а оттуда поездом ехать на Минск, настроение женщин опять упало. Они ходили по улицам, всматриваясь в лица, надеясь отыскать среди беженцев знакомых.

Они побывали всюду: на вокзале, где неутомимая и энергичная Марья Андреевна прошлась вдоль нескольких эшелонов, выкликая фамилии мужа и своих знакомых; сходили в единственную в городе гостиницу, даже заглянули в пустующее кино и городской ресторанчик, превращенный в питательный пункт.

Переночевав в одном из обывательских домиков, Кето и Марья Андреевна снова вышли утром на поиски. Утомившись, они присели на скамейке в чахлом, заполненном беженцами скверике. Вдруг Кето вскочила, закричала:

— Иван Егорович! Иван Егорович!

Проходивший мимо высокий сутулый мужчина с рюкзаком за плечами и длинной суковатой палкой нерешительно обернулся.

С минуту он блуждал рассеянным взглядом по скверику, все еще не видя Кето, которая уже бежала к нему, спотыкаясь и расставив руки. Но вот он увидел и сам быстро пошел ей навстречу.

— Екатерина Георгиевна… Да неужели это вы? — устало моргая слезящимися красными глазами, пробормотал Самсонов. — Какими судьбами? Очень рад… Очень рад…

— Откуда вы? Давно вы здесь? — задыхаясь, спросила Кето.

— Оттуда же, откуда и вы. Мчусь на «перекладных» день и ночь… Как видите, вырвался из когтей дракона…

В своем когда-то белом, теперь совсем сером от пыли кителе, с мазутными пятнами на рукавах, в форменной помятой фуражке с полотняным верхом Самсонов выглядел особенно угрюмым. Почерневшее от усталости, словно закопченное, морщинистое лицо его с мясистым носом и болезненными мешками под беспокойно-сердитыми глазами, обросло клочковатой, слипшейся от пыли щетиной. Там, в Н., в дни мирной жизни, Кето недолюбливала Самсонова за его замкнутость и надменную насмешливость, а теперь у нее даже потемнело в глазах от радости при мысли, что она может узнать о судьбе Алексея.

— Говорите, где Алеша? Скорей… — нетерпеливо трясла она костлявые руки Самсонова.

— Екатерина Георгиевна… позвольте немного опомниться. Я еще не уверен, что вижу вас… — Самсонов потер ладонями глаза. — Боже мой, как вы изменились! Ни за что не узнал бы вас в этом одеянии!

— Скажите одно слово: жив он или нет? — спросила Кето.

— Жив. Мы виделись с ним в последний раз в четыре часа дня в воскресенье…

Кето прикрыла глаза дрожащими маленькими руками.

— Вы мне все расскажите… Все-все… Идемте, идемте, — потянула она его за руку туда, где сидели Марья Андреевна и Стася.

Самсонов слегка поклонился Марье Андреевне, снял с плеч рюкзак, положил на траву суковатую палку. Марья Андреевна с изумлением разглядывала его.

«Муж?.. Ваш Алеша?» — спрашивал ее взгляд. Она разочарованно вздохнула, когда Кето представила ей Самсонова.

Самсонов торопливо рассказал обо всем, что произошло у моста.

— Так было нужно, — нахмурился он. — Мы получили приказ из Москвы… В самую последнюю минуту. Немцы уже были в двух километрах, когда мы заложили взрывчатку. Нам повезло. Они не ожидали, что мост будет взорван перед самым их носом, и опоздали… Алексей Прохорович выскочил из кольца первым, я — вторым… Со мной ушло семь человек из бригады Шматкова. Вон они отдыхают под деревцем. Вот только Шматкову не повезло. Кажется, он не успел уйти…

— Он погиб? — спросила Кето, припомнив, как много Алексей говорил о Шматкове.

— Да… Если он не погиб при взрыве, то его убили автоматчики.

Самсонов вынул из кармана пачку махорки, оторвал от свернутого вчетверо газетного листа клочок, стал вертеть цыгарку.

Он говорил глухим, отрывистым басом, и лицо его судорожно подергивалось.

— Алексей Прохорович от моста уехал в Н. — вот и все, что я могу сказать, — закончил он и, смяв окурок, ткнул его в землю. — Вас, конечно, интересует положение на фронте, — немного погодя заговорил он. — Могу кое-что сказать. Вы, конечно, думаете — все, что творится над нашими головами, и то, как эти звери убивают на дорогах беззащитных людей, — это и есть фронт?.. И наши войска так легко уступают дорогу врагу? Ошибаетесь, Екатерина Георгиевна… Не глядите на события глазами напуганных бомбами жителей. Фронт — там… — Самсонов показал на запад. — Мы его не можем видеть, но он уже протянулся от Балтийского моря до Черного… И каждый шаг не дешево обходится этим мерзавцам… Не всюду мы отступаем, не всюду, — возбужденно повторил Самсонов, и его возбуждение передалось женщинам, и лица их просветлели… — Не надо падать духом. Конечно, самого опытного борца можно сначала свалить предательским неожиданным ударом. Гитлер нанес такой удар… Историки будут изучать этот небывалый акт вероломства.

Самсонов стал натягивать на плечи лямки рюкзака.

— Привал кончился, — сказал он и посмотрел на небо. — Драконы должны скоро прилететь сюда. Я слышу: они летят где-то стороной.

— Вы поедете дальше? — спросила Кето.

— Да, я еду. Надо же работать. Поеду в Днепропетровск. Это мой родной город. К тому же я везу с собой семь дюжих молодцов — чудо-богатырей. Я их выхватил горяченькими, как каштаны, из огня. Они еще могут пригодиться мне и Алексею Прохоровичу. А куда намерены ехать вы?

— Я еще не решила, — вздохнув, ответила Кето. — Может быть, удастся встретить Алешу…

— Вряд ли вы найдете его в этой суматохе. Мой вам совет: ехать дальше.

— Куда?

— Ну, в Ростов… Если не ошибаюсь, там ваши родственники. Оставаться здесь одной с грудным ребенком — безумие. Да я просто не позволю вам. Если уж я встретил вас, то никогда не оставлю. Присоединяйтесь к моему каравану и едемте в Барановичи, а оттуда на Москву, на Киев — куда хотите. И вашей попутчице предлагаю то же самое…

— Да, я поеду, — согласилась Кето. По бледным, ввалившимся щекам ее катились слезы.

Подъезжая к Барановичам, Кето увидела в поле мужчин, женщин, подростков, роющих землю, согбенные спины, усталые загорелые липа, торопливые взмахи лопат.

Пестрая живая лента вытянулась громадным полукругом, огибая окраины города, переливалась на солнце всеми цветами.

Всюду были видны группы красноармейцев с утомленными, но бодрыми лицами. Вместе с жителями они рыли окопы, носили бревна и кирпичи. Там и сям торчали из окопов их тусклые запыленные каски, поблескивали на солнце тонкие жала штыков.

И в городе, во дворах и на улицах, люди торопливо рыли землю. Возле каждого дома копошился с лопатами, кирками и ломами народ. Даже дети носили в маленьких ведерочках и в старых солдатских котелках землю. При взгляде на них у Кето начинало пощипывать в горле.

Барановичи походили на военный лагерь. Базарная площадь была забита военными обозами, все двигалось, шумело грозно и тревожно.

На перекрестках кричали радиорепродукторы. Из Москвы передавались суровые марши. Диктор торжественным голосом рассказывал обо всем, что делалось на фронте, в тылу — на фабриках, заводах, в колхозах.

Кето услышала по радио слово «ненависть», и оно сразу же смутно взволновало ее, определило неясно бродившие чувства.

«Да, да, я тоже ненавижу их за все, что они сделали со мной за эти дни, за все, что я увидела там, на дорогах и улицах», — думала Кето, сидя на застрявшей на перекрестке между крестьянских возов телеге и прижимая к груди Лешу.