Виктор играл на биллиарде, в шахматы или сидел в читальне. Вести о событиях на Западе волновали все сильнее. С негодованием читал он сообщения о налетах немецко-фашистской авиации на мирные кварталы Лондона, о наглом хозяйничании гитлеровцев в завоеванных странах.

Подобно большинству советских летчиков, он мысленно уже принимал участие в воздушных боях против фашистов. Воображение уносило его на запад, под чужое, незнакомое небо, затянутое дымами пылающих городов, — туда, где по изрытым дорогам брели лишенные крова женщины, старики и дети. Не раз, отбросив газетный лист, он вскакивал и ходил по читальне, охваченный еще не испытанным чувством гнева.

Со второй половины мая начались усиленные тактические занятия. Командование торопилось наверстать упущенное за зиму.

— «Старик» хочет печенки из нас вытряхнуть, — шутливо говорили о командире полка истребители. — Этак мы и по земле скоро разучимся ходить.

Виктор так уставал, что засыпал после сигнала «отбой» мгновенно. Он похудел, вытянулся, на щеки его лег густой кирпичный загар.

Как-то вечером, придя с аэродрома, он увидел на столе в своей комнате сразу три письма — от Алексея, Павла и Тани.

Письмо Алексея было кратко, как деловой отчет. Брат сообщал, что скоро сдаст новостройку в эксплуатацию и поедет с женой на Кавказ и, повидимому, по дороге навестит стариков, но уже не сам-друг, а втроем, так как у Кето должен скоро родиться ребенок.

«Написал, как отрапортовал начальству, — усмехнулся Виктор. — Удивительный человек Алешка!»

Письмо Павла было таким же немногословным. Он писал, что хлеба в этом году на редкость хороши и урожай будет просто на диво, приглашал к себе в совхоз в конце августа, когда закончится уборка.

Таня пространно описывала домашние и городские новости; почти половину ее письма занимал Юрий.

«Свадьбу, ты знаешь, мы решили сыграть в июне, но я такая упрямая, что могу и закапризничать, — писала Таня. — Институт мне не менее дорог, и я еще подумаю, не стоит ли подождать с замужеством еще год. Ты же знаешь, Витька, я могу поставить на своем, если захочу. Кстати, сообщаю: у Вали, кажется, роман с профессором Горбовым. Она ужасная материалистка в самом обывательском смысле, избалованная пустышка. Не жалей о ней».

Читая письмо сестры, Виктор то улыбался, то сдвигал нахмуренные брови. Таня и Валя вставали перед ним, как живые. Он вспомнил лыжный поход, ночевку в станице, слова Вали, сказанные в последнюю минуту: «Запомни — это не должно обязывать нас к чему-то».

Виктор презрительно усмехнулся: еще бы, разве мог быть мужем Вали он, всегда кочующий летчик?..

Утром он проснулся от легкого толчка в грудь и открыл глаза. На одеяле лежал сухой ком земли. Виктор поднял голову. Окно было раскрыто. В кустах шиповника, росшего по всему авиагородку, слышался приглушенный смех.

— Родя, не валяй дурака! — сразу сообразив, в чем дело, и свешивая с постели ноги, сказал Виктор.

Теплые лучи пробивались сквозь мелкую листву шиповника, густо осыпанного розовыми цветами. С аэродрома доносился гул прогреваемого мотора. Родя Полубояров вскочил на подоконник, спрыгнул в комнату.

— Тебе дверей мало, мальчуган! — прикрикнул на него Виктор.

— Через окно ближе, — оскалился Родя.

Он был без рубахи, на смуглой мускулистой груди и на крутых плечах его блестели прозрачные капли. Спутанный белокурый чуб был влажен, на подбородке также висела светлая капля. Помахивая мохнатым полотенцем и раскрывая в усмешке неровные зубы, Родя любовно боднул Виктора головой в плечо.

— Новость слыхал?

— Какую? — складывая в планшетку письма, спросил Виктор.

— Очень занятную, можно сказать, наводящую на размышления…

— Не болтай зря, Родион.

— Наш генерал должен приехать.

— Что ж тут нового?

— Ежели, конечно, как всегда, то действительно ничего… Но ежели…

Родя сощурил дерзкие глаза.

— Что — ежели? Ну, опять полеты, стрельбы. Дело знакомое, — усмехнулся Виктор.

— Ну, а что ты скажешь насчет новых самолетов, а? — блестя карими шельмоватыми глазами, приглушил голос Родя. — Новую партию самолетов будем принимать, слыхал?

— Да ну? — оживился Виктор. Он недоверчиво посмотрел на товарища.

Неожиданно в окно ворвался пронзительный вой сирены. Виктор и Родя переглянулись.

— Тревога! Опять «старик» что-то придумал! — крикнул Родя и, взмахнув полотенцем, выбежал из комнаты.

Виктор оделся в полминуты Когда прибежал на песчаную линейку перед штабом — постоянное место сбора, там уже выстраивались летчики. Сирена выла надоедливо и резко. Звук ее, снижаясь до хриплой октавы, медленно таял над аэродромом.

Из штаба в сопровождении командира полка вышел молодой белолицый генерал. Золотая звезда на левой стороне груди ярко вспыхивала на солнце.

За простоту летчики любили своего генерала какой-то трогательной сыновней любовью.

Коренастый, начавший тучнеть, он выглядел штатским, переодетым в генеральскую форму. Сейчас Виктору странно было думать, что этот человек с полным добродушным лицом и грузной походкой и есть тот самый прославленный Герой Советского Союза, отличившийся у реки Халхин-Гол и в финскую войну.

Генерал поздоровался с истребителями.

— Командиры звеньев, ко мне! — скомандовал командир полка.

Виктор вышел из строя. Командир полка разъяснял «боевую» задачу. Генерал изредка подсказывал ему, водя по сложенной вчетверо, исчерченной красным карандашом карте розовым пальцем с тщательно остриженным ногтем.

Голова генерала чуть ли не касалась головы Виктора, и тот, стараясь задержать дыхание, боялся пропустить малейшее движение генеральского пальца.

— Квадрат номер семь… По дороге движется автоколонна синих… Расстрелять с пикирования с дистанции в двести метров, — звучал спокойный голос генерала.

— Есть — расстрелять с пикирования с дистанции двести метров, — повторил Виктор.

Генерал поднял голову, добродушно-насмешливый взгляд его встретился с глазами Виктора.

— Ну как, Волгин? На водокачку больше не пикируешь?

Виктор густо покраснел.

— И не помышляю, товарищ генерал… Дело прошлое…

Светлые глаза заблестели у самого его лица, в их прищуре Виктор уловил небывалую суровость. «Все знаю, — меня не проведешь», — казалось, говорил взгляд генерала.

— Волгин, Полубояров стали подтягиваться, товарищ генерал… — вмешался командир полка. — Сладу с ними не было…

— Нам бесполезной удали не надо, — строго сказал генерал. — И не для того мы носим звание сталинских соколов, чтобы быть лихачами. — Жестковатый взгляд генерала уперся прямо в переносицу Виктора. — Понятно?

— Понятно, товарищ генерал, — смущенно ответил Виктор.

— А вам, Полубояров?

— И мне, товарищ генерал, — отозвался поблизости Родион.

— Выполняйте задание.

— По самолетам! — скомандовал командир полка.

— Стоило из-за этого будить хлопцев ни свет ни заря, — подбегая к самолету, ворчал Родя. — Какие-то там еще «синие». Понаставят деревяшек, и пикируй на них. Того и гляди, голову своротишь. Тьфу! Прости ты мою душу грешную.

— Не скули, Родион, — крикнул на ходу Виктор. — По деревяшкам мазать будешь — по настоящему врагу, ежели понадобится, бить не сможешь.

Виктор пристегнулся ремнями, оторвался от земли. Запах трав и леса мгновенно улетучился из кабины. Солнце только что взошло, острые шпили кирх прусского пограничного городка вспыхнули, как свечи. Качнулись внизу пестрые флигельки дач и растаяли в утреннем тумане. Звено Роди ушло на юг, у него было свое задание. За Виктором, наполняя небо виолончельным гудом, тянулись, как на невидимом буксире, машины Харламова, робкого Кулькова и необузданно смелого Сухоручко.

Виктор спокойно следил за затянутой лиловой дымкой панорамой земли, ища знакомые ориентиры. Сколько раз он летал по этой трассе! Здесь каждый холм был знаком ему. Тоненькая коричневая лента зазмеилась между лесом и озерцом.

«Вот она, эта самая дорога! Квадрат номер семь», — подумал Виктор, и сердце его забилось учащенно.