Как только стало светать, Алексей вскочил, приказал подать машину. За ночь обстановка изменилась. Оказалось, полк Синегуба на рассвете участвовал в освобождении Вязны, и это еще больше укрепило Алексея в его намерении.

Были получены сведения из других полков и соседних частей, связь работала, но связисты уже предупреждали: «Снимаемся. Идем дальше».

Комдив Богданыч сообщил Алексею: соседний фронт уже охватывает Минск, немцы пытаются вырваться из мешка, но, кажется, сегодня их крепко «завяжут».

Алексей отдал инструкторам необходимые распоряжения, условился со штабом дивизии, что догонит их в следующем селе.

…Не более как через час он подъезжал к Вязне. По запущенному грейдеру и по вьющемуся рядом с ним проселку катились на запад бесконечные потоки войск. Алексей сидел рядом с шофером, нетерпеливо вглядываясь через ветровое стекло вперед. Сухие, подернутые пыльной корочкой губы его были сжаты.

«Хоть взгляну на это село», — думал Алексей.

Ему казалось, что он когда-то уже шел по этой дороге… И темнеющий впереди лес, и мелькнувшее в просвете деревьев село, и водяная мельница у пруда — все было знакомо, все это он видел когда-то…

Лес сменился полянкой, полянка — мелколесьем. Дорога пошла под гору, круто заворачивая вправо. У дороги стояли группы крестьян, приветственно махали машине Алексея картузами, соломенными шляпами, платками.

Вдруг лесок распахнулся и впереди открылись обугленные развалины. Несколько хат и клунь сиротливо сторонились у окраины.

Алексей остановил машину.

Мимо шли минометчики, неся за спинами круглые, как щиты старинных воинов, стальные упоры. День был знойный. Запыленные, усталые лица бойцов блестели от пота. Алексей взглянул на карту, спросил у стоявшего у дороги старика:

— Село какое?

— Вязна… — Старик, одетый несмотря на жару в рваный ватник, вытер красные слезящиеся глаза, добавил спокойно:

— Спалили германцы… Вчера ночью…

— Вы из этого села? — осведомился Алексей.

— Из Вязны, товарищ командир, — ответил старик, с любопытством и уважением глядя на офицерские погоны Алексея.

— Хорошо знаете жителей?

— Хорошо.

— Садись в машину, дед, — переходя на «ты», приказывающим тоном распорядился Алексеи.

Старик боязливо посторонился, с сомнением взглянул на дорогу, потом на лес.

Его все еще, видимо, изумляли и приводили в смущение погоны на плечах солдат и офицеров: не в таком виде он провожал их в сорок первом году на восток.

— Садись, садись, диду, не бойся, — менее нетерпеливо и более мягко попросил Алексей. — Мне нужно кое-что узнать о жителях вашего села.

— Да узнавайте. Это можно, товарищ командир, — согласился дед. — Только в Вязне никого не осталось. Все попрятались в лесу… — Старик говорил по-белорусски, но Алексей понимал каждое слово. Он привык к местному языку еще на стройке.

— Совсем никого нет? — спросил Алексей.

— Совсем. Только мертвые, сгоревшие, — все так же бесстрастно ответил старик.

— Ну, садись, — попросил Алексей, чувствуя, как от спокойной скупой речи старика веет ужасом.

Старый белорус сел в «эмку», и они поехали.

По обеим сторонам замелькали остовы печей, груды дымящегося пепла. Машина остановилась.

— Скажи, отец, — снова заговорил Алексей, открывая дверцы. — Может, ты знаешь такую женщину? Парасю…

— Парасей у нас много… Это же какую?

— Ее фамилии я не знаю… Но у нее ребенок. Найденный ребенок… Понимаешь… Может, слыхал?

Старик напряженно собрал на лбу морщины, заморгал кровяно-красными веками. И вдруг оживился:

— Никак, про украинку Параску Неделько спрашиваете? Это та, что дитё нашла!

Алексей почувствовал, как его бросило в жар.

— Вот-вот. Это было в сорок первом году, когда наши отступали… Во время бомбежки в Барановичах эта тетка Параска была и там нашла ребенка.

Побледнев от волнения, Алексей нетерпеливо тряс старика за руку.

— Где она, эта Парася? Где? Говори, дед…

Старик, видимо, тоже заволновался, кряхтя, полез из машины. Необычно возбужденный вид важного офицера, нетерпение, с каким он задавал вопросы о Парасе Неделько, заронили в него какие-то, пока неясные подозрения…

«Бог знает, что нужно этому военному начальнику с таким молодым лицом и белыми, как у старика, волосами? И чего он так допытывается? Совсем как тронутый разумом человек».

Алексей и старик стояли возле машины. Вокруг них дымились вытащенные на улицу бревна.

Старик все время вытирал рукавом глаза, и слезы, настоящие стариковские слезы бежали по его лицу. Вот опять его привезли на это страшное место! Хата его сгорела, пожитки тоже, а он, бабка, сноха, внуки, в чем были, в том и побежали в лес… Бабку так опалило, что наверное ей больше не жить уже…

Видя свое пепелище, старик разволновался, на вопросы Алексея стал отвечать отрывисто и невнятно.

— Где жила Парася? А вон там, там… Все погорели, все… — бессвязно бормотал он. — Душегубы! Каты! А мы вас, товарищи, ждали, ждали… Парасина хата в том конце села. — Старик показал куда-то на скрытый в знойной дымной мгле край огромного пожарища.

— Парася сгорела? — спросил Алексей.

Дед наконец уразумел, что его не так поняли, поспешил ответить:

— Нет… Парася живая и Марина… И дитё, кажется, при них. Слава богу… А хата сгорела…

— Где же они? — нетерпеливо допытывался Алексей.

— В лесу, в лесу, — ответил старик. — В партизанском городке… А вы кто ей будете? Родич или знакомый?

— Знакомый, — машинально ответил Алексей.

И — странное дело! Он уже не думал, что Парася Неделько могла оказаться совсем не той женщиной, какую он разыскивал, а ребенок — чужой, не его ребенок… Теперь Алексей верил: все, о чем рассказывал Дудников, была правда, и теперь осталось раскрыть последнее, что три года так волновало его.

Но в эту минуту внимание Алексея отвлек шум голосов. Он обернулся. На углу улицы и проулка, за длинным забором, стоял столб с перекладиной, а вокруг него негусто сгрудилась толпа женщин.

Алексей не сразу увидел подвешенного к столбу рыжего плюгавого человечка в эсэсовской форме.

Алексей вошел в толпу. Люди расступились, дав ему дорогу.

— Что это? Кто — его? — брезгливо отводя взгляд от столба, спросил Алексей у старухи, повязанной до самых глаз дырявой шалью.

— Наши из села. Поймали. Он хаты подпаливал, антихрист. Поджигатель…

Одна женщина, ближе всех стоявшая к столбу, молча потрясала перед повешенным сжатыми, черными от несмытой гари кулаками и вдруг плюнула в его мертвое, словно гипсовое лицо, крикнула:

— Проклятый!

Мертвый факельщик медленно поворачивался на веревке, как будто показывая всем по очереди свое небритое, в рыжей щетине лицо. На груди его висел кусок фанеры с крупно и неровно, очевидно второпях выведенной надписью:

«Нет ничего справедливее народного гнева», — подумал Алексей, выбираясь из толпы. Он словно очнулся от тяжелой дремы, обернувшись к своему провожатому-старику, спросил:

— А где партизаны, дедушка? Далеко?

— Близенько. Километров пять отсюда, — махнул в сторону леса старик. — В городе Берложоне…

— Это что же за Берложон? — допытывался Алексей.

— Берложон… Город такой партизанский. Берлог этих там понастроили — на целый город! Оттого так и прозывается. Вот, значит, как свернете в лес налево — так прямо и прямо… — охотно стал разъяснять старик. — Сперва будет одна засека, потом — другая… Сверните налево и по тропке, по тропке до самого болота… Там и есть этот самый Берложон. Там все наши бабы и детишки.

— Едем, — приказал Алексей шоферу. — Тебе куда, дед? Если в Берложон, подвезу.

— Ежели так, поеду и я, — согласился старик.

В глубине леса, за непроходимым, поросшим тиной и камышом болотом, окруженный плотно сдвинутыми соснами и ветвистыми осокорями бугрился земляной поселок с запутанными ходами сообщений, с добротно оборудованной землянкой командира отряда, радиостанцией, баней, хлебопекарней, подземной кухней и жилыми многочисленными землянками. Это и был партизанский город Берложон, которого так боялись немцы и о котором в окрестных селах сложили песню. Припевом ее были слова: