В быту корабельный иеромонах должен был подавать пример христианской жизни другим. Если же священник вел себя на корабле неподобающим образом, его ждал духовный суд, который определял для него меру наказания — вплоть до лишения сана. Кроме того, в обязанности священника входило обучение матросов грамоте, забота о состоянии корабельной библиотеки, извещение родственников об обстоятельствах смерти умершего или погибшего матроса и организация материальной помощи осиротевшим семьям моряков.
Конечно, на русских боевых кораблях начала XX века служили матросы не только православного вероисповедания. Согласно данным всеобщей переписи населения, в 1897 году в Российской империи проживали 87 123 604 православных, 13 906 072 магометанина, 11 506 809 католиков, 5 215 805 иудеев, 3 762 756 протестантов. Примерно таковы же были пропорции служивших в армии и на флоте. В общении с представителями иных вер корабельный священник был обязан быть деликатным, избегать всяческих религиозных диспутов и следить, чтобы в библиотеке корабля не было книг и брошюр, содержащих резкие выражения в адрес католичества, протестантизма, иудаизма и магометанства.
По образному выражению протопресвитера армии и флота Г.И. Шавельского, военный священник «был учителем, воспитателем в той великой русской школе, какою являлась для огромной части русского мужского населения армия… Ежегодно принимая в свои ряды сотни тысяч молодых людей, в значительном проценте неграмотных и невежественных, армия и флот обучали их грамоте, сообщали им разные знания, дисциплинировали и культивировали их… И в отношении воспитания воинского духа, и в отношении общего обучения и воспитания нижних чинов священник в воинской, как и в морской части мог играть выдающуюся роль».
Таким образом, любой русский военный корабль начала XX века жил в полном смысле слова напряженной духовной жизнью, которой руководил священник. И сказать, что эта жизнь тяготила моряков, мешала им, было бы глубокой ошибкой. В первый же день пребывания на корабле каждому матросу вручалось Евангелие, которое часто становилось для моряка настольной книгой. В 1910 году благочинный Севастопольского гарнизона докладывал протопресвитеру армии и флота о настроениях среди моряков Черноморского флота: «Явно неверующих не встречалось. Молятся Богу почти все, за очень немногими исключениями… В политических движениях против властей участвовал разве что один… Громадное большинство ни о сектантах, ни о политических партиях не имеет никакого представления. Из женатых 70% женам верны. Пьяниц почти не было, выпивают больше половины. Много непьющих и некурящих».
После тихой жизни бугульминского монастыря, да что там — всей жизни, прошедшей в глубине России, перевод на флот был для отца Антония разительной переменой. Чего стоил один только переезд по железной дороге из Самары в Севастополь!.. 5 июня 1909 года впервые за свою долгую жизнь иеромонах увидел Черное море. Служить ему выпало на минном заградителе «Прут» — бывшем коммерческом пароходе «Москва», спущенном на воду в 1879 году. Водоизмещение корабля — 5959 тонн, экипаж состоял из 9 офицеров, 1 военного чиновника и 296 матросов. Кроме того, на борту корабля находились минная школа и штаб начальника дивизиона заградителей контр-адмирала Николая Георгиевича Львова. «Прут» был вооружен восемью 47-миллиметровыми и двумя 37-миллиметровыми орудиями, тремя пулеметами, но его главным оружием были мины (полный минный запас составлял 900 штук). Это был единственный большой минзаг Черноморского флота, и в случае войны основная тяжесть минных постановок на море ложилась на него. С 22 апреля 1913 года кораблем командовал опытный флотский офицер, капитан 2-го ранга Георгий Александрович Быков.
Как и любому корабельному иеромонаху, отцу Антонию на «Пруте» была отведена отдельная каюта и положена особая шлюпка. Причем он имел право причаливать к кораблю с правого борта — привилегия, которой были удостоены, кроме священников, только флагманы, командиры кораблей и георгиевские кавалеры. За стол в кают-компании он садился вместе с офицерами. А вот сходить на берег флотскому иеромонаху разрешалось только раз в неделю — в четверг после утренней молитвы. К ночи с четверга на пятницу он обязан был вернуться на корабль. Конечно, привыкнуть к такому распорядку дня немолодому священнику в первое время было сложно. Вместо привычной монастырской тишины — жесткие флотские правила, постоянные учебные тревоги, выходы в море, постановки мин, стрельбы. Вместо деревенского воздуха — черноморский ветер, ласковый летом и обжигающий зимой. Со временем «Прут» стал для отца Антония настоящим домом. В 1914 году срок его пятилетнего служения на флоте заканчивался, но вскоре в жизнь старого священника властно вторглась охватившая Европу невиданная прежде война…
…Начало Первой мировой войны для Черноморского флота не ознаменовалось крупными боевыми действиями — германских и австро-венгерских кораблей в этом регионе не было. Потенциальным противником России на Черном море могла выступить Турция, но два с лишним месяца она хранила нейтралитет. Впрочем, русских военных аналитиков подобное положение дел обмануть не могло — они прекрасно знали, что турецким флотом с 23 августа командует германский вице-адмирал Вильгельм Сушон, а ударной силой этого флота стали германские крейсеры — линейный «Гебен» и легкий «Бреслау». В Турции они получили названия «Явуз Султан Селим» и «Мидилли», но команды этих кораблей оставались немецкими, и фактически «Гебен» и «Бреслау» продолжали быть германскими кораблями, ходившими под флагом Турции. Поэтому в дальнейшем мы будем упоминать эти крейсеры под их немецкими наименованиями.
10 октября 1914 года посол России в Константинополе известил командование Черноморского флота о том, что коммерческие суда, следующие в Черное море, задерживаются турками перед входом в Босфор. Следующие тревожные сообщения поступили в штаб флота вечером 14 октября и утром 15 октября — русские пароходы «Королева Ольга» и «Великий князь Александр Михайлович» сообщали, что встретились с «Гебеном» и «Бреслау», которые шли курсом на север на меридиане Севастополя. Все сомнения по поводу намерений Османской империи рассеялись после получения 15 октября в 17.30 секретной телеграммы из МИДа России: «По достоверным сведениям, Турция решила немедленно объявить войну».
Адмирал В. Сушон планировал начать войну на Черном море вероломным нападением и на военно-морские базы России, и на ее коммерческие порты — почти одновременно обстрелу должны были подвергнуться Одесса, Севастополь, Феодосия и Новороссийск. Операция должна была начаться в ночь на 16 октября нападением на Одессу. Но командующий Черноморским флотом адмирал Андрей Августович Эбергард имел к этому времени приказ Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича «не искать встречи с турецким флотом и вступать с ним в бой лишь в случае крайней необходимости» (Ставка явно надеялась на то, что Турция все же не рискнет вступить в войну, и не хотела провоцировать потенциального противника.) В соответствии с этим приказом Эбергард отказался от своего первоначального плана — вывести все наличные силы навстречу противнику и встретить его в море, — и ограничился тем, что установил постоянный дозор на подходе к Севастополю, а экипажи всех кораблей были подняты по боевой тревоге. Как выяснилось впоследствии, этих мер оказалось явно недостаточно.
…В дни, когда разворачивались все эти тревожные события, минный заградитель «Прут» находился на маневрах. В Севастополь он вернулся 15 октября, около двух часов дня, и сразу же командир корабля Г.А. Быков был вызван на линкор «Георгий Победоносец», на котором держал флаг командующий флотом. Адмирал А.А. Эбергард поставил перед «Прутом» задачу — срочно идти в Ялту, принять на борт батальон пехоты и возвращаться в Севастополь. Приказ был необычным для боевого корабля, но дело объяснялось просто: батальон, отставший от своего полка и опаздывавший на фронт, нужно было срочно перебросить к ближайшему железнодорожному узлу, ни одного готового к выходу в море транспорта на базе не было, а «Прут» стоял под парами.
