— Это — моего сына. Его убили в прошлую войну. Он был совсем мальчик, может, чуть постарше вас. Мой единственный сын…

Его голос дрожал от волнения, но уже не казался больше таким хриплым и слабым, как несколько минут назад. Он говорил медленно и все время поглаживал каску рукой.

— Он был в этой каске, когда его убили, — продолжал профессор. — И один из этих карабинов тоже принадлежал ему. Я их получил от министерства, потому что сам служил офицером в том же полку. С тех пор я храню как память эти карабины и его каску… все, что у меня от него осталось.

Перчинка не решился произнести ни слова. За него говорили беспорядочные выстрелы, раздававшиеся на улице. Они слышались через неодинаковые промежутки, то чаще, то реже, но не утихали ни на минуту. Некоторое время профессор, казалось, прислушивался к перестрелке за окном.

— Да, — снова заговорил он, — и вот я часто спрашиваю себя, как же умер мой сын? Умер ли он во имя чего-то или просто потому, что получил повестку из военкомата? Нет, он не был добровольцем, так же как и я… И вот я пережил своего сына. Но если бы он был жив, а я умер тогда вместо него?.. Что бы он делал сейчас?.. Мари! — обратился он к экономке, которая с состраданием смотрела на старика, — как ты думаешь, что бы делал сейчас мой сын?

Женщина не ответила. Перестрелка на улице становилась все громче и напряженнее. Профессор улыбнулся.

— Ну конечно, он был бы там, на улице, среди вас! — воскликнул он. — Вы еще совсем мальчишки, совсем дети… Сколько я воспитал таких, как вы, за свою долгую жизнь… Да… А вам, видимо, так и не пришлось ходить в школу. Так ведь?

Оба мальчика молча кивнули головой.

— А жаль, — продолжал профессор. — Мне бы очень хотелось быть вашим учителем. Кто знает, сколько моих учеников сейчас там, на улицах? Они сражаются, и, наверное, во имя чего-то очень хорошего, это несомненно.

Он помолчал, а когда заговорил снова, голос его звучал сурово и решительно.

— Я не могу выйти на улицу, — сказал он. — Я старый, больной, бесполезный для вас человек. А раз так — идите хоть вы. Берите… хм, да, берите это оружие и…

Но ребята не слушали старого профессора; они бросились к постели и через мгновение уже стояли с карабинами и патронташами в руках.

— Постой, — проговорил профессор, взяв Перчинку за руку. — Подойди ближе.

Перчинка опустился на корточки возле кровати. Профессор дрожащими руками взял каску и надел ее на голову мальчику.

— Ты должен мне обещать, — проговорил старик, — что будешь сражаться в этой каске. А я буду думать, что это мой сын пошел на улицу, чтобы сражаться вместе с вами. Не знаю, понял ли ты меня, но все равно, обещай мне, что будешь на баррикаде в этой каске.

— Конечно, профессор, — пробормотал Перчинка. Каска была слишком велика для него и поминутно сползала мальчику на глаза. Должно быть, он выглядел очень смешно в своих живописных лохмотьях, с тяжелым и непомерно огромным ружьем за плечами. Взглянув на него, профессор улыбнулся.

— Ну, идите, идите, ребята, — пробормотал он.

— Мы вам их отдадим… — пролепетал Чиро.

Но профессор уже снова откинулся на подушки и, казалось, не расслышал его слов.

Донья Мария тоже не проронила ни слова и молча проводила ребят до двери.

Увидев Перчинку и Чиро, выходивших из кабинета, привратник вскочил со своего места, но Перчинка в шутку направил на него карабин, и старик ограничился тем, что послал ему вслед очередное проклятие.

Выйдя за ворота, приятели увидели вокруг множество вооруженных людей. Даже женщины, вооружившись чем попало, вышли на улицу. Прямо перед ними, на углу площади Сан-Гаэтано, возводили баррикаду. Навстречу ребятам бежал какой-то человек.

— Ага, вы вооружены! Очень хорошо! — крикнул он, подбегая к ним. — Вы останетесь здесь. Помогайте строить баррикаду.

Ребята молча отправились выполнять приказ.

Сражение должно было начаться с минуты на минуту. Немецкие танки уже спускались по улице Дуомо. Скоро они будут здесь, чтобы попытаться раздавить сопротивление патриотов.

Шло строительство сразу двух баррикад. Первая, поменьше, возводилась на углу улицы Дуомо. Она должна была служить только для того, чтобы на некоторое время задержать немцев, пока не будет готова вторая, уже более солидная баррикада на площади Сан-Гаэтано. Перчинка, Чиро и Винченцо, конечно, сразу же побежали на первую.

Баррикада состояла из небольшой кучи камней, трехколесного велосипеда зеленщика, перевернутого вверх колесами, и кое-какой старой мебели, которую выбросила из окна какая-то женщина, желавшая хоть чем-нибудь помочь защитникам баррикады. Поверх этой жиденькой стенки набросали пустых корзин. Последнее было сделано по совету хозяина булочной, расположенной на углу, который, как видно, всерьез считал, что его корзины могут служить защитой от немецких автоматов. Все это сооружение светилось, как решето.

Грохот гусениц приближался, а ребята все еще метались по улице, подбирая все, что годилось для укрепления их баррикады. Они подбегали к окнам домов и кричали жителям, чтобы те выбрасывали на мостовую ненужное им старье. Только Винченцо со своим пистолетом, болтающимся на боку, и двумя немецкими ручными гранатами сидел на своем месте за баррикадой, спокойно ожидая дальнейших событий. Поэтому именно он первым поднял тревогу, громко крикнув:

— Вот они!

Вместе с ребятами на баррикаде находились двое хорошо одетых юношей, по-видимому, студентов, вооруженных винтовками. Один из них сейчас же закричал;

— Ложись!

В ту же секунду из башни передового танка, показавшегося из-за угла улицы Дуомо, хлестнула пулеметная очередь. К счастью, баррикада находилась в стороне от танка, поэтому ее не задела ни одна пуля. Перчинка устроился у небольшой дыры в баррикаде за кучей камней и железной рухляди, из-за которой виднелась только его дырявая каска и ствол карабина. Сердце бешено колотилось у него в груди. Как-никак это был его первый настоящий бой, и он не шел ни в какое сравнение с той борьбой, которую мальчик вел раньше. Сейчас он дрался с оружием в руках, а не обстреливал немцев фруктами.

Достигнув улицы Трибуналов, немецкий танк остановился и круто развернулся на одной гусенице. Ствол пушки, торчавший из его башни, угрожающе опустился. Пятеро защитников баррикады дали залп, однако на бесчувственного зеленого зверюгу это произвело не большее впечатление, чем если бы они просто пощекотали его бронированную шкуру.

Над их головами с воем пролетел снаряд и разорвался где-то сзади. Затем танк двинулся прямо на баррикаду. В ту же минуту Винченцо высунулся из-за своего укрытия и швырнул ручную гранату. На передней части танка громыхнул взрыв. Чудовище остановилось, потом опустило пониже ствол пушки, и через секунду баррикада разлетелась на мелкие части. Перчинка, Чиро, Винченцо и один из студентов со всех ног бросились ко второй баррикаде. Другой студент остался лежать возле развороченной кучи старой рухляди, мимо которой, победоносно рыча, проползал тяжелый «тигр».

Ребята неслись, как на крыльях, слыша за собой грозный грохот танков, которые один за другим стремительно вползали на улицу Трибуналов, словно спасаясь от погони. На этот раз пушка молчала, но вместо нее бешено стрекотал тяжелый пулемет, засыпая улицу градом пуль, которые, отскакивая от каменной мостовой, со свистом прыгали вокруг беглецов.

Вторая баррикада была еще не закончена, но тем не менее все ее защитники поспешили укрыться за ней. Скоро к ним присоединились студент и трое ребят.

В центре баррикады был установлен пулемет. Рядом возился длинный неаполитанец. Вот он приник к пулемету и в отчаянии начал расстреливать драгоценную ленту. Однако колонна немецких танков с невозмутимым безразличием продолжала ползти вперед.

На баррикаду лезли три гигантских танка. Как видно, они получили приказ очистить улицу от восставших, разрушить построенные ими укрепления и открыть путь пехоте. Но Перчинка и все, кто был рядом с ним, предпочли бы тысячу раз встретиться лицом к лицу с каким угодно количеством немецких солдат, чем иметь дело с этими тремя чудовищами, которые как будто даже не замечали их присутствия.