— Бабушка! А я старую-то солому с крыши на огород перетаскаю, если хозяин отдаст: телушке на подстилку годится! Бабушка! А я тебе…
— Ладно, ладно, — перебила бабка. — Иди уж… работник!
Отец с бабкой обменялись последними хозяйственными распоряжениями, и три Сапронова пошли на работу к людям. Двоим младшим восемнадцать лет: обоим имеете.
Наступили трудные дни. Руки, ноги, спина не успевали за ночь отдохнуть, а с утра опять молотьба, возка снопов, кладка ометов…
Возили лес, крыли крыши, копали погреба, да мало ли на что годились безропотные крестьянские руки?
И все-таки дни мелькали, как воробьи на току. Никто их не считал. Только Петька, украдкой глядя на школу, соображал: сколько ребята пройдут без него, как догонят!) пройденное? Правда, сельские школы начинали занятия позже городских: по окончании уборки урожая. И все же далеко не все ребята являлись в срок: те, кто работал «на людей», опаздывали.
Петька всегда являлся одним из последних, а в этом году, верно, будет самым последним.
Наконец надобность в его детских руках миновала и можно было подумать о школе.
Однажды за ужином отец сказал:
— Ну, Петька, шабаш работе. Завтра пойдешь в школу.
Петька поперхнулся от радости. Плохо спал ночь и утром, чуть свет, счастливый полетел в школу, как на крыльях.
Савка побежал за ним вслед, проводить. А может, удастся и в окошко поглядеть, когда учитель станет к нему спиной.
Савка не смел мечтать об учении, пока Петька учится: двоим-то разве можно из хозяйства уходить? Отец и зимой ходит по людям, сестры в няньках, дома — одна мелкота. А теперь еще и телушка… Где ж бабке управиться?
Из школы Петька вернулся не такой веселый, как ушел. По арифметике многого не понял, хотя учитель говорил ясно и просто и остальные ребята отлично его понимали. Диктант написал с ошибками. Здорово отстал, значит.
А тут и еще беда: встретил-то его учитель ласково, как всегда, но сам был уже не прежний, не веселый, как в прошлые годы. И говорить стал с задышкой, с кашлем.
Петька все же ждал, что оставит его учитель после уроков и подгонит с ним пройденное, как раньше бывало. Но учитель еле довел урок до конца и отпустил всех домой. А Петьку на минуту задержал за плечо и сказал, глядя ему в лицо с виноватой улыбкой:
— Ты, Петро, позанимайся сегодня дома сам, без меня: нездоров я шибко… Ребят поспрошай, сам подумай, малый ты мозговитый, — и, закашлявшись, ушел за свою перегородку…
И вот теперь, наскоро пообедав, Петька уселся к окну готовить уроки. Перво-наперво открыл задачник. Петька больше всего любил арифметику и с наслаждением беседовал с задачами, как с лучшими друзьями: он их понимал — они его. Бывало, с увлечением спорит сам с собой, если в чем сомневается, а докопавшись до сути, говорит с торжеством:
— Ну вот: я тебе говорил, что решу! — хотя задачник в этом и не сомневался.
Но сегодня Петька молча и хмуро смотрит в задачник. В десятый раз читает условие задачи — и ничего не понимает.
Слова-то, конечно, понятные, знакомые: «купили», «продали», «корова», «овцы», но не понимает Петька, что к чему? Пробует применить знакомые действия — получается чепуха: корова продается дешевле овцы, и каждый раз — по новой цене.
Петька уже не борется с задачей любя, как с добрым другом, а бьется изо всех сил, как со. злейшим врагом. И не может одолеть! Задача ускользает от Петьки и сама давит его — чужая, непонятная. А в задачнике их много, много. И все они такие.
Петька угнетен…
Савка отлично понимает его состояние, но помочь ничем не может. Тогда он говорит:
— Айда к телушке! А завтра еще учителя послушаешь — поумнеешь и решишь!
Так все и получилось. Через неделю Петька вошел в школьную колею, дружба с задачником восстановилась.
Савкины дела хуже… Если бы кто знал, как ему хочется учиться, как манят его к себе книги!
Савка много раз пытался понять: каким способом книга говорит Петьке такие умные и интересные вещи? Он заглядывал в книгу через Петькино плечо; раз даже вынул украдкой книгу из сумки, но ничего, кроме крючков и кружков, не увидал. Напрасно шевелил он губами, глядя в книгу: ничего не получалось. Приложил к уху: может, слышно что. Нет, и не слыхать. Со вздохом положил он книгу обратно.
Впрочем, так он делал два года назад, когда маленьким был. А теперь он знает, что сначала надо учиться. Поэтому он садится теперь возле Петьки, когда тот уроки учит, и шепчет тихонько про себя Петькины слова, а значит — тоже учится. Жалко только, не все слова успевает повторить, да и непонятные попадаются. Однако, когда-нибудь он добьется — книга заговорит и для него. Но пока что книга молчит…
И Савка в поле не обсевок
Бабушка редко намечала себе цели, выходящие за пределы ее ежедневных домашних дел. Но, раз наметив, шла неуклонно, как бы ни труден был путь. Еще на смотринах телушки она надумала что-то и в следующий месяц упорно к чему-то готовилась, не говоря о том никому ни слова. Начала она с пересмотра старья, на котором спали за неимением постельных принадлежностей. Вырезала из каждого обноска более или менее крепкие места. Что-то кроила, шила. Закончив, долго беседовала о чем-то с отцом, когда ребята спали.
Утром Савка ковырял себе лапти, как умел; Апроська чистила с бабкой картошку; колченогий Пашка недужился. Отец, как всегда, задал корма телушке, принес бабке воды и, сняв затрапезную одежду, вдруг стал переодеваться в праздничное: старую, но чистую поддевку, чистые обмотки и новые чуни. Ребята смотрели во все глаза: что дальше будет? Когда же отец попросил гребенку и стал расчесывать свои от бани до бани нечесанные волосы, ребята застыли от изумления и убедились окончательно: что-то должно произойти.
И произошло. Перекрестившись, отец сказал:
— Так я, мать, пошел!
— Иди! Договаривайся, — ответила бабка. Екнуло Савкино сердчишко при этих словах. Заныли все летние болячки, зачесались пятки.
Почему так рано? Зима ведь? Но он и виду не подал, что испугался. Не спросил: «С кем договариваться?» Только шмыгнул носом, по обыкновению. А когда отец вышел за дверь, втихомолку выскочил за ним следом: куда отец пойдет?
А отец шел напрямик, через выгон… прямо к школе. К школе! К школе! Зазвонили колокола в Савкиной голове. Заплясали босые ноги, пулей влетел в избу. Бабка, улыбаясь, подманила молчком к себе (по лицу увидела, что догадался!) и надела обновку: штаны были широки, пиджак длинен и из разных кусков, но все теплое, сшито крепко, хоть и без примерки. «Вот только онучей нет», — подумал Савка, и затихшая было боль рванула его с новой силой. Но радость пересилила, и светлое счастье разлилось по его лицу.
А бабушка уже подавала ему холщовую сумку, заботливо сшитую для его будущих учебников, отцовскую шапку и новые портянки.
— Бабушка! А у меня и лапти новые! — ликовал Савка. — Я их уже доплел! Праслово! Только веревочки привязать!
Бабка еще вчера выкупала внука (а ему и невдомек: к чему?) и сейчас, обрядив его в обновы, любовалась школьником.
Савка вертелся, как юла, метался по избе то за тем, то за другим. Но вот сборы кончены. Савка чувствует себя таким нарядным, что ему даже совестно перед Пашкой: у того штаны худые-худые… Ему становится жаль Пашку, но он тотчас же находит выход: «А я, как из школы приду, буду ему штаны давать: пусть носит на здоровье!»
Тут он представил себе маленького Пашку в длинных, волочащихся по полу штанах и залился смехом.
В это время вошел отец. По лицу его видно было, что все обошлось благополучно.
— Э-э! Да ты готов уже? Ну пойдем, коли так: велел приводить, — весело сказал отец.
Ну пойдем, коли так: велел приводить.
Как во сне двигается Савка, не чуя под собой ног. На бугре показывается школа… Савка начинает дрожать мелкой дрожью и прижимается к отцу, не отводя от школы расширенных глаз. Подходят как раз вовремя: начинается перемена. Переступают порог… Савка настолько потрясен, что не отвечает на приветствие учителя, не замечает сдержанных смешков ребят, прячется за отцовскую спину, не отводя от школы расширенных глаз. Подходят как раз вовремя: начинается перемена. Переступают порог… Савка настолько потрясен, что не отвечает на приветствие учителя, не замечает сдержанных смешков ребят, прячется за отцовскую спину.
