Нуртэч как-то сказала:
— Дров у нас мало, и на месяц не хватит. Зима долгая, надо в погожие дни собирать топливо.
Мама взглянула на неё с изумлением. Её, наверно, поразило, что ребёнок захвачен хозяйственными заботами.
— Правильно, моя Нуртэч, — сказала она. — В тёплые дни бери с собой сестрёнку и заготавливай дровишки. Можно ещё ходить туда, где пасутся коровы, и собирать кизяк. Только помногу не таскайте, смотрите, чтоб не надорваться. Знаешь поговорку: капля по капле — и озеро натечёт. Если каждый день несколько палок приносить, целый ворох наберётся. Я тоже буду привозить с поля всё, что найду.
И мы с Нуртэч стали ходить по дрова. Сначала вдвоём, потом к нам присоединились другие ребята.
К югу от нашего села начинались пески. Мальчишки говорили:
— Если идти по этим барханам, попадёшь в Серахс.
— А что за Серахсом? — спрашивали мы.
— За Серахсом граница, а за ней уже не наше. Афганская сторона.
Прежде я думала, что за первой грядой барханов лежат поля, селения вроде нашего. Оказалось, не так. За первой грядой дыбилась вторая, потом третья, и ещё, и ещё… Сколько мы ни шли, всё песок и песок.
На песке полным-полно разных следов. Овез показал следы, похожие на кошачьи, и объявил, что это заяц оставил. Вот эти, вроде собачьих, — лиса, а точки, точки, точки — суслик. Распознавать следы животных научил Овеза отец, охотник.
Наконец мы добрались до зарослей черкеза, стали ломать ветки и подбирать валежник. Наберёшь порядочную охапку — нужно её увязать. Это делается так: положишь на землю верёвку с петлей на одном конце; на верёвку, так, чтобы она пришлась посредине вязанки, складываешь хворост, часть — разветвлениями вправо, часть — влево, для равновесия. Потом свободный конец верёвки вденешь в петлю и затянешь. Затянуть нужно туго-туго, собрав все силы, после чего верёвку закрепить. Вот вязанка и готова. Осталось присесть возле неё на корточки, конец верёвки вскинуть на плечо, провести через подмышку за спину, продеть под узел, потом на другое плечо, и вязанка надёжно устроена у тебя за спиной.
Сначала я все собранные дрова отдавала Нуртэч, потом стала носить свою верёвку. Сестра и Овез помогали тем, кто не умел укладывать дрова, но вскоре все научились.
Первый рейс мы успевали сделать до полудня. Иногда с нами ходили ученики младших классов, которые занимались во вторую смену. Старшеклассники после уроков работали в поле.
Если не очень устанем и замёрзнем, после полудня снова идём за дровами. Но бывало так холодно, что рука, которой держишь конец верёвки, онемеет и пальцы ни согнуть, ни разогнуть. Мы с Нуртэч шли домой и засовывали руки меж одеял. Отогревшись, уже больше не собирали дрова, а играли в три а́льчика или в классики. Для каждого времени года есть свои забавы. Альчики и классики — любимые игры зимней поры.
Однажды в пасмурный день мне показалось, что мы заблудились. Куда ни глянь — всюду похожие друг на дружку барханы. Идём, а барханы не кончаются. Я уже не верила, что увижу своё село. Когда наконец добрались до него, шепнула Нуртэч:
— Не пойдём туда больше…
— Правильно, — подхватил, услышав, Овез. — Нечего таскать свежий черкез, надо ходить за хворостом к развалинам мечети.
И мы стали ходить туда, где летом была бахча. Дорога длинная, ребята успевали наговориться и поспорить, а то и подраться слегка. Но зато хвороста валялось там полным-полно.
В первый раз мы пожадничали и набрали столько, что еле донесли. Больше всех было у Овеза. Он посмотрел-посмотрел на свою кучу и целую охапку отдал мальчишке, у которого была самая маленькая вязанка. Школьники испугались, что опоздают на урок, и стали мерить шагами тень — определять, который час. Конечно, не определили, только ещё время потеряли. Торопливо увязывали дрова. Овез помогал всем взваливать вязанки на спины. Сам остался последним, присел на корточки возле своей вязанки и не смог встать с ней; ребята потянули его за руку, подняли.
Ох и тяжёлыми были в тот раз наши вьюки! Мы без конца останавливались передохнуть. Места выбирали на склонах барханов: если кладёшь вьюк повыше, легче вставать, Выбившись из сил, с оттянутыми плечами добрались до дому. Школьники побросали дрова и, схватив холщовые сумки с книгами, умчались.
Вечером нас похвалила мама и сказала:
— Хворосту в том месте очень много. До войны отец ваш, бывало, отправится туда затемно, а к началу рабочего дня возвращается с полной арбой.
На следующее утро, только мама ушла, явились наши попутчики и сказали, что вчера они опоздали на занятия и поэтому сегодня надо пойти пораньше. Мы с Нуртэч быстро оделись — и в путь. Зашли за Овезом. Он тоже был готов. Хотел оставить свою сестрёнку дома — по его словам, она только под ногами путается, — но Хурма подняла такси крик, что он разрешил ей идти с нами.
Наверное, мамы были довольны дровами, которые мы принесли, потому что вое, кто ходил вчера, сегодня пошли опять.
По дороге Овез подпоясался верёвкой и объявил, что это здорово: во-первых, теплее; во-вторых, обе руки свободны. Если замерзнут, можно их в карманы сунуть или под мышки.
Все последовали его примеру: в самом деле очень удобно. С тех пор мы только так и ходили.
Добравшись до развалин, Овез решил, что надо их обследовать.
— Боязно… — сказал кто-то.
— Боишься — не ходи, — ответил Овез и сам полез в развалины.
Мы, разумеется, за ним; даже самые нерешительные не отставали.
Первое строение было когда-то школой. Здесь сказалось не меньше сорока келий. На стенках некоторых сохранилась глазурь, кое-где были глиняные лежанки и подставки для книг. Всюду полумрак и какая-то неживая тишина. Не знаю, как другим, а мне было жутковато.
— Тут муллы учились.
— Нет, тут жили те, кто приехал издалека, а учились вон в той большой комнате.
Заглянули в центральный зал. Там было гораздо светлее. Купол обвалился, и сквозь дыру светило солнце. Посреди зала возвышался глиняный помост.
— Для учителя, — сказал кто-то.
— Интересно, где они парты ставили? — спросил один школьник.
— Они занимались, сидя на полу, — ответил другой и добавил: — Мой дедушка здесь учился; говорил, если не приготовишь урока, мулла бил палкой.
— Вах-эй!..
На свет мы выбрались молчаливые, задумчивые.
— Что с того, что мы сегодня рано пошли, — в школу-то всё равно опоздаем? — спохватились ребята.
— Не бойтесь, ханы мои, учитель не мулла, он не отлупит вас палкой, — утешал их Овез.
— Зато будет ругать, если узнает, что мы опоздали из-за какой-то поганой мечети.
— И нет, и нет? Недавно учительница истории приводила сюда пятиклассников. Экскурсия была.
На исходе зимы у нас кончилась ковурма. Вот когда дала о себе знать голодуха! Мама варила болтушку с хлопковым маслом, но от неё только в кишках урчало, а сытости никакой. Пшеницу приходилось молоть каждый вечер. Зерна выдавали понемножку, и никто не ходил на механическую мельницу — все пользовались домашней, ручкой. День и ночь не смолкал её гул в доме Огульбостан-эдже. Желающий приносил чашку с пшеницей и ставил в ряд с другими. Когда подходила очередь — шли крутить тяжёлый жёрнов.
Мама днём работала, поэтому молоть зерно ходила по вечерам или даже ночью. Хорошо, если мы к тому времени засыпали. А если нет — страшно дома сидеть одним. Особенно стали бояться, когда услышали, что в селе появился вор. Правда, мама запирала дверь снаружи, но мы всё равно боялись.
В тот день мы, как всегда, до полудня собирали дрова. Вернулись и увидели миску с пшеницей. Значит, ночью мама опять уйдёт. Нуртэч сказала:
— А что, если нам самим смолоть? Вот мама обрадуется! И вечером дома будет.
Мельница, на наше счастье, оказалась свободной. Днём вообще приходило меньше народу. Огульбостан-эдже похвалила нас:
— Не сглазить бы, так и будьте опорой своей матери.
Она помогла наладить мельницу. Нуртэч села справа, я слева. Рядом с собой сестра поставила миску с пшеницей — так сподручней насыпать зерно. Не знаю, был от меня толк или нет. Если Нуртэч снимала руку с жёрнова, я, сколько ни пыталась, крутить его не могла. Через каждые две-три минуты нужно было подсыпать зерно. Скоро из-под жёрнова стала струиться мука. Когда пшеница в миске кончилась, мы изнемогали от усталости. Вокруг жёрнова набралось муки порядочно. Нуртэч смела её в миску метёлочкой. Получилось с краями. Довольные и гордые, мы понесли муку домой.