* * *

Набережная Невы у Горного института была полна щегольски одетых студентов, поэтому на Викентьева и Лелявского, назначившего встречу в студенческой толпе, никто не обращал внимания. На первую встречу Викентьев принес пакетик морфия и с ходу предложил его для реализации. Лелявскому было все равно, из чего извлекать выгоду для будущей революции. Лекарство так лекарство — это даже и лучше. Потомки оценят их благородные порывы. Звучит‑то как — лекарство для революции!

— Семь фунтов? Пустяки! — витийствовал «горняк», пряча пакет за отворот шинели. — У нас есть надежные каналы среди сочувствующей аптекарской молодежи. Несите. Но все равно это не выход. Нужны крупные экспроприации.

Ничего у Лелявского пока не было, и его фантазия далеко опережала реальность. Но это ничуть не беспокоило будущего преобразователя России. Главное — все сдвинуть с мертвой точки. А что касаемо экспроприаций, Николай нашел себе единомышленника: у Викентьева давно перед глазами стояли мешки с деньгами. Потом надо будет грамотно отсечь всех, и деньги станут его. Революция тоже получит свое, но чуть позже.

— Дельно, что вы химик с такой практикой. Гремучая ртуть, динамит?

— Все налажено и опробовано, — тут Викентьев не врал ни на йоту.

Студент отсчитал пачку денег:

— Отлично. Вот вам аванс за морфий. Закупайте необходимые химикаты. Маленькими партиями. Через месяц нам будут нужны первые шесть бомб. Корпуса — моя забота. Начинка — ваша. — Он картинно обвел рукой панораму Петербурга: — Все прогнило. Карфаген должен быть разрушен. Давайте придумаем вам кличку для конспиративных сношений. Меня зовите Дядей. Как вас называли в детстве?

— Меня? Красавчиком.

Лелявский критическим взором оглядел Викентьева с ног до головы.

— А что, недурно. Кличка хорошая, нейтральная. Мало ли красавчиков вокруг. Расходимся. До встречи, Красавчик!

И «Дядя» картинным жестом подозвал к себе лихача. Надо было блюсти марку Горного института. Лихачи это знали и к окончанию лекций стадами паслись у главного здания.

Отойдя подальше, Викентьев не утерпел, достал пачку и пересчитал купюры. Лицо его вновь, как и в квартире Максимовской, исказилось радостной гримасой, и вновь он исполнил тот же короткий танец радости удачливого человека. А ведь через час он должен был снова получить деньги. На сей раз от полиции.

* * *

Тем временем Ниночка Неклюдова с маман заказывали свадебное платье в мастерской госпожи Шафф. Все благородные девицы и богатые выпускницы отделения для девиц простого звания должны были заказывать свадебный наряд только там. И не потому, что это была самая дорогая мастерская. Можно было найти и подороже. Просто так было заведено со стародавних времен. Это считалось комильфо.

И госпожа Шафф была великолепно осведомлена о том, какое платье сшила себе Милочка Непринцева, что позволила себе сшить княжна Церетелли (два «л»!) и как несчастная Бебочка Ширинская–Шахматова лишилась блестящей партии по причине неправильно выбранного цвета подкладки, совпавшего с цветами ливреи у слуг жениха.

Также было несомненно ясно: после этого визита все узнают, во–первых, что гордячка Неклюдова «спеклась», а во–вторых, какой именно наряд она наденет под венец.

И это было настолько важно, что любые стенания маман по поводу цены пресекались Ниной в зародыше. Благодаря Смольному институту мадам Шафф процветала и славословила Бога за первую клиентку, которая привела к ней все последующие выпуски. И все будущие: пока стоит Смольный, мадам будет что шить.

Поэтому она лично встречала и провожала смолянок, чьи списки и выпускные альбомы лежали у нее на рабочем столике.

А причитания мадам и двух мастериц, порхавших вокруг клиентки, звучали в ушах Нины райской музыкой. Такое бывает один раз в жизни.

- …Фонарики на рукавах пойдут из файдешина, он очень хорошо ляжет в складку. Боже, какие руки, какие руки! Стефания, вы видите, какие у мадемуазель руки? Их надо будет показать всем! Подкладку на лифе нынче делают из креп–сатина, он не просвечивает, держит бюст и чистится — мало ли что? — одним только бензином. На подол можно выбрать эпонж, туаль или тафту. Что вы желаете? Стефания, покажи все три образчика.

— Можно эпонж… маман, прекратите! А что вы рекомендуете?

— У мадемуазель прекрасный вкус, только что баронесса Норинг выдавала свою третью дочь, так все было только из эпонжа! Так, эпонж! Стефания, запишите, а то снова поставите туаль! Сверху пустим флер. Теперь все делают флер.

— А не слишком ли будет прозрачно? — подала свой голос маман.

— Ну что вы, что вы! Разве я стала бы рекомендовать что‑либо неприличное? Скрывать такие плечи! Мы дадим двойной флер — и красиво, и все видно! Сюда сделаем вставки из муара цвета палома, такой изысканно–голубоватый… и вперебивку с муаром пойдет сюра, очень нежная ткань. А здесь, здесь и сюда вот — кружева, кружева, кружева! Есть валансьены, есть фриволите. Но я рекомендую, — госпожа Шафф таинственно понизила голос, — бельгийские, контрабанда…

Ниночка вначале испугалась контрабанды: вдруг Павел узнает и начнет дознание? Но Бельгия победила страхи, о чем Стефания внесла соответствующую запись в бланк заказа. Оговорили сроки: все должно было быть сшито к Пасхе, с тремя примерками. Первая — через неделю. Боже, неужели уже через неделю оно будет почти готово? Какое счастье выходить замуж! И как обидно, что это всего лишь раз…

* * *

Путиловский посмотрел на часы. Господин Иван Иванович задерживались, что само по себе уже признак плохой. «Еще две минуты — и ухожу», — решил для себя Путиловский. И тут появился молодой, стройный господин с газетой в левой руке. Рост два аршина и две четверти. Взгляд уверенный. Спина прямая. Дефектов и особых примет на лице не имеется. Прикус нормальный. Уши средние, мочки приросшие, «волчьи», у самого Путиловского такие же. Глаза серые, чуть выпуклые, очков не носит. Нос крупный, с тонкой переносицей. Тип лица славянский. Размер ноги, пожалуй, девятый. Снял перчатку. Кисть сухощавая, ногти удлиненные, на коже правой кисти видны следы небольших ожогов, скорее химического происхождения.

Путиловский подошел сзади, достал портсигар, вынул сигарету. Из‑за спины обратился к господину:

— Разрешите огоньку?

— С удовольствием, — ответил Викентьев, слегка запоздавший по причине проезда государя по Невскому проспекту.

— Как вас именовать?

Путиловский не смотрел в лицо Викентьева, зная, что тот в первые минуты разговора не должен ощущать физиономического досмотра своей персоны.

— Иван Иванович.

— Павел Нестерович, — отрекомендовался Путиловский. — Очень приятно. Пройдемте?

— Куда?

О, насторожился, напрягся, ноги чуть согнул, боится…

— Прогуляемся. Не стоять же нам тут столбами! — И Путиловский пошел впереди по Малой Конюшенной, направляясь к шведской церкви. — Иван Иванович, что побудило вас предложить нам свои услуги?

— Забота о пользе отечества, — быстро ответил Викентьев. В голосе его скользнула неслышная насмешка.

— Похвально, — протянул Путиловский. — Но есть много способов заботиться о пользе. Почему мы?

— Я могу быть полезен, как мне представляется… — Викентьев перестал волноваться, стал говорить четко и быстро. — В информировании вас о всякого рода революционных кружках. О террористах. О производстве бомб. И о готовящихся взрывах.

— Откуда у вас такие обширные знакомства? — удивился Путиловский.

Викентьев решил играть по–крупному:

— Я вхож в революционные круги. Большего пока сказать не могу.

— Я и не прошу.

Путиловский был искренен, революционные круги его совершенно не интересовали. Такой поворот событий несколько выбил Викентьева из колеи. Он ожидал, что за его предложение ухватятся двумя руками, а этот господин с невозмутимым лицом, кажется, не нуждается в его услугах? Попробуем с другой стороны.

— Забота о пользе отечества, однако, требует расходов.

«Ишь, сукин сын!$1 — подумал про себя Путиловский, но вслух сказал неопределенное: