Поднялся такой шум, что Гаррвитцу пришлось на некоторое время исчезнуть с парижского шахматного горизонта.

Все парижские газеты – от серьезного «Монитора» до юмористического «Шаривари» – писали о Поле Морфи со дня его появления в Париже беспрерывно. Он стал излюбленным персонажем, переходящим из номера в номер.

На одной карикатуре Британия получала «шахи» от Индии и просила мистера Пола Морфи помочь ей в игре.

На другой некий человек отказывался войти с женой в кафе «Де ля Режанс» на том основании, что заседающий там американец отберет, чего доброго, его королеву.

Во всех иллюстрированных газетах печатались десятки портретов Пола, но среди них не было и двух на него похожих.

Осенью 1858 года Пол Морфи, «маленький американец», был одной из главных достопримечательностей Парижа. Все знали и все любили его.

Сент-Аман писал, что Пол сумел удовлетворить потребность, давно уже терзавшую Париж, – потребность в герое.

Скульптор Лекэн попросил Пола позировать ему для бюста, и Пол покорно высиживал в мастерской долгие часы, пока светлый металлический бюст не был готов.

Бюст был выставлен на Елисейских Полях, весь Париж бегал смотреть его и восхищаться как великолепным талантом скульптора, так и благородным лицом оригинала.

Вести о Поле проникли в великосветские салоны, посыпались приглашения из недоступных особняков в предместьях Сент-Онорэ и Сен-Жермэн, у Пола появились друзья и поклонники в самых высших сферах.

Пол и вездесущий Эдж были частыми посетителями герцогской ложи в Итальянской опере.

Однажды давали «Норму» Беллини. В антракте Пола заставили играть против совещавшихся герцога Брауншвейгского и графа Изуара. Пол сидел спиной к сцене. Партия складывалась интересно, и партнеры совсем забыли, что начинается второй акт.

Пол, выросший в музыкальной семье, чувствовал себя отвратительно. Он любил музыку, ценил и уважал труд актеров, но герцог и граф не отпускали его буквально насильно.

Примадонна мадам Панко, певшая партию друидской жрицы, бросала на герцога презрительные взгляды. Хористы, изображавшие друидов, пели про «кровь и огонь» с особой выразительностью, часто поглядывая на злополучную ложу.

Наконец Пол разозлился и заматовал герцога и графа, создав при этом одну из вечных, неумирающих партий.

Пожалуй, самые приятные часы в Париже Пол провел в доме одной баронессы, славившейся как покровительница искусств.

Баронесса была по крови креолка, она железной хваткой вцепилась в маленького Пола, водила его под руку по своему особняку и представляла всем и каждому:

– Вот, смотрите! Наконец-то я нашла в Париже настоящего креола! Чистокровного креола, такого же ленивого и беспечного, как я сама!

Баронесса любила шахматы. Когда она играла с Полом, возле нее усаживались Лекэн и Сент-Аман и не позволяли ей делать грубых ошибок. Естественно, почти все партии заканчивались вничью. При этом все четверо комментировали партии так, что зрители помирали со смеху.

В этом доме часто бывал достопочтенный мистер Мэзон, посол Соединенных Штатов в Париже. Он очень гордился Полом и осыпал его знаками внимания.

– А вы сами играете в шахматы, мистер Мэзон? – наивно спросил его как-то Пол.

– Мой молодой друг! – ответил мистер Мэзон.

Как могу я не играть в шахматы? Это было бы оскорблением памяти Бенджамина Франклина, в доме которого я живу![8]

Отель Мэрис вскоре надоел Полу, они переехали в отель Бретейль, на углу улиц Дофэн и Риволи. Это было в двух шагах от лучших кварталов города и от кафе «Де ля Режанс».

Эти комнаты занимал прежде Сент-Аман. У окна стояло старинное бюро редкой работы. За него каждое утро усаживался Эдж и чертыхался, не зная, куда ему девать свои длинные ноги.

Пол Морфи был очень ленив на писанье. Казалось, это не он в юности исписал огромное количество тетрадей лекциями и конспектами, не он выработал себе мелкожемчужную скоропись, удивлявшую каллиграфов.

Теперь заставить его писать было почти невозможно. Даже письма родным писал за него Эдж, добросовестно перечисляя успехи, города и даты. Пол так привык доверять Эджу, что даже не перечитывал им написанного. Он знал, что все будет изложено аккуратно и добросовестно, брал перо и приписывал снизу: «Целую всех. Пол». И письмо отправлялось в длинный путь.

Вскоре после того, как состоялся переезд в отель Бретейль, к Полу как-то утром пришел человек средних лет, с медлительными движениями и тусклыми серо-голубыми глазами.

Бдительный Эдж спросил его сухо:

– Что вам угодно от мистера Морфи, мсье?

– Мне ничего не угодно, я просто хотел поглядеть на мистера Морфи. Дело в том, видите ли, что я прямой и единственный внук Франсуа Филидора…

Пол выбежал из соседней комнаты, откуда он слушал разговор.

– Как? Вы внук великого Филидора, мсье? Как же вас зовут?

– Тоже Франсуа-Андрэ-Даникан… В нашем роду это фамильное имя.

– И вы тоже играете в шахматы?

– Нет, мсье Морфи, я торгую сукнами.

– Но почему же?..

– Нося имя и фамилию великого Филидора, мсье Морфи, играть посредственно – это кощунство! Я пробовал играть, у меня нет шахматных способностей, увы… Добрый вечер, мсье Морфи!

И странный посетитель ушел, даже не попрощавшись с Эджем. Очевидно, он увидел все, что хотел увидеть.

В конце октября пришло письмо из Бреславля от Адольфа Андерсена. Андерсен писал, что кафедра математики Бреславльской государственной гимназии не имеет никакой возможности предоставить ему отпуск посреди учебного года.

Единственное, что он постарается сделать, – это приехать в Париж на рождественские каникулы, приехать специально ради того, чтобы повидаться со знаменитым молодым американцем.

– Очень жаль! – разочарованно сказал Пол. – К рождеству я уже буду на пути домой… Досадно, что не пришлось сыграть с Адольфом Андерсеном, я высоко ценю его удивительную игру!

– Вы не уедете, мистер Морфи, а будете играть с Андерсеном на рождество! – вдруг грубо сказал Эдж.

– Не вы ли помешаете мне уехать? – насмешливо спросил его Пол.

– Нет, не я. Вы сами себе этого не позволите. Без победы над Андерсеном список ваших европейских побед будет неполон. Андерсен играет сейчас значительно сильнее Стаунтона, и вы отлично это знаете. Европа не позволит вам уехать!

– Значит, придется мне переупрямить Европу!

– Браво! – сказал Эдж. – Желаю вам успеха!

И Эдж тут же засел за работу, которую держал в секрете. Никому не сказав ни слова, он направил письма во все ведущие клубы Англии и континента. Он просил клубы вмешаться и не дать исчезнуть такой редчайшей возможности, как возможность матча Морфи – Андерсен.

«Встреча Пола Морфи с Адольфом Андерсеном должна сказочно обогатить шахматную сокровищницу!» – писал Эдж.

И клубы поддержали его. Через неделю ответные письма посыпались дождем. Писали Амстердам и Лейпциг, Брюссель и Рим, Бреславль и Берлин, Стокгольм и Санкт-Петербург.

Из лондонского Сент-Джордж-клуба прибыла петиция, подписанная множеством лиц.

Все в один голос просили Пола Морфи остаться на зиму в Европе. Сам Андерсен прислал длинное письмо – и Пол не устоял перед просьбой немецкого чемпиона.

В запасе у Эджа оставался еще один «медицинский козырь»: лечивший Пола врач полагал, что состояние его здоровья не таково, чтобы пересекать Атлантику зимой. Врач написал соответствующую справку, и Эдж аккуратно отправил ее в Новый Орлеан.

Дело было сделано. Пол остался в Европе.

Встретив на улице Гаррвитца, Эдж сказал ему как только мог ласково:

– Мистер Гаррвитц, вы, конечно, будете счастливы: мистер Морфи решил провести в Париже еще несколько месяцев.

Гаррвитц ответил довольно грубо:

– Значит, мистер Морфи – не человек слова!

В бульварных газетах, где Гаррвитц был своим человеком, вскоре появилась такая заметка:

«Знаменитый мистер Морфи уступил настояниям своего друга маэстро Д. Гаррвитца и окончательно согласился остаться в Париже до весны».