Во всем я с ходу различал противоречие… – Ср. у Гераклита: «В одном и том же заложено живое и мертвое, бдящее и спящее, молодое и старое, ибо эти, изменившись, суть те, а те, изменившись, суть эти» (там же). Стихийное осознание Миллером в раннем возрасте двойственности всего сущего и происходящего определило как характер его жизни, так и характер творчества, а также привело впоследствии к принятию Дао.

…захотел сделать то, чего с тем же успехом мог и не делать. – Ср. в книге Чжуан-Цзы: «Настоящие люди древности (…) не старались другим угодить. (…) Жили с легкой душой и как бы в свое удовольствие, делали лишь то, чего нельзя было не делать» (Антология даосской философии. С. 79).

Я был сострадателен до безобразия…. отрицательное качество, слабость… – Вопрос о том, добродетельно сострадание или порочно, занимал многих философов. Вот как решает его Августин: «Сострадание вытекает из источника дружбы. Но куда он идет? Куда течет? Зачем впадает он в (…) водоворот черных страстей, где (…) утрачивает свою небесную ясность… (…) Итак, прочь сострадание? Ни в коем случае! да будут печали иногда любезны. (…) И теперь я доступен состраданию… (…) …Теперь я больше жалею человека, радующегося на позор себе, чем того, кто вообразил, что жестоко страдает, лишившись губительного наслаждения и утратив желанное счастье. Это, конечно, настоящее сострадание, но при нем печаль не доставляет удовольствия. (…) Господи Боже, любящий души, Твое сострадание неизмеримо чище нашего и неизменнее именно потому, что никакая печаль не может уязвить Тебя» (Августин Аврелий. Исповедь; Абеляр П. История моих бедствий. С. 31). У Г. Спенсера, которым Миллер увлекался в юности наряду с Бергсоном и Ницше, читаем: «…чувствование, побуждающее к попыткам облегчить чужое страдание, есть само страдание, происходящее из воспроизведения в себе чужого страдания» (Основания психологии, § 529). И далее: «С самого начала у всех творений создалась и развивалась дальше, принимая все более высокие формы, такая организация, благодаря которой выполнение альтруистических актов сопровождалось эгоистическим удовольствием», и, таким образом, «эгоизм и альтруизм сливаются в одно…» (Основания этики, § 110-б). И наконец, у Ницше в «Ессе homo»: «Мои опыты дают мне право на недоверие к так называемым „бескорыстным инстинктам“, к „любви к ближнему“. (…) Для меня она сама по себе есть слабость, отдельный случай неспособности сопротивляться раздражениям, – сострадание только у decadents зовется добродетелью. Я упрекаю сострадательных в том, что они легко утрачивают стыдливость, уважение и деликатное чувство дистанции, что от сострадания (…) разит чернью. (…) Преодоление сострадания отношу я к аристократическим добродетелям…» (Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 702). Или – в речах Заратустры: «Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных…»; «Но если есть у тебя страдающий друг, то будь для страдания его местом отдохновения, но также и жестким ложем, походной кроватью: так будешь ты ему наиболее полезен»; «всякая великая любовь выше всего своего сострадания: ибо то, что она любит, она еще хочет – создать!» (там же. С. 63, 64).

Сострадательность Миллера беспечальна. Важно учитывать это, чтобы не впасть в заблуждение, истолковывая некоторые из описанных им эпизодов своей жизни как проявления цинизма и жестокости. Будучи одним из тех, кто – по Ницше – «пишет новые ценности на новых скрижалях», Миллер попадает в ницшевскую же категорию «имморалистов», противников «твари» в человеке и защитников «творца».

…ничего нельзя изменить иначе, как изменив сердце… – Здесь вновь просвечивает столь любимая Миллером (в противоположность Ницше) «китайщина»: у даосов «Перемена сердца» – это один из трех типов Перемен, Путь Перемен в продвижении и совершенствовании кармического дела, иными словами, «исправление себя». В «Своде сочинений о срединности и гармонии» читаем: «Как только ты сам становишься правильным, то больше нет ничего, что не было бы правильным» (Антология даосской философии. С. 145, 147). По свидетельству Альфреда Перле, Миллер никогда не стремился изменить («исправить») мир – он всегда стремился «исправить» себя, т. е. изменить свое отношение к миру, что выразилось у него в попытке приятия мира во всех его проявлениях, о чем сам он говорит в эссе «Огромная утроба», вошедшем в сборник эссе «Мудрость сердца».

«Изменение сердца» имело место и у почитавшегося Миллером ницшевского Заратустры – после десяти лет одиночества в горах.

…я не более нуждался в Боге… – «Подобно Рембо, – пишет Миллер в эссе „Время убийц“, – я тоже в весьма нежном возрасте начал кричать: „Смерть Богу!“ Это означало смерть всему, что утверждали или одобряли родители» (Иностранная литература. 1992. № 10. С. 149); «Когда в ранней юности Рембо выводил мелом на дверях храмов „Смерть Богу!“, он был на самом деле ближе к Богу, чем те, кто вершит дела Церкви» (там же).

…с первого взгляда меня обычно принимали за человека доброго… – Позднее Миллер напишет о себе: «У меня не было никаких принципов, для меня не существовало таких понятий, как верность или честь; блюдя собственные интересы, я мог обойтись самым беззастенчивым образом равно и с врагом и с другом. На добро я обычно отвечал оскорблением и клеветой. Я был нагл, высокомерен, нетерпим, полон предубеждений, неумолимо упрям. Короче говоря, я был крайне неприятным человеком, с которым очень трудно иметь дело. (…) По сути же я был, что называется, славным малым. От природы характер у меня был добрый, веселый, великодушный. В детстве меня нередко называли ангелом» (там же. С. 150).

…приучил себя ничего не хотеть слишком сильно. – Миллеру свойственно подчеркивать в своем характере черты «стихийного», можно сказать «врожденного» даосизма. Ср. у Лао-Цзы: «Человек мудрости (…) делает слабыми свои волеустремления» (3-й чжан): «Именно через отсутствие личных устремлений он (человек мудрости. – Л. Ж.) способен осуществлять свои личные устремления» (7-й чжан); «Ограничивай желания» (19-й чжан), а также у Чжуан-Цзы: «…не разжигай в себе страстей из-за шапки и экипажа, не подлаживайся под нравы света из-за приобретений или потерь» (Антология даосской философии. С. 24–25, 26, 32, 120).

…я был независим – в ложном смысле слова. – Свобода, по мнению Миллера, «неразрывно связана с выявлением своей особости», с необходимостью «сохранить свою уникальную личность, пребывающую в мире, который стремится к полному единообразию во всем» (Иностранная литература. 1992. № 10. С. 161).

Сам же я ни разу и пальцем не пошевелил. – Ср. у даосов: «Резонансное ощущение Пути Перемен заключается (…) в совершении через отсутствие осуществления. (…) Если совершаешь через отсутствие осуществления, тогда нет ничего, что бы ты не совершил» (там же. С. 146).

Где холод, там и люди такие, что готовы вкалывать до последнего издыхания… – Здесь и далее в рассуждения Миллера о влиянии климатических условий на природу человека и реализацию его духовных возможностей вплетаются идеи Гердера и Ницше. Ср., в частности: «Опыт показывает, что чрезмерный зной и чрезмерный холод одинаково сжигают, притупляют внешние чувства… трескучий мороз, гнев, всякие душевные движения также могут способствовать притуплению чувства. А самая тонкая восприимчивость встречается в тех странах, где люди ведут способствующий нежному натяжению кожи и, так сказать, мелодическому распространению нервов образ жизни» (Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 195); «Никто не волен жить где угодно; а кому суждено решать великие задачи, требующие всей его силы, тот даже весьма ограничен в выборе. (…) Ошибка в месте и климате может не только сделать человека чуждым его задаче, но даже вовсе скрыть от него эту задачу: он никогда не увидит ее. (…) Пусть сопоставят места, где есть и были богатые духом люди, где остроумие, утонченность, злость принадлежали к счастью, где гений почти необходимо чувствовал себя дома: они имеют все замечательно сухой воздух. Париж, Прованс, Флоренция, Иерусалим, Афины – эти имена о чем-нибудь да говорят: гений обусловлен сухим воздухом, чистым небом, – стало быть, быстрым обменом веществ, возможностью всегда вновь доставлять себе большие, даже огромные количества силы» (Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 710–711; «Ессе homo»).