Когда все расходились, Макгрегор живо переключался на другое. «Что, не одобряешь небось такие разговоры?» – заводился он, и я вынужден был признать, что это так. «Ну и зря, – продолжал он. – Нужно стараться ладить с людьми: мало ли, может, и эти ребята на что сгодятся. Ты исходишь из предположения, что ты свободен, независим, и так себя ведешь, будто ты выше этих людей. Вот тут-то ты и допускаешь свою главную ошибку. Откуда тебе знать, что с тобой будет лет через пять или хоть даже через полгода? А вдруг ты ослепнешь? Вдруг тебя переедет грузовик? Вдруг угодишь в психушку? Никогда не знаешь наперед, что с тобой может случиться. Никто не знает. Вот станешь беспомощным, как дитя малое…»

«Ну и что?» – пожимал я плечами.

«Как это что? Разве ты не согласен, что здорово иметь друга, когда ты в нем нуждаешься? Ведь ты можешь стать таким, бога в душу, беспомощным, что рад будешь любому, кто поможет тебе перейти через дорогу. Для тебя эти ребята – отребье, ты считаешь, я зря трачу с ними время. Запомни, никогда не знаешь, что может однажды сделать для тебя тот или иной человек. Один в поле не воин…»

Его задевала моя независимость, которую он называл равнодушием. Если обстоятельства принуждали меня попросить у него взаймы немного денег, он приходил в неописуемый восторг. Это давало ему возможность разродиться маленьким церемониальчиком дружбы. «Так тебе, стало быть, тоже нужны деньги? – изрекал он, расплываясь в довольной улыбке. – Так, значит, и поэту надо кушать? Ну-ну! Ладно, Генри, это здорово, что ты обратился ко мне, – молодчина! Мы ж с тобой запросто, знаю я тебя, паразита. Ну добро, добро… сколько тебе? У меня и у самого не густо, но я поделюсь. Как, этого хватит? Или, может, ты, шельма этакая, думаешь, я должен отдать тебе все, а сам пойти побираться? Небось хочешь хорошенько подкрепиться, а? Яичницы-то с ветчиной небось маловато будет или как? Небось хочешь, чтобы я тебя и в ресторан сводил? Ну-ка, ну-ка, подымись на секунду – хочу тебе под зад подушечку подложить. Ну добро, добро… так ты, стало быть, на бобах! Господи, да ты вечно на бобах – я даже и не помню, чтоб видел тебя когда с деньгами в кармане. Слушай, неужели тебе никогда не бывает за себя стыдно? Ты тут заикнулся об этих проходимцах, с которыми я валандаюсь… так вот, уважаемый, эти ребята, в отличие от тебя, не ходят ко мне клянчить денежку. У них больше чувства собственного достоинства – они скорее пойдут воровать, чем будут у меня канючить. А ты что? Ну кто ты такой? Дерьмо на палочке! Набрался высокопарных идей: мир, видите ли, ему надо переделать… одна поебень в голове. Зарабатывать деньги ты не желаешь – это, видите ли, не для тебя… тебе подавай их на серебряном блюде. Эх! хорошо еще, что есть чудаки вроде меня, которые тебя понимают. Пора бы тебе все же образумиться, Генри. Ты все мечтаешь… А кушать-то всем хочется – сам знаешь. И большинство людей готовы ради этого трудиться до седьмого пота… они не будут целыми днями валяться в постели, а потом натягивать штаны и бежать к первому попавшемуся другу. Положим, меня бы не оказалось – что бы ты стал делать? Можешь не отвечать… Все твои ответы я знаю наперечет. Но пойми, это не может длиться всю жизнь! Говоришь ты, конечно, хорошо: слушать тебя – одно удовольствие. И вообще ты единственный из всех моих знакомых, говорить с которым – одно удовольствие, но тебе-то что за радость? Того и гляди, упекут за бродяжничество. Ты же самый настоящий проходимец, тебе не кажется? Тем, другим, проходимцам, о которых ты тут вещал, ты и в подметки не годишься. Вот где, например, ты пропадаешь, когда у меня неприятности? Тебя же днем с огнем не отыщешь. На письма не отвечаешь, на звонки не отвечаешь, даже, бывает, прячешься, когда я к тебе заглядываю. Можешь ничего не объяснять – я все понимаю. Я понимаю, что тебе обрыдло слушать мои истории. Но черт побери! Порой мне просто необходимо поговорить с тобой. Только ты на это хуй забил. Пока над тобой не каплет, пока ты уплетаешь очередной бифштекс, ты счастлив. О друзьях вспоминаешь, только когда тебе плохо. Так не годится – или, скажешь, годится? Скажи «нет» – и я дам тебе баксик. Что за черт, Генри: ты, мой единственный настоящий друг, – и такой подлый, мерзкий сукин сын, если я еще хоть что-то понимаю. Ты же прирожденный лоботряс, шваль подзаборная. Ты скорее с голоду подохнешь, чем займешься чем-нибудь полезным…»

Я, естественно, смеялся и протягивал руку, чтобы заняться обещанным баксиком. На что он реагировал новым приступом гнева. «Ты что, так и будешь отмалчиваться, пока я не выдам тебе эту бумажку? Ну ты и мурло! Да тебе ли рассуждать о нравственных принципах? Бог ты мой, у тебя же мораль гремучей змеи! Ну уж нет, просто так ты от меня денег не дождешься, вот те крест! Я еще поизгаляюсь. Хочу заставить тебя заработать эти деньги, если получится. Как насчет того, чтобы почистить мне ботинки, а? Будь добр, окажи мне такую услугу. Они ведь так и останутся грязными, если ты их сейчас не почистишь». Я беру ботинки и прошу у него щетку. Я ничего не имею против чистки ботинок, решительно ничего. Но это, кажется, окончательно вывело его из себя. «Ты что, и впрямь собираешься их чистить? Ну ты даешь, ей-богу! Это уже совсем ни в какие ворота не лезет. Куда подевалась твоя гордость? Да и была ли она у тебя вообще? И это человек, который все знает! Поразительно! Ты так много знаешь, черт бы тебя побрал, что готов чистить ботинки своему другу, чтобы выцыганить у него себе на бифштекс. Ишь, подлиза! На, паскуда, вот тебе щетка. Почисть заодно и вторую пару, пока ты в ударе».

Пауза. Плещется над раковиной и что-то бурчит себе под нос. И вдруг бодрым, радостным тоном: «Как там нынче на дворе, Генри? Солнечно? Кстати, я тут приглядел для тебя одно местечко. Что скажешь насчет гребешков с беконом в соусе „Тартар“ для затравки? Это маленький шалманчик неподалеку от бухты. Что может быть лучше гребешков с беконом в такой дивный день, как сегодня… ну так как, Генри? Только не вкручивай мне, что у тебя дела… Учти, если уж я тебя туда затащу, тебе придется провести со мной некоторое время, понял? Черт побери. Генри, мне бы твой характер! Плывешь себе без руля и ветрил – минута за минутой. Иногда мне кажется, что ты гораздо богаче и благороднее любого из нас, пусть даже ты мерзкий, подлый сукин сын, предатель и вор. Когда я с тобой, время пролетает, как во сне. Ты хоть понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что порой мне бывает просто необходимо тебя повидать? Я начинаю дурью маяться, когда все один да один. Думаешь, почему я вечно гоняюсь за пиздами? Почему я ночи напролет режусь в карты? Почему я валандаюсь с этими проходимцами со Стрелки? Просто мне необходимо с кем-то общаться – вот и все».

Немного погодя у залива: сидим над водой на открытой террасе (стаканчик он уже принял) в ожидании даров моря… «Жизнь не так уж плоха, когда можешь делать все, что хочется, а, Генри? Вот скоплю немного деньжат и отправлюсь в кругосветное путешествие… может, и тебя захвачу. Хотя ты, пожалуй, этого и не заслуживаешь, но я все же намерен когда-нибудь потратить на тебя настоящие деньги. Хочу посмотреть, как ты поступишь, если я предоставлю тебе свободу действий. Я намерен дать тебе денег, понял? И не буду делать вид, будто я тебе их одалживаю. Посмотрим, что станется с твоими высокопарными идеями, когда в кармане у тебя заведутся реальные деньги. Кстати, когда я говорил с тобой о Платоне – помнишь, позавчера? – я хотел кое о чем тебя спросить. Я хотел спросить, читал ли ты этот его бред об Атлантиде? Так читал? Ты сам читал? Ну и что ты об этом думаешь? Не кажется ли тебе, что все это бред собачий? Или, по-твоему, эта страна когда-то все же существовала?»

Я не решился ему ответить, что, по моим представлениям, есть сотни и тысячи континентов, о существовании которых – в прошлом или в будущем – мы даже не подозреваем, поэтому я просто сказал: «Почему бы и нет? Вполне возможно, что было на земле такое место – Атлантида».

«Ладно. Было – не было… наверное, не так уж это и важно, – продолжал он, – но вот что я об этом думаю. Ведь было же время, когда люди были другими. Что-то мне не верится, что они испокон веку были таким быдлом, как сейчас, да и вообще в последние несколько тысячелетий. Я-то просто уверен, что были времена, когда люди умели жить, умели смотреть на все просто, умели наслаждаться жизнью. Знаешь, что меня бесит? Зрелище моего папаши. С тех пор как оставил службу, он целыми днями сидит у камина и хандрит. Всю жизнь горбатиться, чтобы потом вот так вот сидеть, как побитая горилла? Вот блядство! Если б я знал, что меня ожидает та же участь, я бы давно пустил себе пулю в лоб. Оглянись окрест… взгляни на тех, кого мы знаем… можешь назвать хоть одного нормального человека? К чему вообще вся эта тряхомудия, хотел бы я знать? Мы, дескать, должны жить. Но зачем? – вот что мне непонятно. Уж лучше бы им всем подохнуть. Столько удобрений пропадает! Когда началась война и я увидел, как прытко они ринулись в окопы, я сказал себе: отлично! Пускай! Авось малость поумнеют, когда вернутся назад. Назад многие из них, конечно, не вернулись. Но остальные-то! – думаешь, они стали более человечными, более душевными? Жди больше! Все они, в сущности, мясники: вон какой вой подымают, когда что-то не по ним. Меня от них с души воротит – от всей их ебучей своры. Уж я-то знаю их как облупленных – и по ту, и по эту сторону барьера: скольких изо дня в день спасаю от тюрьмы! Между прочим, по ту сторону вони еще больше. Да чего уж там… если бы я рассказал тебе кое-что из того, что знаю о судьях, которые выносят приговоры этим жалким выродкам, тебе бы точно захотелось выпустить им кишки. Достаточно лишь взглянуть на их лица. Да-а, сэр Генри, хотелось бы верить, что были времена, когда все было по-другому. Мы и не нюхали настоящей жизни – да и не понюхаем. Вся эта катавасия протянется еще несколько тысячелетий, если я хоть что-то понимаю. Вот ты говоришь, я меркантилен. По-твоему, я помешан на том, чтобы заработать как можно больше денег, правильно? Ну так знай: я действительно хочу сколотить себе хоть какое-то состояние, чтобы выкарабкаться из этой навозной жижи. Уехать бы куда подальше, зажить с какой-нибудь черномазой шкирлой – только бы отсюда вырваться. Я уже все яйца себе протер, пытаясь добиться того, что имею, а ведь это не бог весть что. На работу я уповаю не больше, чем ты, – просто меня так воспитали, вот и все. Если бы мне подвернулся случай обтяпать дельце, если бы я мог содрать солидный куш с одного из тех паршивых недоносков, с которыми приходится иметь дело, я пошел бы на это с чистой совестью. Только вот слишком уж хорошо я знаю законы – вот в чем беда. Но рано или поздно я все равно их обдурю, вот увидишь. И если уж я на это решусь, мало им не покажется…»