Спустя несколько дней Сервий пошёл к Нумерию. Он сразу увидел, что сосед чем-то озабочен.

— Что с тобой? — обратился к нему Сервий.

Нумерий протянул ему клочок папируса. Взглянув, Сервий сказал:

— Тут курица писала.

Он с трудом разобрал неровные строчки; выведенные торопливой рукой: «Отступаем… Помни, отец, о моей семье».

— Случилось что-то, — хмурясь, заговорил Нумерий. — Видно, рабы разбиты и бегут… Бедный Аврелий, что будет с ним!

Шли дни и недели, а от Аврелия больше не было известий. Нумерий был мрачен, неразговорчив.

Однажды, когда Сервий зашёл, по обыкновению, к Нумерию, тот сказал, не скрывая своего беспокойства:

— Отовсюду поступают дурные вести: Мессана взята консулом Пизоном; Евн разбит и укрылся в Энне, а с ним, должно быть, и Аврелий. О боги!.. Если Ахей не прорвётся к Энне, город будет взят…

— Может быть, это только слухи… — пытался его утешить Сервий и вдруг замолчал: с улицы донёсся певучий голос; он нарастал, приближаясь, и Сервию чудились в нём знакомые нотки.

— Дорогие граждане, помогите бедной вороне…

Нумерий бросился из хижины — лицо его пылало. Через несколько минут он возвратился, за ним шёл нищий. Сервий сразу узнал его по кривому глазу. На этот раз лицо нищего было хмуро.

— Ну, как дела? — быстро спросил Нумерий, усаживая нищего у очага и насыпая вороне зёрен. — Ты издалека? Голоден? Хочешь вина, оливок, хлеба?

Когда тот принялся за еду, Нумерий спросил:

— Правда, что рабы всюду разбиты?

Лицо нищего потемнело:

— Дела плохи. Одна надежда на Ахея…

— Что скажешь ещё?

Нищий пытливо взглянул на Нумерия:

— Ты спрашиваешь об Аврелии?

Нумерий задрожал:

— Что с ним? Говори!

— А что говорить? Только сердце терзать… Евн послал Аврелия к Ахею за помощью. Аврелий должен был пробраться сквозь римские войска, осаждающие город, но был схвачен. Римляне заподозрили, что Аврелий римский перебежчик, а он, отрицая, говорил, что он не римлянин, а сикул[118]. Всё кончилось бы для него благополучно, если бы один из легионеров не опознал Аврелия. Он заявил, что они вместе плыли на корабле и ещё тогда моряк высказывал недовольство властью сената. «Нет ничего удивительного в том, — доказывал легионер, — что он перебежал на сторону врага». — «Верно ли это?» — спросил военачальник, оглядывая Аврелия с ног до головы. «Клянусь богами, легионер ошибся! Он принял меня за другого», — возразил Аврелий. «Ошибся? Нет, не ошибся! К счастью, люди, бывшие на корабле, служат вместе со мной!» И легионер привёл свидетелей. Аврелия казнили под стенами Энны при выстроенных легионах, а голову его перебросили в город.

— О боги! — прошептал Нумерий и поник головой.

Когда нищий ушёл, Нумерий сказал:

— Ты был прав, Сервий! Рабам не устоять… Но теперь, когда Аврелий погиб, надо подумать, что делать дальше. У него осталась семья в Кампании, и я должен решить…

Нумерий был вне себя от горя. Целыми днями он просиживал возле хижины. Жизнь стала для него невыносимой.

Он забросил свой сад и огород, решил продать их и стал искать покупателя. Встречаясь с Сервием или Тукцией, он говорил:

— Какое горе, какое горе! Почему люди разделён на богатых и бедных, на свободных и рабов? Как это понять? Как это понять, о Юпитер?

И он горько смеялся, а слёзы катились по его щекам.

Тиберий сидел в таблинуме перед светильней, беседуя с Диофаном и Блоссием о восстании, охватившем половину Сицилии.

— Ведь это первое свободное государство рабов, говорил Блоссий. — Говорят, там земля разделена между пахарями; горожане, которые пошли на войну, занимаются ремёслами и торговлей… О, если бы рабы устояли в борьбе, не пошатнулись под ударами римлян! Но нет, восстание обречено на неудачу, Рим справит с мятежниками.

— Ты сожалеешь об этом? — вспыхнул Тиберий. — Какое мне дело до бунтовщиков, злодеев, грабителей, разоряющих Сицилию? Разве не достойны были сурового наказания рабы, восставшие в Риме, в Аттике, на Делосе? Нет, щадить их нельзя! Пусть римский меч усмирит мятежников в Сицилии. Мы же, римляне, должны позаботиться о квиритах, о римских пахарях, а не о рабах. И, если пройдёт мой закон о распределении земель, Рим станет сильным… Выход у нас один — борьба. Да поможет нам Марс! Это будет война внутри отечества война римлян с римлянами. Избежать её нельзя. Скажи отец, — обратился он к Блоссию, — справедливо ли наше стремление?

— Что может быть справедливее и почётнее служения отечеству и народу! — сказал Блоссий. — Иди, сын мой, и делай то, что велят тебе сердце и разум.

Вошёл раб:

— Господин, тебя желают видеть два плебея.

— Пусть войдут.

На пороге появились Тит и Маний.

— Вот они, кузнец и портной, вожди плебеев! — воскликнул Тиберий, взяв их за руки и подводя к учителям. — Что у вас нового, друзья, по какому делу пришли?

— Плебеи хотят увидеться с тобой, — произнёс Тит. — Маний обещал им, что мы сегодня договоримся с тобой о месте встречи.

— Хорошо. Соберите их за Тибром в пустынном месте.

— Мы соберём их завтра до первой стражи,[119] — решил Тит, — и, если позволишь, я зайду за тобою.

Под вечер Тит зашёл за Тиберием.

— Пора отправляться за Тибр, — сказал он. — Народ собирается.

Тиберий вышел из дому с кинжалом под плащом. Тит шёл впереди с молотом на плече, точно возвращался с работы. Два плебея следовали за ним. Улицы пустели, торговцы запирали свои лавки. Солнце садилось за рощами и перелесками по ту сторону Тибра, и небо было залито предзакатным пламенем.

Спустившись к набережной, Тит повернул вправо и пошёл по пустынному берегу. Сумерки медленно опускались на землю. У лодки стоял человек с веслом в руке. Тит что-то шепнул ему, и перевозчик движением руки пригласил путников в лодку.

Высокие волны, гонимые ветром, с ропотом ударялись о борта, шипела, брызгая, пена. Тиберий молчал. Молчали и плебеи.

Лодка причалила к берегу. Плебей в чёрном плаще подошёл к ним:

— Кто такие?

— Не узнал, Маний?

— Ты, Тит? А Тиберий?

— Здесь.

Шли лесом, спотыкаясь в темноте о корни старых дубов. На поляне остановились. Вспыхнули факелы и осветили суровые лица плебеев.

— Не нужно приветствий, — сказал Тиберий, подняв руку. — Огни погасить, а то заметят нас с того берега — подстерегут, переловят поодиночке.

Одобрительный гул прокатился по поляне.

— Друзья, вы требуете земли и вы получите её. Мы отнимем хорошие участки у богачей, и вы вернётесь в родные места, чтобы воспитывать сыновей для дорогого отечества…

— Воспитывать — это одно, а посылать на войну — другое, — возразил чей-то голос. — Облегчи также положение воинов. Ты сам знаешь, как тяжело служить в легионах…

— Но сперва нужно получить землю. И если вы поможете мне…

— Поддержим! — дружно закричали плебеи.

— Мы знаем одно, — сказал Маний: — нобили нас ограбили — отняли земли.

— Сципион Назика выгнал меня с моей же земли, прибавил Тит. — Он взял всё, что у меня было, — даже свинью и кур… Он не произвёл оценки ни земли, ни хижины, ни земледельческих орудий. А ведь стоимость всего этого превышала мой долг…

— А ты обращался в суд? — спросил кто-то.

— Обращался. Но у меня не было денег, чтобы подкупить писцов, и дело выиграл Сципион Назика.

— Вся беда в том, — вздохнул Маний, — что богач всегда прав, а бедняк виноват. Нобилю всё прощается: грабёж, убийство, клятвопреступление и всякая подлость, потому что у него всюду друзья, а друзей делают деньги.

— Бедняк подобен рабу, — послышался чей-то голос, и тень приблизилась к Тиберию.

— Геспер! — вскрикнул Тит.

— Геспер-вольноотпущенник, — повторил Тиберий, вглядываясь в молодое мужественное лицо. — Ты нами, друг?

— С теми, кто угнетён, — молвил Геспер. Горько улыбнувшись, он прибавил: — Я вытерпел много в своей жизни и не знаю, как остался жив.