О том, что Аркадий приходится ей троюродным братом, знали немногие, но зато каждый по одному только ее взгляду мог догадаться, как она в него влюблена. Они встретились на похоронах ее матери месяца три назад. Он работал в цирковой группе воздушных гимнастов, был невысок и строен, но рядом с ней выглядел почти великаном.

— Что-то я не пойму, сколько тебе лет-то, сестренка? — спросил ее Аркадий в похоронном автобусе по дороге с кладбища.

Этот вопрос она ненавидела. Когда однажды врачиха в течение пяти минут назвала ее сначала лилипутом, а потом карлицей, она с трудом удержала себя, чтобы не пойти со стулом наперевес. Она не желала, чтобы ее причисляли к тем и другим. К счастью, и лицо, и тело ее по-прежнему сохраняли детскость, она покупала одежду в детских отделах, и большинство людей принимали ее за девочку. Лет двенадцати, не старше.

— Не волнуйся, я совершеннолетняя, — ответила она, потому что уже была в него влюблена.

Он оказался первым молодым человеком, который отнесся к ней как к самой обыкновенной девушке.

— Ты, может, не знаешь, в цирке твою мамашу все уважали, — говорил он ей как равной.

И она, слушая его, впервые за много лет забыла о разнице в росте.

— Мне бы надо диван купить новый, в каком магазине лучше не знаешь? — советовался он.

Диван они пошли покупать вместе. И на этом диване, едва рабочие, которые его привезли, закрыли за собой дверь, она стала женщиной.

— А знаешь, — сообщил он ей радостно, — у тебя все нормальное. То есть я хочу сказать, так хорошо мне никогда ни с кем не было.

В то время у нее был стабильный заработок. Маленькая девочка, исполняющая на скрипке классику, имела потрясающий успех в любой аудитории. Зрители воображали, что присутствуют при открытии новой звезды.

Аркадии посетил один из ее концертов. Он сидел в первом ряду и аплодировал, громче всех.

— Значит так, — сказал он по дороге домой. Они всегда ходили, взявшись за руки. — Имя и фамилию ты меняешь. Надо что-нибудь звонкое. Ника Самофракийская — пойдет?

— Можно, — радостно согласилась она. Почему прежде ей не приходила в голову эта простая мысль — поменять имя, она не знала.

— И вообще переходишь к нам. Все то же самое, только эффектнее — в прожекторах под куполом цирка на перекладине со скрипкой. — Он говорил и уже видел готовый номер. — В цирке же кто — дети с родителями. Девочка, сверстница их детей, под самым куполом отважно исполняет музыку Брамса.

— Гайдна, — поправила она, — или Моцарта.

— Еще лучше — Моцарта. Со своей филармонии ты дальше села Кукуева не уедешь. А с нами!.. Скоро у нас Япония, потом — Европа!

Она пошла бы за ним, как тогда говорили, хоть на край света. И путь на этот край лежал через цирк.

Родители в раю наверняка ликовали, узнав, что дочь все-таки исполнила их волю. Только работала она в цирке не лилипутом. Она была артисткой, играющей роль маленькой, но отважной и очень талантливой девочки.

Как оказалось, она зверски боялась высоты. Три месяца ушло на то, чтобы изгнать и забыть этот страх. Конечно, юную артистку, названную Никой Самофракийской, сначала поднимали на перекладине со страховкой и всего лишь на несколько метров. К тому же перекладина у нее была плоской, как скамеечка, а в изготовленной по заказу цирковой обуви были специальные углубления, в которых эта перекладина крепилась так, что на ней было легко удержаться. Естественно, об этом секрете зрители не должны были знать, как и о тысяче других цирковых хитростей. Но Нику все равно сначала тошнило от ужаса, едва ее поднимали чуть выше, а одеревеневшие руки не могли отцепиться от канатов, на которых держалась сама перекладина. Ей же полагалось, плавно кружа под куполом, услаждать зрителей музыкой.

Наконец номер был поставлен. Точнее, это была только часть общей композиции. Сначала Аркадий с тремя партнерами на огромной высоте перелетали с перекладины на перекладину, показывая чудеса смелости и точности движений. Уже одно это было номером мирового уровня, от которого у зрителей дух захватывало. Особенно когда Аркадий, оттолкнувшись от своей перекладины, летел через купольное пространство к партнеру, делая по пути тройное сальто. И партнер, его называли ловитором, успевал на исходе последнего воздушного кувырка поймать Аркадия под коленки. Такое среди воздушных гимнастов был способен исполнить только Аркадий.

— То есть до меня тоже, конечно, иногда делали, — объяснял он Нике, — но к сегодняшнему дню они все или разбились, или состарились.

Однако прежде в группе у Аркадия была только голая техника — без эмоционального апогея, переходящего в красивый финал. И таким апогеем стала она, девочка со скрипкой. А зал, затаив дыхание, гадал, кому же из гимнастов эта малышка приходится дочерью. Или внучкой.

Со временем Аркадий решил сделать номер еще сложнее.

— Будем учиться стрелять, — сказал он однажды.

— Это еще зачем?

— Я придумал такой финал: вокруг тебя разноцветные шары. Ты стреляешь из пистолета, то в один, то в другой. Еще лучше — из ружья. Конечно, не из настоящего, а пневматического. Шары лопаются, и на зрителей опускается сверкающее конфетти. Или цветы. .

Через несколько месяцев тренировок она превратилась в отличного стрелка. И окончательно вошла в цирковое братство.

— Откуда вы, прекрасное дитя?

Художник Антон Шолохов подошел к ней с пиалой в руке. Над пиалой поднимался легкий парок. Российское посольство устраивало прием по случаю начала гастролей русского цирка. В зале по обе стороны длинного стола, уставленного бутылками и подносами со всевозможными бутербродами, кучковались именитые соотечественники, которые в эти дни оказались в Париже.

— Это моя жена, — вмешался Аркадий. У него в руке был бокал шампанского. — А вы — художник?

Пять минут назад после короткой речи посла гости, наполнив тарелки, разбились на группки.

— Положите больше сыров себе и вашей очаровательной супруге, — посоветовал вместо ответа Шолохов. — Французы — отличные сыровары.

Вопрос о том, художник ли он, Шолохов считал недостойным обсуждения. Хотя его фотографии только через полгода стали размножаться по миру миллионными тиражами и постоянно красоваться на журнальных обложках, он и тогда уже был довольно известным. По крайней мере, считалось, что в российском посольстве его знает каждый, как, например, Мстислава Ростроповича, Андрея Вознесенского или Илью Кабакова. Знал и Аркадий, а заговорил он только для того, чтобы предъявить свои права на ту, которую в афишах называли Ника Самофракийская.

— Простите, мадам, я не знал, что вы замужем. — Шолохов шутливо изобразил испуг, одновременно продолжая маленькими глотками отпивать свой знаменитый зеленый чай. — Надеюсь, вы позволите вашей супруге немного мне попозировать? — повернулся он к Аркадию.

— А вдвоем можно? — спросил грубовато Аркадий. Нике даже неловко стало от его нелепых слов. Как ни странно, с каждым годом супружеской жизни муж ревновал ее все больше.

— Можно. Но я хотел бы написать только лицо вашей красавицы.

— Если только лицо. Знаете, у нас напряженный график.

— Не страшно, я постараюсь в ваш график вписаться.

В те недели у них так ничего и не получилось. Хотя уже утром ей доставили роскошный букет.

— Это еще что за глупости?! — разозлился Аркадий, принимая у посыльного цветы. — Я ему позвоню и набью морду.

Букеты приносили и в следующие дни. Однако сам Антон так и не позвонил, хотя она успела ввернуть в разговоре, что ее портрет пишет сам Шолохов. Потом от кого-то она узнала, что знаменитый художник внезапно улетел в Штаты. А когда вернулся, они уже гастролировали в других городах.

В этот вечер Миша и Оля не пошли в Дом ученых.

— А ведь мне сегодня сорок, — слегка смущаясь, объявил Михаил, как только они отошли от юной пары — Пети и Даши.

— Миша, я помню. У меня и подарок здесь. — Ольга слегка коснулась сумки.