Я хочу, чтобы Джон Лиамор вошел в дверь и сказал мне: «Прости. Мы потеряли все эти годы. Прости».

Больше никаких сведений о несчастном случае в газетах, которые Изабелла называла «низкопробными» (это действительно так, защищалась она, только взгляните на их содержание), не появилось. «Скотсмен» и «Геральд», которые она называла «серьезными изданиями», тоже молчали на сей счет. Насколько понимала Изабелла, Мак–Манусу не удалось больше ничего накопать, а если он и узнал какие–то мелкие детали, то, вероятно, его редактор счел этот материал слишком несущественным для печати. Нельзя же высосать целую статью из простого трагического происшествия, даже если оно случилось в концертном зале. Она предполагала, что будет проведено расследование несчастного случая — так всегда бывало, когда смерть наступала внезапно или при невыясненных обстоятельствах. Состоится публичное слушание в присутствии местного судьи–шерифа,[14] — в большинстве случаев разбирательство проходило быстро, и быстро давалось заключение. Несчастные случаи на фабрике, когда кто–нибудь забывал, что провод под напряжением; неправильно подсоединенный экстрактор угарного газа; дробовик, который считали незаряженным. Обычно причина всех этих трагедий лежала на поверхности, и судья–шериф выносил решение, терпеливо перечисляя, что не так и что нужно исправить, а порой кого–то предупреждая; но по большей части обходилось без комментариев. И тогда суд переходил к следующей смерти, а родственники покойного, дело которого только что слушалось, печально склонив головы, выходили на улицу. Наиболее вероятный вердикт в данном случае будет сводиться к тому, что произошел несчастный случай. Потому что он произошел на глазах у публики. Могут быть высказаны соображения о безопасности, и судья–шериф, вероятно, предложит сделать более высокий барьер на галерке. Но все это может произойти и через несколько месяцев, а до той поры Изабелла, возможно, забудет об этом происшествии.

Изабелла могла бы снова обсудить его с Грейс, но у ее домоправительницы, очевидно, было другое на уме. Подруга Грейс не находила себе места от ужасных душевных переживаний, и та всеми силами поддерживала ее. Все дело в мужчине, объяснила Грейс: у мужа подруги кризис среднего возраста, и она не знает, что делать.

— Он полностью обновил гардероб, — сказала Грейс, закатив глаза.

— Может быть, ему просто хочется сменить одежду, — предположила Изабелла. — Со мной такое случалось пару раз.

Грейс покачала головой:

— Он купил одежду для тинейджера. Обтягивающие джинсы. Футболки с большими буквами спереди. И все в таком духе. Он разгуливает в наушниках — слушает рок. И ходит в клубы.

— О, — произнесла Изабелла. Клубы показались ей зловещим предзнаменованием. — Сколько ему лет?

— Сорок пять. Говорят, это очень опасный возраст для мужчин.

Изабелла задумалась. Что можно сделать в подобной ситуации?

Грейс ответила на этот незаданный вопрос:

— Я высмеяла его. Сказала начистоту, что он выглядит просто смешно. Сказала, что в его возрасте глупо носить одежду для тинейджеров.

Изабелла легко могла себе это представить.

— И?

— Он сказал, чтобы я не совала нос в чужие дела, — выговорила Грейс с негодованием. — Он сказал, что если мне это уже ни к чему, то это не значит, что и ему тоже. Я спросила: «Что именно ни к чему?» И он не ответил.

— Тяжелый случай, — вздохнула Изабелла.

— Бедная Мэгги, — продолжала Грейс. — Он ходит в эти клубы и никогда не берет ее с собой. Правда, она бы туда не пошла в любом случае. Она сидит дома и горюет, потому что не знает, чем все закончится, а я мало что могу сделать. Но я дала ему одну книгу.

— И что это за книга?

— Это потрепанная, старая книга. Я отыскала ее в книжном магазине в Вест–Порте. «Сто вещей, которые может сделать тинейджер». Он сказал, что это не смешно.

Изабелла расхохоталась. Грейс — человек прямой. Наверное, оттого, что выросла в маленькой квартире неподалеку от Каугейта и дома ни у кого ни на что не хватало времени, кроме работы, и люди открыто высказывали все что думали. Какой разный у них с Грейс жизненный опыт! Изабелла ни в чем не нуждалась, у нее были все возможности получить хорошее образование, тогда как Грейс пришлось ходить в посредственную школу, где в классе было полно учеников. Порой Изабелле казалось, что именно образование породило все ее сомнения и неуверенность в себе, в то время как Грейс жила, опираясь на незыблемые ценности старого Эдинбурга, где не было места для сомнений. Это наводило Изабеллу на размышления о том, кто из них счастливее: тот, кто сомневается, или тот, кто уверен в том, во что верит, и ни разу не усомнился в объекте своей веры? В конце концов она пришла к выводу, что образование не имеет никакого отношения к счастью, которое налетает на вас как легкий ветерок и полностью зависит от вашего восприятия жизни.

— Моя подруга Мэгги считает, — объявила Грейс, — что невозможно быть счастливой без мужчины. Именно поэтому она так беспокоится из–за Билла и его тинейджерского наряда. Если он уйдет к женщине помоложе, у нее не останется ничего, абсолютно ничего.

— Вы должны ей сказать, что ей не нужен мужчина.

Она сказала это, не подумав, как может воспринять ее слова Грейс, и ей вдруг пришло в голову, что Грейс может подумать, будто Изабелла считает ее убежденной старой девой, у которой нет ни малейшего шанса найти себе спутника жизни.

— Я имела в виду, — начала Изабелла, — что никому не нужен…

— Не стоит, — перебила ее Грейс. — Я поняла, что вы имели в виду.

Изабелла бросила на нее быстрый взгляд и продолжила:

— В любом случае, не мне рассуждать о мужчинах. Мне самой не слишком–то с ними везло.

Но почему, подумала она. Почему ей не повезло? Не тот мужчина, неподходящие обстоятельства или всё вместе?

Грейс лукаво взглянула на нее:

— Что же с ним случилось, с этим вашим мужчиной? С Джоном — как–его–там? С этим ирландцем? Вы никогда мне толком не рассказывали.

— Он изменял мне, — просто ответила Изабелла. — Все время, пока мы жили в Кембридже. А потом, когда мы поехали в Корнуэлл и я продолжала там свои занятия после университета, он вдруг объявил, что уезжает в Калифорнию с какой–то женщиной, — вернее, с какой–то девушкой. Вот и все. Он собрался всего за один день.

— Вот так просто?

— Да, так просто. Америка вскружила ему голову. Он сказал, что она его раскрепостила. Я слышала, что люди, обычно осмотрительные, там просто сходят с ума, чувствуя себя свободными от всего, что сдерживало их дома. Так случилось и с ним. Он стал больше пить, у него появилось больше девушек, и он абсолютно перестал контролировать себя.

Грейс переварила сказанное, а потом спросила:

— Наверное, он все еще там?

Изабелла пожала плечами.

— Полагаю, что да. Но он, наверное, уже с кем–то другим. Впрочем, не знаю.

— Но вам бы хотелось узнать?

Конечно хотелось бы. Потому что, вопреки всем доводам рассудка, вопреки своим убеждениям, она бы простила его, если бы он вернулся и попросил прощения — чего он, разумеется, никогда бы не сделал. И, таким образом, она никогда больше не поддастся этой слабости, никогда больше не зачарует ее Джон Лиамор, никогда больше она не подвергнется этой опасности.

Она уже начала забывать о происшествии в Ашер–Холле, когда две недели спустя ее пригласили на открытие выставки в одной галерее. Поскольку Изабелла время от времени покупала картины, к ней в дом постоянно приходили приглашения из галерей. В большинстве случаев она избегала вернисажей из–за вечно царивших там столпотворения и шума. Однако когда она знала, что есть шанс увидеть что–то стоящее, она могла и пойти. Появлялась она всегда пораньше, чтобы увидеть картину, пока под ее ярлычком еще не появились красные точки конкурента. Она научилась этому после того, как однажды слишком поздно прибыла на выставку Кови и обнаружила, что те немногие полотна, которые были выставлены на продажу, уже куплены в течение первых пятнадцати минут. Она любила Кови, писавшего людей, которые были словно окутаны какой–то старомодной тишиной; тихие комнаты, в которых печальные школьницы занимались рисованием или вышивали; шотландские сельские дороги и тропинки, которые вели в никуда — лишь в еще более глубокую тишину; причудливые драпировки в студии художника. У Изабеллы были две небольшие работы Кови, написанные маслом, и она была бы счастлива купить еще одну, но опоздала — и навсегда усвоила урок.