— Хай-бой, Аташ, откуда нам знать, — удивился Рузмамед. — Я целый год с этих мест никуда не уезжал, и ко мне никто не наведывался. Я думаю, сейчас ты мне скажешь, где наши люди. Разве у Сатлык-хана на Челекене нельзя было о них узнать?
— Я сказал о наших посланцах самому «флагману», который сторожит туркменский берег от персиян. Он обещал узнать, но до весны вестей никаких не пришло, а тут и я уехал..,
Начались расспросы о Киятовом роде: о сыне Ка дыр-Мамеде, о сосланном бунтаре — старшем сыне Якши-Мамеде, о внуке Сатлык-хане. Долго еще обо всем рассказывал Атамурад и всякий раз приговаривал: «Пришла пора — сидеть нам нельзя. Надо собирать всех вместе!» Рузмамед слушал молча, наконец, возразил:
— Куда ты хочешь собрать всех иомудов? Они давно нашли себе подходящее место. Одни здесь кормятся, другие опять подались на каналы. Как только Сеид-Мухаммед-хан немного успокоился, так и пошли наши караваны на Газават, Лаудан. Людей, познавших вкус аемли, трудно согнать с нее. Туркмены научились пахать и сеять, собирать урожай и торговать...
Наговорившись досыта, Атамурад пожелал увидать племянников — сыновей погибшего Аманнияза, поехал на кош. Находился он неподалеку. На становище, кроме старухи Карры-эдже, которая готовила для чабанов обед, никого не было. Она показала рукой в сторону озера. Атамурад сел на коня и спустился к оврагам, где синело озерцо, загороженное со всех сторон камышом. Лишь поверх метелок была видна водная гладь. Подъе хав к тропе, ведущей сквозь заросли к озеру, он увидел медленно жующую верблюдицу. Никого около нее не оказалось, и Атамурад, оставив рядом с верблюдицей коня, направился к воде. Тихонько выйдя к берегу, он остановился, как вкопанный, и попятился назад. В двадцати шагах от него стояла по колено в воде совершенно голая девушка, Она стояла к нему спиной, и ее безупречно красивая фигура мгновенно пробудила у Атамурада мысль о сказочной пери. Тело ее было бе лым, как алебастр, а на спину ниспадали черные рас пущенные волосы. Она нагибалась, зачерпывала воду, плескала на лицо и грудь. Атамурад, вначале чуть не сгоревший от стыда, вдруг почувствовал в себе такой жаркий огонь, которого не испытывал никогда раньше. В ту минуту он не думал об инстинкте, но именно пер вобытный инстинкт овладел им и отключил его сознание. Атамурад хотел уйти, но не мог. Он хотел окликнуть девушку, тоже не мог, потому что язык и губы не повиновались ему. Во рту сразу пересохло, по телу пробегала дрожь, от которой захватывало дух. Он не понял то ли издал нечленораздельный звук, то ли девушка почувствовала чужое присутствие, она вдруг повернулась, увидела мужчину и завизжала, словно на нее набросились с ножом. Не зная, куда ей деться, она метнулась на глубину, но поняла, что может утонуть, и закричала с новой силой. Атамурад поспешно удалился в камыши, при этом удивленно вскрикивая:
— Кумыш! Да это же Кумыш! О создатель, как ты мог превратить эту обезьяну в красавицу-пери! Поистине, это мог сотворить только Аллах!
Понимая, что до самой глубины души он потряс девушку своим внезапным появлением, Атамурад не стал дожидаться, пока она оденется и выйдет из камышей, а сел на коня и подался на кош. Здесь он, не переставая удивляться, на что способен Аллах, принялся помогать Карры-эдже готовить плов. Делал машинально, не ради помощи, а потому, что сам не ведал, что делал. Помешивая в казане железной лопаточкой мясо, он то и дело бросал взгляд в сторону оврагов и торопил время, чтобы поскорее появилась Кумыш, Он еще не понимал, что поражен ее красотой в самое сердце, но уже вел себя, как горячо влюбленный. Прошел, может быть, час, Кумыш не появлялась, и Атамурада охватил страх? «А если она утонула?!» Отбросив лопаточку, он побежал к озеру. Верблюдица стояла на месте... Атамурад бросился к берегу, Кумыш на прежнем месте не было, только следы босых ног на песке.
— Кумыш, отзовись, где ты?! — в страхе позвал Атамурад, в ответ ему лишь зашуршали камыша.
— Ку-у-мыш! — совсем уж растерявшись, громко закричал Атамурад и стал сбрасывать е себя халат, чтобы лезть в воду. Страшная мысль, что девушка утонула, овладела им целиком. В это время донесся до него радостный крик:
— Да это же наш дядя Атамурад!
Из камышей выскочили племянники Аман и Нуры, Они пасли овец неподалеку от озера, и когда услышали визг Кумыш, бросились на помощь.
— Вах-хов, как же она испугалась! — торопливо рассказывая, смеялся Аман, — Она подумала: налетел дэв или грабитель.
— Где же она теперь? — полюбопытствовал Атамурад, выдавливая из себя небрежную улыбку, ибо страх и боль за красавицу все еще не оставляли его сердце.
— Она сидит около отары, — подсказал младший племянник. — Мы ей скажем, что это ты напугал ее, и она придет сюда.
— Не надо ей идти сюда, — рассудил Атамурад. — Возьмите бурдюки, наполните водой и грузите на верблюда, да поживее — я привез вам гостинцы...
Кумыш пришла на кош лишь к ужину. К юртам приближалась нарочито расслабленной походкой, стараясь показать, что ничего страшного с ней не произошло. Однако она была не в силах поднять глаз и посмотреть на Атамурада. Он понимал ее и даже, как ему казалось, чувствовал каждое движение ее души, и делал так, как ей лучше. Пока что на людях не обмолвился ни словом, что произошло. Заглядывая украдкой девушке в глаза, он видел в них что-то большее, чем благодарность. Вручив еще днем племянникам подарки, он теперь горел от стыда, что купил для Кумыш такие дешевые и простенькие бусы. «Не такого подарка она достойна! — сокрушенно думал он. — Ах, если бы я знал, что это уже не та чумазая девчонка!» Не дарить ничего — значит для нее, что Атамурад вообще о ней н не помнил, и он решился. После ужина, когда Кумыш направилась в юрту, он решительно пошел за ней.
— Кумыш, тебе я привез... русские бусы...
— Не надо мне ничего, Атамурад-хан, — смущенно отказалась девушка, но он, надев бусы ей на шею, дрожащим голосом заговорил:
— Кумыш, Аллах видел к родители твои знали, какой красавицей ты станешь, когда нарекли тебя серебром... Я украшу тебя золотом... Я горю, Кумыш... Ты зажгла в моей груди огонь сладостной муки...
— Не надо, Атамурад-хан, я боюсь таких слов... Не надо...
Не в силах совладать с собой, он привлек ее к себе.
— Кумыш, ты мое счастье и боль... Я тебя никому не отдам... Ты будешь моей женой и матерью моих детей... Ты согласна?
— Ай, мой хан, о чем вы говорите... Мне стыдно такое слушать. Отпустите меня, сейчас войдет Карры-эдже...
— Не бойся, Кумыш, ты будешь чиста, как родник, пока мы справим той. Только скажи лишь одно слово, согласна ли?
— Согласна, — робко произнесла она и решительно оттолкнула его от себя. — Ой, уходите, сюда идет Карры эдже... Ну, уходите же скорее!
На следующий день Атамурад вел трудный разговор с отцом:
— Отец, лучшей девушки я не видел. Она красива и чиста, как алмаз.
— Ты еще не приглядывался ни к кому, — слабо возражал Рузмамед,— На белом свете много красоты, и вся заключена в женщинах. Красота же стоит дорого, не так ли?
— Говори понятнее, отец.
— Я хотел получить за Кумыш хороший калым. Мы сидим без хлеба. Когда ты угощался у Сатлык-хана на Челекене, мы тут обходились жареным кунжутом.
— Отец, близок тот день, когда и в наши кибитки придет достаток. Я же тебе рассказывал о замыслах русских. Если пойдут караваны ак-падишаха в Хиву, мы будем первыми караван-баши, а потом посмотрим.
— Ладно, Аташ, — согласился Рузмамед. — Я распоряжусь, чтобы начинали готовиться к тою.
Через несколько дней Кумыш увезли в Ашак к женщинам, и те начали готовить ее к свадьбе. Мужчины вместе с Рузмамедом обговаривали свои обязанности. Нужен был мусаиб — распорядитель свадебного тоя, и Рузмамед предложил:
— Хорошо бы Кара-келя отыскать. Он мой старый друг.
Никто из ашакцев не знал, что Кара-кель вновь переметнулся к хивинскому хану. Не знал об этом и Ата мурад, не бывший дома целый год.
— Отец, я сам поеду в Газават и приглашу его! — вызвался Атамурад.
