Жена Рузмамеда поприветствовала гостей с айвана и тоже скрылась на женской половине дома. Бойчее взрослых повели себя ребятишки. Рузмамед с гордостью представил гостям своих сыновей: старшего Аманнияза, которому было лет двенадцать, и младшего Атамурада, пятилетнего карапуза, который, как увидел на поддевке Сергея медные пуговицы, так и впился в них глазами. Младшего отец любил и баловал. Со старшим держал себя строже. Аманнияз был сдержан, малоулыбчив, и движения и жесты его напоминали взрослого джигита.

Как только Рузмамед сказал, показав на пушкаря, кто это такой, Аман-сердар одобрительно закивал головой и улыбнулся:

— Да-да, урус, мы слышали о тебе. Ты принес в наш дом достаток.

Сергей не понял, о каком достатке речь, и Рузмамед с неохотой, смущенно объяснил:

— На двести тилля, которые я получил за тебя от хана, мы купили двух верблюдов и одежду — отец мой очень доволен покупками. Меня же, по повелению Алла-кули-хана, назначили главным сердаром — юз-баши — местности Ашак. Все коши на Усть-Юрте подчиняются мне, все чабаны принимают меня, как Бога. Я же подчиняюсь только самому бию и ишану. Вот какую удачу ты мне принес, Сергей-топчи!

— Кость бы тебе в горло! — захохотал Сергей. — Вот не думал, что войду в твой дом таким завидным кушем!

Рузмамед не принял шутку. Для него Сергей, действительно, стал человеком полезным, и следовало его уважать. Никак не реагируя на смех пушкаря, он продолжал представлять отцу остальных гостей:

— Вот этот нарядный юноша — сын визиря Юсуф-мехтера. Ты знаешь его отца. Три лета тому назад, когда ты отдал меня в войско Аллакули, я получил деньги в казне у визиря.

— Да-да, это мы помним, — подтвердил аксакал. —Этого джигита,— Рузмамед указал на высокого, костистого юношу, чекмень на котором был явно мал, — зовут Мирабом. Он племянник умершего недавно шахира Муниса. Вместе с Якубом учится в медресе. И эти двое — сыновья известных сановников — Худояр-бия и Ниязбаши-бия.

Аксакал одобрительно покачал головой, сказал, словно извиняясь:

— Жизнь туркмена не дает ему думать об учебе детей. Тебе, Рузмамед, не удалось познать премудрости письма и чтения. Твоего Аманнияза узбекский мулла кое-чему обучил: алиф и би он знает. Но я велю тебе, как только подрастет младшенький, Атамурад, заставь его ходить в мектеб, а потом отдай в Хивинское медресе. Пусть он будет умным и знатным, как эти юноши из Хивы.

— Я выполню твою волю, отец.— Рузмамед поклонился и погладил по щеке Атамурада: — Ты понял, собачий сын, о чем говорит твой дед?

Мальчонка, видя, что к нему проявили внимание, набычившись, улыбнулся и потянулся рукой к медным пуговицам Сергея. Схватившись за одну, он принялся яростно тянуть ее на себя, чем вызвал смех сидящих. Сергей взял мальца на колени, принялся было шутить с ним, но Атамурад захныкал и вновь потянулся за пуговицей.

— Э, джигит, да ты, я вижу, парень настырный. Дай-ка нож, Рузмамед!

Пушкарь отрезал пуговицу и отдал малышу. Тот зажал ее в кулаке и, вырвавшись, убежал во двор. Через минуту он уже ссорился с братом: тот, разглядывая на пуговице российского орла, не спешил вернуть ее. Пришлось Сергею отрезать еше одну и бросить Аманниязу:

— На, лови, джигит, да только оба помните — русского орла голыми руками не возьмешь, клюется больно! — Сидяшим пушкарь пояснил: — Мундир изодрался в клочья, а пуговицы остались, вот я и пришил их к поддевке.

Рузмамед стал показывать свое хозяйство: комнаты, юрты, скотный загон, конюшню. Жил сердар неплохо, гордился нажитым богатством. С еще большей гордостью Рузмамед рассказывал о своем отце — самом уважаемом человеке в иомудском племени. Он — арчин своего порядка; его знают все знатные люди Куня-Ургенча.

— И давно вы обзавелись своим двором? — спросил Сергей. — Туркмены-то сплошь по пескам, от колодца к колодцу, кочуют да в аламаны ходят.

— Нет, недавно. — Рузмамед повел взглядом по куполам соседних юрт. — Эти вот прошлой зимой прикочевали с Узбоя. Зима была злая: много скота погибло, людей от голода умерло немало. Аллакули пользуется горем туркмен. Всех подряд на хвостах своих каналов селит. Налогами облагает, как будто петлю на шее затягивает. В свое войско людей требует.

Сергей с упреком посмотрел на Якуба:

— Ну вот! А ты мне говорил, что туркменские джигиты стремятся в войско Аллакули угодить! Да я сразу засомневался. Должны же быть у туркмен свои правители. На кой черт им чужому государю служить?! Иное дело я — у меня выхода нет. А у них-то — полная сво бода!

— Несогласие между нами много лет царит, — с досадой сказал Аман-ага. — С тех пор как наши почтен ные праотцы Эсен-хан и Эсен-или покинули этот мир, туркмены живут врозь. Сначала для всех нас была одна родина — Минг Кишлак (Минг Кишлак — тысяча кишлаков. Современный Мангышлак), а потом мы разбрелись по всему свету, как отары без чабанов. У нас нет государя. Каждый туркмен сам государь, все мы равны. У нас одни аксакалы в почете. Да и то, если аксакал начнет выказывать величие перед другими и перестанет угождать всем, его сразу прогонят, выберут нового. Я тоже аксакал — мне почет от людей, а если народ пойдет против Аллакули, я подчинюсь воле всех. Пока что, слава Аллаху, иомуды терпят власть Хива-хана...

Разговорился Аман-ага. Вот уже об аламанах повел речь, о стычках с каджарами, о том, как когда-то джигиты выбрали его, Амана-чолука, своим сердаром. С тех пор его сыновей и внуков называют сердарами. Гости, охотно слушая старика, поужинали в его белой восьми крылой кибитке, Вечером вернулись к Шарип-ака.

Недели через три Сергей возвратился в Хиву, везя пушечный станок на двух громоздких колесах с подвижным лафетом. Двугорбый верблюд без особых усилий тянул эту «диковинную арбу». Хивинцы, глядя с обочин на необычную повозку, переговаривались, соображая, на что она годна. И Сергей, ехавший на коне в окружении своих друзей, охотно пояснял;

— Эка, дурошлепы, кость бы вам в горло! Да это же колесный лафет— неужто никогда не видели! На войну, на войну пойдем! Шаха будем громить в его хорасанских крепостях!

Пушкаря у ворот встретили ханские сановники в тоже забросали вопросами, Сергей, видя, что пустыми словами людей не уймешь, повез лафет на оружейный двор. Здесь по приказу пушкаря слуги вытянули из груды стволов кулеврину, возложили ее на привезенный станок.

— Ну, вот, — сказал Сергей удовлетворенно кивающим сановникам, — дело, как говорится, в шляпе. Теперь повезем ее на Чарбаг, там приделаем цапфы, ствол отлудим, чтобы глаже был, и можно ядра лить. Ух и задаст же эта пушчонка жару персам, кость бы им в горло!

Сергей собрался было на Чарбаг, но один из ханских слуг-распорядителей велел ехать Сергею к Юсуф-мехтеру, который давно ждет его. Сергей, не мешкая, отправился в поместье. Въезжая во двор, обратил внимание, как забегали, засуетились слуги визиря. Вот и сам Юсуф-мехтер спустился с айвана. Сначала сына обнял, спросил, хорошо ли доехали. Затем Сергея, скользнув по его лицу загадочной улыбкой.

— Пойдем, топчи-баши, в твой дом — там подарок тебе от маградита. Хороший подарок — христианский!

— Икона, что ль? Икону я давно хотел — молиться не на что.

— Не икона, но не уступит самой красивой иконе,— разжигал любопытство пушкаря визирь.

У входа в свое жилье Сергей увидел Меланью. Баба поклонилась в пояс, уставилась на господ, ожидая приказа, Юсуф-мехтер спросил:

— Все ли хорошо, aпa?

— Да уж ведомо, только слез многовато...

Поднявшись наверх, Юсуф-мехтер и Сергей сели на лавку в гостиной комнате Меланья шмыгнула в соседнюю комнату и вывела девушку, одетую в красное азиатское платье до пят, расшитое золотым позументом. Сергей явно не ожидал такого подарка — вздрогнул, дух перехватило от девичьей красоты. Была она белолица, голубоглаза, и две русые косы змеились по платью,

— Это тебе от Аллакули подарок... Хороша девка.. — сказал Юсуф-мехтер. — С самого Яика везли ее верные хану люди — джигиты Кенесары. Бери ее себе, топчи-баши, да не забудь отблагодарить маградита хорошей службой.