— Да, дорогой зять, это верно, — согласился Якши-Мамед и встал. — Ну ладно, злобу на меня не держи. — Он пожал ему руку, попрощался с сестрой и сел на скакуна. Пятеро джигитов давно уже поджидали его.

Едва выехали на дорогу, увидели далеко впереди, примерно в фарсахе, клубы пыли. Ветер дул с севера и нёс эту пыль на Кумыш-Тёпе. Якши-Мамед догадался: это едет Хатиджа с охраной. И тут же заметил — с Серебряного бугра спускаются каджарские всадники. Вот они пришпорили коней и выехали на дорогу. Человек пятьдесят, не меньше. Якши-Мамед зарядил пистолет, то же сделали и его люди. Каджары приблизились быстро. Трудно было понять, с каким намерением они догоняют Якши-Мамеда. На всякий случай, видя, что силы неравны, он пришпорил коня, чтобы догнать своих. Едва джигиты пустили коней вскачь, как то же сделали и каджарские всадники. Вскоре донеслись выстрелы и улюлюканье. Якши-Мамед понял, что Мир-Садык хочет во что бы то ни стало вернуть его, ибо упустил вернейшую возможность взять живым одного из сыновей Кият-хана. Каджары скакали с обнажёнными саблями. Но уже услышал выстрелы и увидел погоню Овезли. Он повернул свою сотню на помощь. Люди Мир-Садыка сразу поняли, чем это может кончиться, и прекратили погоню. Остановившись, Якши-Мамед выстрелил из пистолета вверх и со злобным удовлетворением проговорил:

— Шакалы!

— Надо было ночью пощекотать их! — сказал Овезли. — Мне так хотелось поехать на бугор и поучить их смирению и вежливости.

— Ничего, они от нас не уйдут! — Якши-Мамед развернул скакуна и поехал во главе отряда.

Вечером были дома. Хатиджа со служанками угощала гостей. Возвратилась она вновь в свою кибитку, которая стояла рядом с юртой Кейик-ханым. Особого веселья на подворье не было, но приходили люди, поздравляли Якши-Мамеда с возвращением его жены, угощались и уходили. Навестил своего молодого друга и Махтумкули-хан. Строгий и озабоченный, усаживаясь на ковёр, спросил:

— Говорят, с каджарами встретился?

— Встретился, сердар. Приезжали за аманатами. Кадыр-Мамеда просят. Чуть было вместо него меня не взяли.

Махтумкули-хан сообщил:

— Сегодня привезли весть: Мирза Феридун напал на гокленов. Думаю, на этот раз каджары заглянут к нам. Надо готовиться. — Он посуровел и обозлённо процедил сквозь зубы: — Отец твой глупец, выживший из ума… Увёл людей с этим урусом к Балханам, когда люди здесь нужны. Возьми калам, напиши урус-хану, чтобы уезжал побыстрей, а людей наших на Атрек прислал. Заодно помощь попроси. Хорошо если два-три корабля из Баку пришлют. Без помощи русских не обойтись… И собаку надо им отдать, чтобы не обижались.

— Какую собаку, сердар?

— Вон ту, разве не видишь, — указал Махтумкули-хан на чёрную юрту, где толпились ребятишки, и, попрощавшись, ушёл.

Якши-Мамед приблизился к чёрной юрте и увидел знакомого ему пуделя. Пёс, грязный и потрёпанный, лежал у терима и отчуждённо смотрел на туркменят. Те ему совали в рот кусочки чурека и косточки, гладили и жалели.

— Его наши собаки погрызли, — уныло обронил сын Якши-Мамеда, семилетний Адына. — Он плачет, видишь?

— Постели ему что-нибудь, Адына-хан, — сказал Якши-Мамед. — Кошму или халат старый.

Парнишка вошёл в чёрную юрту и выволок из неё рваный отцовский бешмет. Якши-Мамед носил его, когда жил ещё на Кавказе. Дети тотчас подсунули под пуделя этот бешмет и снова принялись ласкать собаку. «Русские, русские, — подумал с досадой Якши-Мамед. — И бешмет русский, и собака русская».

О приближении опасности туркмены обычно узнавали заранее. Враг только садился в седло, а на Атре-ке уже толковали — в каких сапогах и какой на нём халат. Оттого и шутили дерзко, когда заходил разговор о нападении врагов: «Вот хорошо! А то у меня халат износился — с каджара новый сниму!» Не страшась ни хивинцев, ни каджаров, туркмены, однако, зачастую переоценивали свои силы. Именно с этого и началось, когда на побережье стало известно о том, что Мирза Феридун бесчинствует на гокленских землях, а хивинский хан Аллакули продвигается к горам, чтобы отобрать гокленов у персов. С востока уже пахло гарью сожжённых селений, и люди, приезжая, рассказывали о несметных полчищах принца Феридуна, а атрекцы днём уходили в залив на киржимах ловить рыбу. Вечером прохаживали коней и чистили ружья, точили сабли, ножи да играли в дуз-зум. Никому и в голову не приходило, что надо было разобрать все кибитки, погрузить на верблюдов и отправиться на Дарджу или ещё дальше — к Кара-Богазу, к обители Сорока дервишей. Спокойствие это исходило ещё из того, что войско Махтумкули-хана, около 1500 джигитов, пребывало в Гасан-Кули и в любую минуту могло обнажить сабли. Каждую ночь сторожили броды на Атреке конные сотни. Утром юзбаши приходили к сердару и сообщали обо всём увиденном.

В одну из ночей, примерно в пяти фарсахах вверх по Атреку, были замечены огни, похожие на множество разведённых костров. Юзбаши тотчас прискакал к сердару, поднял его:

— Седлай коней, Махтумкули-хан, каджары рядом!

Чтобы удостовериться в точности сказанного, сердар разбудил Якши-Мамеда, и вместе они отправились к реке, откуда просматривалась низменная местность далеко на восток. Действительно, далеко-далеко, там, где звёздное небо соприкасалось с землёй, виднелись огоньки. Они то вспыхивали, то гасли, и когда сердар прислушался, то уловил: оттуда доносятся еле внятные звуки. Якши-Мамед сидел на коне рядом и тоже прислушивался к устрашающей ночи.

— Как бы не ошибиться, Якши, — озабоченно проговорил сердар. — Может, это не костры, а факелы скачущих каджаров? Если так, то надо действовать.

— Сердар, приказывай — что делать, — поспешно отозвался Якши-Мамед.

— Упаси нас от всех зол и бед, милостивый, милосердный! Кажется, нельзя терять ни минуты, — с тревогой вымолвил Махтумкули-хан и повернул коня к аулу. Уже на скаку, когда въезжали в аул, крикнул: — Поднимай всех людей на ноги! Детей и женщин — в киржимы и подальше от берега! Джигитов — на коней!

По аулу понеслись крики, возвещающие о близкой опасности. Не прошло и минуты, как засуетились, забегали атрекцы. Мужчины и юноши кинулись к лошадям, женщины и дети, хватая на ходу самое необходимое — чурек, кавурму, тунче, одежду, — побежали от кибиток, через бахчи, к Чагылской косе. Бежали молча. Лишь изредка слышались озабоченные голоса женщин: не отстал ли кто из детей. А когда сели в киржимы, тут и сам шайтан не стал страшен! Подняли паруса, отплыли от берега, вздохнули облегчённо. Начали прислушиваться: что там творится в ауле? А там — ничего особенного. Только слышен топот и ржание коней: это джигиты съезжались в сотни…

Обе жены Якши-Мамеда (старшая с двумя детьми) разместились в одном киржиме. С ними Кейик-ханым, три служанки и Султан-Баба. О семействе Кадыр-Мамеда позаботились слуги: усадили его жену с сыном в другой киржим. Но даже сейчас, когда надвигалась страшная опасность, семьи двух враждующих братьев не замечали друг друга, хотя киржимы покачивались на волнах почти рядом. Обозлённая Кейик-ханым ворчала:

— Вот она, кара аллаха. Старый хан повёлся с русским сатаной, а нам наказание мучительное.

— Не сердитесь, эдже, — спокойно отозвалась Хатиджа. — Может быть, ничего страшного и нет. Что-то не слышно ни стрельбы, ни криков.

Тем временем сотни под командой опытных юзбаши выезжали к Атреку. Часть джигитов переправилась на южный берег. Сердар Махтумкули, разделив войско на два больших отряда, велел продвигаться на восток по обоим берегам реки. Сам он вёл семь сотен по северному берегу. Заняв таким образом обе дороги, ведущие в страну гокленов, сердар не сомневался, что обязательно повстречает неприятеля где-то в двух фарсахах от Гасан-Кули. Именно этого ему и хотелось. Он всё время думал: «Нельзя врага допустить к аулу, нельзя отдать на сожжение и разграбление жильё». Якши-Мамед командовал передовой сотней. В неё входили самые отчаянные джигиты. Их именовали «глаза и уши». Всегда она выдвигалась вперёд основных сил, оценивала обстановку, и её связные всё время сообщались с сердаром. Опередив войско на полчаса езды рысью, Якши-Мамед велел остановиться. Джигиты, не слезая с коней, затаились. По расположению звёзд Якши-Мамед легко определил время ночи: было часа три, и подумал, что каджары рядом. Тактика их ему была известна давно. Они всегда нападали на туркменские селения в первых проблесках рассвета, когда даже собаки — и те спят. Неужели каджары изменили себе в эту ночь? Пока Якши-Мамед размышлял, Овезли с несколькими джигитами «прослушивал дорогу» — ложился и прикладывался ухом к земле. Но вот он решительно подошёл и вместе со словами «Идут, хан» сел на коня. Сотня тотчас развернулась и понеслась назад.