После сорокового дня ему полагалось оставить Елизавету Ильиничну навсегда.

Он позвонил без десяти шесть, когда она уже складывала намокший днем зонтик, чтобы через несколько минут раскрыть его снова.

– Вас слушают, – произнесла она, неловко прижимая трубку к плечу, – руки в этот момент пытались нащупать застежку.

– Будьте любезны Валерию.

– Слушаю вас…

Руки по-прежнему скользили в поисках застежки – они всегда совершали уйму ненужных движений.

– Здравствуйте. Скажите, вы работаете в отделе охраны памятников?

– Ну, да…

– Вы не согласились бы взять под охрану один памятник?

– Вас?

Стало скучно и привычно: с этой глупой фразы начинался чуть ли не каждый пятый телефонный звонок.

– Совершенно верно, меня, – почувствовав раздражение, невесело усмехнулись на том конце.

– Знаете, молодой человек, – вздохнула она, – если вы думаете, что оригинальны, то глубоко заблуждаетесь. Вы далеко не первый предлагаете мне подобную глупость.

Он помолчал.

– Я и не претендую на оригинальность. Извините.

И оборвался короткими гудками.

Она улыбнулась, закурила.

– Лера, ты идешь? – мелькнул голос сотрудницы.

– Нет, не жди меня.

Голос пропал. Лишь в глубине коридора слышалось мокрое шлепанье тряпки и ежевечерний мат уборщицы.

Снова зазвонил телефон.

– Как ни странно, это опять я.

– Я догадалась.

– Черт с ней, с оригинальностью. Просто так мы можем встретиться?

– Можем.

– Сейчас вы, конечно, скажете, что сегодня заняты.

– Ничего я не скажу, – Лера поплевала на окурок – видел бы он ее в эту минуту. – Назначайте время и место. Он назначил. Деликатно поинтересовался, удобно ли ей.

– Удобно, удобно, – отвечала она.

Ей были совершенно безразличны и он, и встреча, и все на свете. Но неотвратимо подступал вечер с его одиночеством и попыткой куда-нибудь себя деть – один из тысячи похожих друг на друга как две капли воды, бесконечных вечеров.

Они и встретились. Лера – в черном дутом пальтишке, красной шапочке, красных сапожках, до умопомрачения хорошенькая. Он – в длинном плаще, высокий, уже седеющий.

– Валерия, – постучав сапожком о сапожок, протянула руку в красной перчатке.

– Валерий, – он вложил ей в руку букет бордовых роз. – Очень вам идут.

– Лерочка-Валерочка, – простучали сапожки. – Вы убиваете меня галантностью. Куда поведете?

– Куда прикажете.

– Куда прикажу… Ресторанов терпеть не могу. В кино вроде возраст… – она загибала пальчики на руке. – Можно, конечно, в театр, но придется волей-неволей отвлекаться на сцену, а это может закончиться катастрофой. Пойдемте, что ли, ко мне. Я предложу вам чай или кофе. Вы что предпочитаете?

– Портвейн.

– Что ж, можно и портвейн.

– Вы, простите, одна живете?

– Одна, одна…

В винный отдел тянулась очередь длиною в жизнь.

– Очередь за счастьем, – заметила Лера. – Портвейн отменяется.

Он достал из плаща бутылку марочного.

– Счастье в наших руках.

– Вы производите впечатление предусмотрительного человека.

– Это кажущееся впечатление.

Квартира оказалась уютной, обставленной с безупречным вкусом.

Он пощелкал пальцем по переплетам книжек, прошел в кухню узким коридорчиком.

– У вас хорошая библиотека и вообще славно. Значит, так и путешествуете: из комнаты в кухню, из кухни в комнату.

– Так и путешествую. А вы?

– Я объездил полстраны, но нигде не обрел душевного равновесия. И вот теперь смотрю на вас и думаю: может, эта женщина разберет хаос в моей душе?..

– Я что, похожа на вторую половину страны?

Он усмехнулся.

– Бог вас знает, на кого вы похожи… Только мне у вас так спокойно, будто я здесь родился и вырос, и вот, наконец, вернулся…

Лера не ответила. В ее дверь стучался незнакомый, непохожий на других человек, и она пока не понимала, нужно ей это или нет.

Он разлил вино по большим бокалам на высоких ножках.

Опалово-золотистый цвет вина вносил в душу смуту и неопределенность.

– Крепленое? – спросила Лера.

– Марочное.

– Марочное – тоже крепленое. Это я знаю. Вообще-то из меня такой питок…

– А из меня ничего. Знаете, один писатель сказал: «Я не только по-прежнему ничего не пью, но и не понимаю, как можно вырывать страницы из этой и без того короткой книги»[1]. Теоретически я с ним согласен…

– Много пьете?

Он промолчал. Ему хотелось, чтобы она пожалела его, сказала что-нибудь мягкое, успокаивающее, но она была далеко, и занимал он ее постольку, поскольку присутствовал в ее пятиметровой кухне.

Он никак не мог привыкнуть к мысли, что на свете есть люди не менее одинокие, чем он сам.

– Да, – протянул он и снова налил. – Ну, а как вы вообще поживаете?

Она улыбнулась.

– Так себе поживаю. Обыкновенно. Охраняю памятники, езжу в командировки…

– И одна?

Она пригубила.

– Вот с вами.

Он почему-то смутился, выпил до дна.

– Помните, в «Двух капитанах» Ромашов спрашивает у Кати: «Вот напьюсь, что будете делать?» Она отвечает: «Выгоню». Две фразы – и целый пласт отношений… А вы что будете делать?

– Спать уложу.

– Так может, мне быстрее напиться?

Она засмеялась.

– Вот и познакомились.

Ее голос сейчас был близким и зовущим, и ему показалось, что он, наконец, нашел тот берег, к которому можно прибиться и успокоиться.

Он тогда достал вторую бутылку, и она улыбнулась: «Ах, вы, искуситель». Она была немного пьяна, и хотя он совсем не думал о ней как о женщине, сама приблизилась к нему и сказала:

– В конце концов, это свинство – допиваем вторую бутылку, а вы даже не посягнули на меня…

И подставила щеку.

Он поцеловал ее в губы, она оттолкнула его.

– Знаете, мы ведь не дети. Я сейчас разберу постель…

Ночью он тихо спросил:

– Лера, можно я закурю?

– Курите, – безразлично отозвалась она.

Отчужденность голоса смутила его. Он долго искал зажигалку, щелкнул, наткнувшись взглядом на чужую спину.

Она села, попросила:

– Дайте и мне.

Снова щелкнула зажигалка, и в следующее мгновение он увидел, как невероятно она прекрасна.

– Ты божественна, – сказал он, пытаясь скрыть неловкость.

Она захохотала, откинулась на подушку.

– Слушайте, где вы живете?

– Снимаю комнату.

– Да?.. Переезжайте ко мне – будете каждую ночь повторять мне: «Ты божественна!» Что еще нужно незамужней бабе?

Он курил, отвернувшись к окну и стряхивая пепел в пустую пачку из под сигарет. Затем резко смял пачку и, обернувшись к ней, сказал:

– Ты трезва сейчас, тебе стыдно и потому ты сказала пошлость. Зачем?

Она взяла его руки, уткнулась в них лицом, и он ощутил на ладонях ее слезы.

– Правда, переезжай ко мне…

Иногда они путешествовали по карте мира. Карта висела над диваном, и когда Лера на ночь разбирала постель и ложилась в изголовье карты, то казалось, что она приютилась у подножия Вселенной.

– Ты был за границей? – как-то спросила она.

– Был. Я служил мотористом на рыболовецком сейнере. Мы заходили в иностранные порты сдавать рыбу.

– Ну и как? Поражает воображение?

– Да, – отмахнулся он, – что мы видели, кроме портовых городов…

– Ну, Марсель тоже портовый город…

– В Марселе я не был.

– Господи, какая тоска. – Лера встала, приблизилась к карте и, отыскав взглядом подходящую страну, объявила: – Итак, Мальта. Там сплошь и рядом живут креолки. Глупые, постоянно щебечущие, но очаровательные… Вот с такими ногами… – Она приподняла халат выше колен. – Только чуть подлиннее и цвета шоколада… Представляешь?

– Еще бы, – оживился он.

– Но иногда на остров забредают такие бурбоны, как ты. Со своей рыбой… Рыбы у вас с гулькин нос, поскольку рыбаки вы еще те, но вы ломите за нее страшную цену. В том числе и ты…