— Ну, чем обрадуете, Валентин Иванович?
— Есть и радости, есть и тени.
— Начнем с радостей.
— Министр обороны окончательно решил полностью отказаться от варианта автодромного базирования тяжелых ракет. Следовательно, можно наконец закрыть вопрос о возможности строительства этой огромной тяжелейшей пусковой установки, которая должна была возить стотонную ракету. Ни дорог, ни мостов, ни районов развертывания. Всё пришлось бы строить, а это напрасно выброшенные деньги.
— Да, вы здорово провернули в прошлом году операцию с деревянным макетом. Это подействовало.
— Нет, это было в позапрошлом. Главком РВСН Владимир Федорович Толубко в принципе был на нашей стороне, т. е. против этой, как вы ее назвали «абракадабры». Но в то же время говорил мне: «Вы же поймите мое положение — ОН давит, а я вынужден говорить, что надо еще подызучить. Вот вы с Владимиром Михайловичем (генерал-полковник В. М. Вишенков — начальник Главного штаба РВСН) постройте, как предлагаете, такую, как вы считаете, деревянную пусковую установку, и мы все глянем на этого монстра. Я согласен с вами — это будет убедительно». Коль он дал добро, то все закипело. Через неделю пусковая стояла на заднем дворе Главного штаба РВСН. Мы ее сфотографировали, в том числе у трехметровых колес, поставили офицера — на общем фоне он был как муравей. Сделали утечку — фото попало министру. Он внимательно рассмотрел, но не взорвался, как обычно, и никому не сказал ни слова. А потом вопрос стал затухать. А сейчас Толубко сказал: «Всё, возврата нет!»
— Это хорошо, что вопрос закрыт. Мне Владимир Федорович тоже звонил. Что еще новенького?
— Готово учение — тренировка Верховного Главнокомандующего по управлению Стратегическими ядерными силами. Вчера проверил всю документацию, командные пункты, расчеты — при первой команде будут задействованы. Так что можно Верховному доложить. Желательно ему отключиться на весь день. Или хотя бы на семь-восемь часов. Меньше нельзя. Это — с кратким вашим разбором. Надо чтобы он не только глубоко понял, но и прочувствовал эту систему. Мы приготовили два варианта тренировки. При этом оба надо обязательно «проиграть» на нашем учении: первый — когда наносится ответно-встречный удар; второй — когда мы проводим только ответный удар, но в условиях, когда на нашей территории успевают ударить только средства передового базирования противника, т. е. подводные лодки США и стратегические ядерные силы Англии и Франции, а также «першинги» и крылатые ракеты США в Европе. Все тяжелые ракеты с американского континента еще в полете. Обстановка будет очень сложная.
Как я и докладывал в ходе утверждения замысла и плана проведения этого учения и как я понял вас, министр обороны тоже согласен, чтобы перед началом занятий вы или по вашему поручению надо популярно доложить: что будет, что ожидает участников учения, перед чем они окажутся, с чем встретятся и как приблизительно надо действовать. При этом желательно развернуть вероятные детали картины накануне нападения противника (за месяц, за неделю, за сутки, за час до удара), во время нападения и после нападения. Соответственно — какими будут наши действия: накануне удара — все подчинено недопущению трагедии плюс повышение готовности наших средств; во время нападения — доведение команд и сигналов до исполнителей; после нападения — выявление обстановки у нас в стране, в том числе состояния Вооруженных Сил, экономики, потери и меры по ликвидации последствий, восстановление управления страной. А также определение (в основном через спутники, если сохранятся они и пункты управления ими) обстановки в странах, которые подверглись нашим ударам. Думаю, имеет смысл разыграть во втором варианте (ответный удар) еще и подвариант — когда командные пункты управления стратегическими ядерными силами тоже выходят из строя и включается система, обеспечивающая подачу сигналов на разблокирование «живых» ракет» всех видов и на их пуск. Это эффективное средство Верховный тоже должен опробовать, точнее, иметь в виду.
— В принципе я с вами согласен, — начал Николай Васильевич, — в этой обстановке просто будет некстати выходить с предложением по учению. Видно, надо подождать, пока все утихнет. Пожалуй, при первой встрече оставлю ему справку о готовности этого учения, а как он там решит — посмотрим… Что еще?
— Александр Максимович Макаров просит подъехать: освоили новую технологию (А. М. Макаров — генеральный директор производственного объединения «Южный машиностроительный завод» в Днепропетровске). Сказал ему, что можно приблизительно через месяц.
И, наконец, есть необходимость доложить по южно-корейскому самолету. Звонил сегодня Иван Моисеевич Третьяк: обеспокоен тем, что этот вопрос ставится на Политбюро — в условиях расхождения во взглядах у членов Политбюро это чревато опасностями. В связи с этим я думаю, что было бы целесообразно вам попасть на это заседание и выступить. Дмитрий Федорович Устинов если и будет выступать, то может только усугубить ситуацию. Вы скажите министру, что вам тоже желательно поприсутствовать на заседании. Вопрос прямо касается Генерального штаба.
— Это исключено. Он и так смотрит на меня, как на… Но действовать надо, вы правы. Думаю, что можно было бы поступать так. Я обзвоню основной состав членов Политбюро и расскажу им суть вопроса — как это все на самом деле было. Позвоню и Юрию Владимировичу, хоть он и в отъезде. Конечно, все зависит от него.
Так Николай Васильевич и сделал. Но когда проходило заседание Политбюро ЦК, то все-таки спор разгорелся: оправдывать военных за сбитый самолет или взыскивать с них, тем более такие жертвы и такой накал в мире, и особенно в США. Конец спору положил генсек. Юрий Владимирович Андропов сказал (он звонил), что в оценке действий военных не должно быть сомнений — они поступили верно, тем более что на протяжении всего многочасового полета над нашей территорией и акваторией считалось, что это разведчик. Мало того, самолет-нарушитель совершенно не реагировал на требования нашей ПВО. Что касается ошибки, которая якобы была допущена то ли по техническим причинам, то ли экипажем, и это, мол, объясняется отклонением самолета от международного маршрута, то это блеф: на самолете ультрасовременная аппаратура и пилоты имели высший класс подготовки. Наши воины выполнили свой долг. В то же время мы сожалеем о происшедшей трагедии и скорбим по невинно погибшим.
На этом можно было бы и поставить точку на инциденте с южнокорейским самолетом. Но ради объективности надо заметить, что этим вопросом всесторонне и глубоко занималась Международная организация гражданской авиации (ИКАО). Для проведения детального расследования произошедшего эта организация потребовала от Советского Союза и от США все документы, которые имели прямое и косвенное отношение к полету «Боинга-747» южнокорейской авиакомпании из Нью-Йорка в Сеул рейс № 007. СССР представил всё, вплоть до записей дежурной службы и наших пилотов. Кроме того, была предоставлена возможность на месте посмотреть организацию и проведение работ по доставанию с морского дна спасательной службой Тихоокеанского флота всевозможных останков. Одновременно разыскивались «черные ящики», где должна была быть основная запись всех событий.
В то же время Соединенные Штаты категорически отказались предоставить значительную часть своих материалов. Хотя самолет летел из Нью-Йорка и, сделав остановку в американском аэропорту Анкоридзе на Аляске, стартовал отсюда на Сеул и именно здесь произошли все события с «ошибкой», американские официальные службы заявили, что они не могут представить ряд материалов по «соображениям национальной безопасности США». Хочу еще раз напомнить читателю, что речь-то идет о гражданской авиации, о гражданских аэродромах и самолетах, о гражданской, а не военной службе — при чем здесь национальная безопасность? В Советском Союзе представляют даже данные из военной организации — ПВО страны, а в США «не могут» представить данные, которые касаются только гражданской авиации. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять истинные причины отказа США выдать по просьбе ИКАО все интересующие ее документы.
