24 июля 1998 года в Москву прибыл вице-президент США Гор. Он неожиданно прилетел из Киева, где в течение нескольких дней успешно завершал свой план оболванивания самостийной Украины, чтобы она вдруг не взбрыкнула и не заключила с Россией какой-нибудь союз. Прилетел в связи с тем, что у США появились нежданные данные о том, что Иран якобы создал ракету-носитель с дальностью стрельбы 1200 км. А поскольку от юго-западной границы Ирана до Тель-Авива расстояние не так велико, а также имея в виду исключительную «любовь» Ирана к Израилю и наоборот, то Гор в Москве настоял на том, чтобы между США и Россией были подписаны соглашения о нераспространении ядерных технологий, в том числе чтобы Ирану не попала схема разработки ядерной головки.

Странно, но факт: Израиль из оплота США на Ближнем Востоке превратился в заложника. Конечно, США никогда не бросят Израиль. Но последний будет под постоянно нарастающей угрозой.

Так вот, Гор, находясь в Москве и решая проблемы «национальной безопасности» США (в том числе и Израиля), провел вместе с председателем правительства России С. Кириенко пресс-конференцию. По своим взглядам оба выглядели как два близнеца-брата. Гор, этот «друг» России, как бы между прочим, сказал: «…Россия переживает сложный период, и не каждый может найти применение своим возможностям. Поэтому ученым надо ехать в США. Мы уже многих приняли и готовы принять еще…» Вот так! Готовы вообще оставить Россию без мозгов. Зачем они ей?!

Надо сказать, что тогда мнение руководства страны по поводу случившегося с южнокорейским самолетом разделилось. Этому, конечно, способствовала та истерия, которую раскрутили Рейган и Шульц не только в Штатах, но и в мире. Мы своей медлительностью в объявлении оценок самого факта, а также своей нерешительностью только способствовали этому накалу. К той части, которая осуждала военных за сбитие самолета-нарушителя, относились, в первую очередь, дипломаты, которые со своей «смоленской» колокольни видели, конечно, все и могли предвидеть все последствия. А вот «ограниченные» военные, разумеется, на это неспособны. О каком уж там предвидении может идти речь?! Они сбили — и с плеч долой. Мало того, они не думают, не могут и не хотят думать о большой политике. Они и свое профессиональное дело не способны качественно выполнить — даже не смогли заставить самолет-нарушитель сделать посадку на нашем аэродроме. Чего уж проще?!

А что в результате? В результате отношения с Соединенными Штатами на грани разрыва. И дипломатам надо в очередной раз спасать положение, «загубленное» военными.

Приблизительно вот так рассуждала дипломатическая верхушка МИДа. Правда, далеко не вся. Этого не могли сказать Корниенко, Петровский, Бессмертных, Воронцов, которые знали по-настоящему и военных, и характер их деятельности. Знал военных и министр иностранных дел Громыко, но положение обязывало его занимать нейтральную позицию.

Кстати, целесообразно отметить, что критикующая часть дипломатов совершенно не учитывала тот факт, что все военно-политические предложения руководству страны (о чем я уже писал раньше) разрабатывались именно в Генштабе, а не в МИДе. Для этого при Генштабе был создан по указанию ЦК специальный орган — «пятерка», которым довелось руководить мне.

Значительно позже, когда я был в Афганистане уже на постоянной основе, мне приходилось встречаться с новым министром иностранных дел Шеварднадзе. В беседах у него частенько проскальзывала такая мысль: «Ну, почему вы не можете такой огромной нашей армией и правительственными войсками Афганистана нейтрализовать все банды и закрыть границу с Пакистаном и Ираном, чтобы оттуда не подбрасывалось подкрепление?» Я смотрел на него и думал: «Взять бы тебя хоть один раз на два-три дня на боевые действия, где тебя обстреливают и ты тоже должен стрелять и убивать, чтобы самому не погибнуть, где смерть подстерегает на каждом шагу, где теряешь друзей и боевых товарищей, где палящее солнце в пустынях Кандагара и болотах Джелалабада поддерживает температуру в тени не ниже +50 градусов, а воды уже нет, или в горах Гиндукуша, где зимой минус 30–40 градусов с ветром, а костров жечь нельзя, да и не из чего. Какую песню ты бы запел тогда?» Тем более цель-то не ставилась кого-то победить. А чтобы все это разбить, надо было ввести еще триста тысяч, прюс авиацией и ракетами уничтожить всю инфраструктуру мятежных банд на востоке Пакистана.

Дилетанты, как правило, всегда высокого о себе мнения и считают, что они все знают и все умеют. Вот и в Афганистане все так просто представлялось деятелю на высоком государственном посту, хотя сам он представление о боевых действиях имел только по рассказам. Так же было и с южнокорейским самолетом. Тем, кому казалось простым делом посадить самолет-нарушитель на наш аэродром, когда экипаж этого самолета отказался выполнять наши команды, надо было хотя бы мысленно взлететь вместе с нашими летчиками на самолете-перехватчике в ночное небо, догнать нарушителя, попытаться связаться с ним — а он этого не хочет, потребовать многократно сделать посадку на нашем аэродроме — а он это игнорирует, оказать на экипаж-нарушитель максимальное давление путем стрельбы снарядами. Уверен, что после полетов с нашим летчиком, демагогов бы поуменьшилось.

Разве в условиях «холодной войны» и той истерии антисоветизма, которую развернули официальные круги США, наши разведывательные органы и Министерство обороны не могли допустить, что «боинг» переоборудован для разведывательных целей? Могут, конечно. Тем более что известны случаи, когда на обычных рейсовых самолетах, дисциплинированно летающих только по утвержденным авиалиниям, устанавливалась специальная аппаратура разведывательного характера.

Поэтому, если даже допустить, что наш пилот видел перед собой летящий самолет, внешне выглядящий как пассажирский лайнер, — это еще не значит, что это не разведчик. Но в конечном результате при всех условиях команда на открытие огня дается с земли.

Если же и на земле, и в воздухе наши средства ПВО были убеждены, что мы имеем дело с иностранными разведчиками, если последние не реагируют ни на какие наши запросы, сигналы и требования, — в этих условиях не могло быть никакого другого решения. Только — сбить. Печально и трагично, что погибли совершенно невинные люди. Но ответственность за это должны нести провокаторы, организовавшие этот полет. Иного быть не должно!

А наше руководство частично подпало под влияние фактически неумышленно проамерикански настроенных дипломатов. Другая его часть в вопросе о южнокорейском лайнере была настроена по всем их позициям правильно. Так, собственно, выступали и на Политбюро: одни — обвиняли военных, другие — их оправдывали.

В связи с этим был интересный эпизод. Очевидно, «пронюхав», что вопрос вынесен на заседание Политбюро и что мнения и оценки действий военных у членов Политбюро неоднозначны, мне позвонил И. М. Третьяк.

— Валентин Иванович, вот видишь, какой оборот принимает все это дело с «боингом»?! Ты меня втянул в это дело, а теперь неизвестно, чем все это кончится.

— Во-первых, — говорю я ему, — ты меня должен благодарить за то, что я тебя «втянул». Твоя обязанность и без моего втягивания отвечать за все, что происходит в границах округа. Во-вторых, всестороннее исследование вопроса полностью подтверждает гнусные цели ЦРУ провести разведку, а точнее — вскрыть нашу систему ПВО на Дальнем Востоке, особенно прикрытие базирования Тихоокеанского флота. Для этой цели и был привлечен гражданский авиалайнер, как приманка. В-третьих, Политбюро еще не заседало и печалиться рано. Будем надеяться, что на заседании объективно разберутся со всеми обстоятельствами.

Иван Моисеевич вроде успокоился, но не совсем, и в какой-то мере повлиял на меня. Я тоже начал сомневаться в возможном исходе заседания Политбюро. Все зависит от того, как доложит Устинов. А он же не сможет доложить так, как Огарков. Поэтому на заседании обязательно надо быть Огаркову. Звоню ему и говорю, что надо доложить некоторые вопросы. Прихожу, Николай Васильевич встречает меня своим любимым, когда хорошее настроение, вопросом: