Эта ее ухмылка снилась Лехе на Колыме. Она доводила до бешенства, и решил человек, как только выйдет из зоны — найти ее и убить. За все…
Весь свой заработок он переводил отцу, и тот через два года написал, что отстроил дом. Новый, лучше прежнего. Красивый и светлый. Сообщил, что сестра вышла замуж и теперь ушла к мужу. Он юрист. Когда узнал, что случилось с Алехой, обратился в союзный розыск. Сказал, что без согласия Лехи Юлька не имела права продавать квартиру и обстановку, ибо они были приобретены на сбережения отца еще до свадьбы. А еще через пол года узнал, что Юлька отбывает срок в колонии за то, что заразила сифилисом троих мужиков. Квартиру и вещи уже реализовали, возместив расход на лечение.
Лехиному отцу предложили подать заявление. И с Юльки по исполнительному листу в колонии будут высчитывать из заработка двадцать пять процентов ежемесячно.
Отец подсчитал, что Юльке надо прожить сто сорок лет, чтобы с ним рассчитаться, и плюнул на бесполезную затею.
Леха работал как черный вол. Не жалел себя. По две смены вкалывал. Зарабатывал зачеты.
Кожа с рук слезала не раз. Терпел все молча. И через четыре года вышел на свободу.
Навестив отца с матерью, поехал в Москву — якобы вернуться в трест. Но сам отправился в Орел, где после освобождения жила Юлька.
К ней он заявился поздним вечером. Без стука и звонка, без разрешения выбил дверь плечом и вломился с покрасневшими от ярости глазами.
Баба успела выскочить из постели. Пьяная, голая, она пряталась за спину очередного любовника.
Леха отшвырнул его в сторону и, схватив бабу за горло, сунул головой в окно — хотел выбросить с четвертого этажа, но любовник успел ухватить ее за ноги, помешал.
Мужики схватились на кулаках.
Юлька тем временем оделась. И, взяв швабру, изо всей силы ткнула в лицо Лехе. Попала в глаз. Мужик не понял, отчего свет потемнел.
— Дурак! Она сифилисная! — Любовник будто остолбенел на мгновенье. Повернулся к бабе. Та, вдавившись в стену, визжала от страха.
— Ты это всерьез? — спросил Леху мужик.
— Меня заразила. Сидела за это в колонии.
— Это ты меня заразил!
Леха шагнул к ней. Лишь один раз опустил ей кулак на голову. Баба тихо сползла по стене, повалилась на пол. На шум милиция вбежала. Сгребла всех троих.
Там же Лехе глаз осмотрел приехавший по вызову врач. Сказал горькое:
— Восстановить нельзя. Чисто выбит…
В камере Леха познакомился с Юлькиным любовником. Рассказал ему все. Тот сознался, что сюда он приехал в командировку. На станкостроительный завод. Из Якутии. Скоро надо возвращаться.
— Жена есть? — спросил Леха.
— А как же.
— Не мотайся подолгу. И проверься, прежде чем к ней полезешь. Не подцепил ли четыре креста на руль?
— Я с резинкой. Не может быть, — испугался мужик не на шутку.
Когда следователь милиции допрашивал, мужики уже были почти друзьями.
Они все обговорили заранее. И ответили следователю, что Алешка пришел к бабе выяснить, когда она вернет ему деньги за проданную квартиру. А Остап вместе с ним за компанию пришел. Никто с нею не выпивал, не спал. Оба знают, что баба сифилисная. А по морде получила она за свое — продолжает мужиков заражать.
Следователь через пару часов обоих выпустил из милиции.
— Ну что, заглянем к суке? Стребуем деньги? — предложил Леха.
— Знаешь, пусть, идет она подальше. Найдет падаль свой погост. Но я не хочу об нее мазаться. Пусть другие ей шкуру укорачивают. Такая не заживется на свете. Поверь мне. Лучше поедем со мной. В Якутию. Подальше от блядей. Там и память остынет. И заработки у нас хорошие. Решайся, — предложил Лехе. Тот согласился. Но перед отъездом решил навестить Юльку. И вечером, когда Остап пошел узнать результаты анализа крови, заспешил к знакомому дому.
Он пришел в тот момент, когда бабу забирала милиция в «воронок». Трое пьяных мужиков валялись на полу.
Юлька собиралась хохоча. Бросала в сумку грязное тряпье. Завидев Леху — озверела.
— Взять должок пришел? Забирай! — заголилась баба, задрав юбку выше пояса. — Бери все! И этих! Они такие же, как ты, негодяи! Чтоб ты подавился! Больше ничего нет! Разве вот натурой могу рассчитаться. Теперь тебе бояться и терять нечего! — хохотала баба. Хлопая себя ниже пупка, добавила: — Она мне еще не одну такую квартиру нарисует. И прокормит лучше, чем ты!
Квартиру Леха все же продал и, переведя деньги отцу, уехал с Остапом в Якутию.
Баб он возненавидел навсегда. И домой в Казань написал, что не может, не имеет права вернуться в семью, которой принес только горе и расходы.
Леху Никитину предложили прямо в Управлении, в первый же день приезда. Бригадир, бегло оглядев одноглазого хмурого мужика, даже поежился. Уж очень нелюдимым и мрачным показался ему человек. И спросил Леху:
— Поедешь к нам?
— А заработки какие?
— Как вкалывать будешь, — ответил Федор.
— Мне одно надо, чтоб бабья не было.
— Это с чего? Допекли? Иль педераст?
— Чего?! На моей жопе печати нет! И кто такое вякнет, башку скручу! — выпрямился Леха.
— Тем лучше, что нормальный мужик. А баб у нас нет! Не водятся эти звери в наших местах. Сами живем, — успокоил Никитин. И через час, оформив все Лехины документы, забрал его в машину и повез на деляну.
Одноглазый работал так, что вся бригада прощала ему испорченный бабой и зоной характер.
Случалось, подменял лошадей, не осиливших тяжеленный хлыст. Леха шутя выволакивал его один. Он легко, будто играя, валил громадные деревья, быстро обрубал с них ветви, связывал готовые хлысты в пачки и цеплял к трелевщику. Он не уставал на работе, даже когда вся бригада валилась с ног.
На заработки Леха никогда не Жаловался. Все отцу высылал. Себе оставлял лишь на еду и курево. Ничего лишнего не позволял. Навсегда отказался от пьянок.
Зато и не ждал для себя ничего плохого. Единственной его радостью в тайге были письма из дома. От отца. Их он берег, как свой последний глаз.
Он не ездил в село. А когда допекала плоть, Леха загружал себя работой так, что даже лошади удивленно шарахались от человека, завидуя его силе и выносливости.
Леху на деляне старались не задевать после одного случая. Заспорил как-то одноглазый с Колькой. На три ящика «Беломорканала», что сумеет закрепленного за бригадой коня поднять на плечи и пронести сто метров. Никто из лесорубов не поверил, что такое возможно. И ставки выросли до семи ящиков папирос.
Леха велел отмерить рулеткой расстояние по таежной дороге, где трелевщики возили хлысты.
Мужики, не веря в возможности одноглазого, отмерили сто метров, привели коня. Тот непонимающе уставился на лесорубов, дрогнув коленями. Что надо от него? Ведь рабочий день закончился, и скотина честно заслужила свой отдых.
Леха подошел к нему, погладил. Конь недоверчиво глянул на самого ругливого мужика. А тот раскорячился, нагнулся и легко, будто мешок опилок, взял на плечи коня. Тот от удивления зафыркал, задергал ногами, округлил глаза. И от шеи до пяток обмочил мужика. Но тот не обратил внимания. Лишь матюгнулся на дополнительное неудобство и бросил через плечо.
— Два ящика накинете за вредность. Он, гад, за всех вас отделал меня, мерзавец!
Когда Леха подошел к отметке сто метров, перешагнул ее и пронес коня еще с добрый десяток метров. Потом нагнулся, согнал скотину с плеч. Тот прядал ушами, не веря в случившееся, не понимая происходящего. Всю жизнь люди на нем ездили, сколько себя помнил. Жестоко били кнутом, заставляя таскать тяжести, нередко забывали накормить. Он столько овса не съел, сколько слез пролил от побоев. Сколько дождей и холодов перенесли его бока. А разве это легко? Никто из людей даже доброго слова не сказал никогда. И вдруг его на плечи взяли! Как человека! Значит, любят! И эти бородачи! Не только та полуслепая, облезлая кляча, что много лет работает с ним в паре.
А Леха, вернувшись в палатку, потребовал выспоренное. Правда, до ночи отстирывал вонючую одежду и сапоги. Зато целый год без забот курил папиросы, не думая ни о чем.
