— Ну, Клим, выбрасывай свое сокровище! Да стол давай вымоем, — предложил Ованес.

— Ты че? Гля, какой чистый!

Но Ованес уже засучил рукава.

— А я думал, ты алкаш, — соппул пацан, отмывая грязную рожицу над заплеванным, засморканным вонючим ведром.

Клим сегодня впервые в жизни ел купленные в магазине продукты. Он визжал, чавкал, постанывал от удовольствия. Он торопился так, что куски еды застревали в горле.

— Дядь, зачем потрохи от селедки выкинул? Я из них суп сварил бы! С очистками. Жратва для графьев! Обоссысь, кто не понимает!

Мальчишка со свистом обсасывал селедочные кости, заедал их халвой.

— Не надо сыр обрезать. Что ты, дядя? Я это съем, не бросай в ведро! — вцепился он в руку, чуть не плача.

Прежде чем съесть конфету, он обсасывал фантик так, что на нем даже краски не оставалось.

Банку из-под халвы до блеска вылизал. Не только выпил чай, но и съел всю заварку. Каждую крошку хлеба языком подобрал.

— Дядь, а хочешь, живи у меня насовсем, — подобрел, наевшись.

Клим спал, свернувшись на старой разъезженной койке — смертном одре бабки. Пухлые губы мальчишки улыбались. Он спал, раскинувшись, впервые за годы наевшись по-настоящему.

Ованес смотрел на мальчишку. В сердце проснулась жалость. Ведь и за него умирал на передовой. Разве знал, что и победа не всем принесет жизнь и радость…

— Дядь, а ты куда? — вскочил мигом проснувшийся Клим, когда Ованес открыл дверь.

— Мне надо идти. По делам, — ответил Петрович. И Клим вдруг сорвался с койки:

— Я с тобой!

Петрович не ожидал такого поворота. Он думал уйти к Ачене. Обговорить, посоветоваться с нею о своем будущем. Иногда, конечно, навещать Клима. Но тот не захотел отпустить Петровича одного и, вцепившись в руку, смотрел в лицо совсем взрослыми глазами.

— Не уходи, дядь! Мне так страшно и плохо здесь. Меня бьют алкаши, когда приходят ко мне, чтоб раздавить пузырь не на улице. Иногда они приводят теток и надолго выгоняют, чтоб не мешал. Потом разрешают сдать бутылки, а деньги себе оставить, — рассказывал пацан тихо, не выпуская из своей ладошки руку Петровича.

— Ладно. Не уйду, — вздохнул Ованес. И сел к столу.

— Если ты не будешь лупить меня, живи сколько хочешь.

У Ованеса сердце дрогнуло.

— За что лупить?

— Ну, если ты тетку притащишь, я сам уходить буду. И папироску не стану у тебя просить. У меня у самого чинарей целое море. Нам с тобой надолго хватит, — вытащил из-под койки целый ящик всяких окурков. — Гля, какое богатство! Тут на цельный мильен, обоссысь, кто не понимает! Я эти чинари иногда гадюшникам взаймы даю.

— Как? — не понял Ованес.

— Когда у них нет курева, они у меня стреляют. Потом возвращают свежими. А гадюшники… это бездомные алкаши. Их так весь город зовет.

— Послушай, Клим, мне в одно место надо сходить. По делам. К знакомой.

— Ну, веди ее сюда. Я на улице побуду. За ту жратву, что ты купил, можешь и не спрашивая целый год тут жить. А я — на дворе могу. Ничего! Не сдохну.

— Нет, Клим! Ты не понял. Она медсестра. Фронтовая! Жизнь мне спасла. Я к ней как к матери иду, как к другу.

— И я с тобой. Тоже к другу.

— Мне одному надо пойти. Я ненадолго. Скоро вернусь. Покажусь, что жив-здоров, и обратно. Договорились?

— А ты придешь?

— Конечно.

— Смотри, я ждать буду…

— Овик, сынок, не переживай! Вот и у нашего соседа нет детей. Ну что ж делать? Выжди. Может, наладится. Человеческий организм — загадка! Ни один медик не может с уверенностью сказать, что будет завтра. Изменится образ жизни, питание и — как знать? — советовала Ачена.

И тогда Петрович рассказал о Климе.

— Тебе сначала устроиться нужно. Определиться с жильем, работой. Ведь не будешь век в холостяках. Найдешь себе подругу. Как посмотрит она на чужого ребенка? Не спеши. О себе подумай. Ведь это не на один день, на всю жизнь себе руки свяжешь. А вдруг свои будут? Что тогда?

— Да что же я за мужик? Войны не испугался. А тут… Нет, Ачена, не смогу я его бросить. Вот только определюсь сам. И заберу. Помехой не станет. Мне важно теперь работу найти.

— Да ее хватает! Только пожелай, — и начала перечислять места, где срочно требовались рабочие руки.

Ованес радовался большому выбору. И решил завтра обойти кое-что, разузнать об условиях, жилье, заработках.

— Оставайся, Овик, куда ты? — удивилась Ачена.

— Я Климу обещал вернуться. Если я ему сопру, кому верить будет?

— Ну, свыкайтесь, — пожелала женщина, и Петрович вышел из дома.

Клим не терял времени зря. Это Ованес увидел сразу. В каморе пол чисто выметен. Вымытый стол. Продукты аккуратно прикрыты газетой. Пахнет свежезаваренным чаем. Даже лицо у мальчишки чистое.

Увидев Петровича, пацан разулыбался. Задрал нос и спросил:

— Ну, как? Можно меня к теткам в гости брать?

— Можно! — рассмеялся Ованес.

Спал он на старом матраце на полу, укрывшись фланелевым рваным одеялом. Ночью к нему под бок залез Клим. Замерз один на койке. И, ворочаясь, долго согревался, никак не мог уснуть.

Утром, когда Петрович проснулся, Клим, целиком забравшись на него, уснул, как на матраце. Воткнулся носом в щеку и сопел, словно всю жизнь спал именно так, не зная другого.

Ованес осторожно переложил его на кровать, укрыл одеялом и вышел из дома, ни о чем не предупредив. Жаль было будить мальчишку.

В этот день Петрович обходил полгорода. В пяти управлениях побывал. В трех конторах. Ему предлагали пойти в золотодобытчики, на алмазный комбинат, даже в охотники приглашали — на пушного зверя. Агитировали в колхозные рыбаки. На стройку уговаривали. Сманивали в торговлю. Но он отказался от всех этих предложений и остановил свой выбор на тайге, послушал Ачену, посоветовавшую ему пожить несколько лет в тишине, на природе.

Ованес поначалу работал учетчиком нижнего склада, обсчитывал лес, заготовленный лесорубами для отправки на стройку. Потом взялся смотреть маяк на Алдане, а там и участок тайги стал выхаживать.

Три должности, три оклада. Забот хватало на целый день. Времени на отдых не оставалось. Хорошо, что Клим рос сообразительным и расторопным.

Петрович помнил, как обсуждал он с мальчишкой, куда ему пойти работать.

— Не надо тебе золота! Лучше туда, где жратвы много. А то зимой на помойках все примерзать будет. Снегом занесет.

— Ты о помойках забудь! — пресекал Ованес мальчишку. Но еще долго вырывал из его рук чинари, куски хлеба, поднятые с тротуаров.

В ту короткую осень, переехав из Якутска в Усть-Маю, вселился Петрович в просторный дом. И едва перевел дух, взялся заготавливать дрова на зиму.

Клим тем временем в тайге промышлял. С местными ребятишками с утра туда уходил. За грибами и ягодами. С пустыми руками не возвращался.

Пока Ованес на работе был, Клим о доме заботился. Петрович не сразу увидел. Но однажды, войдя в кладовку, ахнул, позвал мальчишку. И, указав на ряды банок с вареньем, спросил:

— У кого украл?

— Я не ворую. Наше это. Ягоды я приносил, варенье из них — соседка сварила.

— А сахар где взял?

— А мы в складчину с ней сговорились. Ягоды поровну — нам и ей — я приносил. А сахар она покупала. Дарма я ей не отдал бы ни шиша. А у тебя просить совестно, — признался мальчишка. И показал на чердак, сплошь увешанный подсыхающими грибами.

— Да ты у меня хозяин! — похвалил Клима Петрович, а тот спросил:

— Не жалеешь, что меня взял? Я отработаю понемногу все, что ты купил мне.

Ованес заметил: Клим все реже называл его дядей.

Мальчишка любил по выходным рыбачить с Петровичем на Алдане. Они уже насолили на зиму бочку рыбы. А пацан все сетовал, что не успели они в этом году хорошо к зиме подготовиться. Петрович и через месяц вытаскивал у Клима из-под подушки припрятанные на всякий случай кусочки хлеба, сахара, пряники и баранки. От этой привычки, Ованес понимал, не скоро отвыкнет Клим. Пока не забудется голод, не перестанет мальчишка прятать куски про запас.