Примавера заливалась звонким колокольчиком, когда Роман, ее младший братишка, смешно подпрыгивая, пытался дотянуться до игрушечной лошадки, которую девочка нарочно поднимала высоко над головой. Примавере шел пятый год, а Роману не было еще и трех, и сестренке нравилось показывать ему свое старшинство. Впрочем, не только с младшим братом, но и с детьми, которые были старше ее, она во всех играх привыкла командовать. Да и у взрослых Примавера умела добиться своего любыми способами, а если что было не по ней, начинала громко кричать, топать ногами и пару раз даже пыталась убежать из дому.

Эта девочка родилась на удивление крепкой, здоровой и резвой, несмотря на те страшные потрясения, которые пришлось пережить ее матери во время беременности.

Наблюдая за игрой своих детей, Марина с материнской гордостью думала о том, что редко кому судьба дарит таких красивых и смышленых детей, как Примавера и Роман.

А недавно молодая женщина почувствовала, что ждет третьего ребенка. Она хорошо запомнила тот яркий солнечный день, когда, убедившись в своей беременности, сказала об этом мужу. Обрадованный Донато тут же подхватил жену на руки и с возгласами ликования побежал вдоль морского берега, а Марина хохотала совсем как девчонка, а не знатная дама, мать двоих детей и хозяйка поместья Подере ди Романо. Потом, придя в себя после бурного порыва радости, супруги обратили внимание, что находятся вблизи тех мест, где, как следовало из прочитанной Донато древней рукописи, много столетий назад потерпел крушение римский корабль и спаслись только двое – епископ Климент и его овдовевшая в тот же день дочь Аврелия[1], а вместе с ними было спасено христианское сокровище, которое они спрятали в таврийских горах. В Таврике Аврелия родила сына Маритимуса, и он стал, согласно семейной легенде, основателем римского рода Латино, к которому принадлежал и Донато. Пещера, где было спрятано сокровище, оказалась настоящим местом силы и, словно рука провидения, соединила судьбы столь разных людей, как римлянин Донато и славянка Марина, рожденная в Киеве, но с детства живущая в Кафе[2].

Морская бухта, близ которой в глубокой древности начиналась история, словно предопределившая встречу Марины и Донато, навеяла супругам мысль назвать своего третьего ребенка, если это будет мальчик, Климентом, если девочка – Аврелией.

– Аврелия… – прошептала Марина, положив руку на живот.

Почему-то она была уверена, что родится девочка.

Молодая женщина сидела на скамейке под деревом в саду имения Подере ди Романо, располагавшегося к востоку от Сурожа[3], в живописной долине среди лесистых гор и причудливых скал. Это имение Донато купил, когда нашел древнее сокровище, тайну которого доверил только Марине.

Дети резвились на садовой лужайке, окруженной деревьями, и солнечные блики, пробиваясь сквозь зеленую и местами пожелтевшую листву, скользили по их маленьким фигуркам и разрумянившимся личикам. Сентябрь был теплым, как тогда, шесть лет назад, когда Марина впервые увидела Донато в аптечной лавке Эрмирио…

Ясный солнечный день и нежный детский смех располагали молодую женщину к умиротворенному созерцанию, и лишь одно темное пятнышко подспудно всплывало в ее памяти, омрачая тихую радость. Она не сразу поняла причину этой небольшой, но досадной тревоги, а когда разобралась, то сказала сама себе: какие пустяки, не стоит даже думать о подобном!

И все же неприятное чувство осталось у нее после вчерашнего появления в доме странствующего монаха с угрюмым лицом и колючим взглядом.

Пользуясь невольным уважением слуг к духовному сану, он беспрепятственно взошел на порог и попросил растерявшуюся служанку Агафью показать комнату хозяев, потому что он-де желает их благословить. Славянка Агафья, хоть и была первой помощницей Марины, да к тому же довольно бойкой женщиной, внезапно смутилась и отступила перед странным пришельцем. Неизвестно, куда бы он направился дальше, если бы Марина в этот момент не вышла из своей комнаты, оказавшись с ним лицом к лицу. Он был одет в рясу монаха-доминиканца, и она, поприветствовав его, спросила на латинском наречии:

– Что вам нужно, падре?

– Я странствующий паломник и получил наказ благословлять все гостеприимные дома, какие встретятся мне на пути. Сейчас я хочу прочесть молитву за этот дом и его хозяев.

Монах говорил с благостной улыбкой, но его глаза при этом оставались колючими и смотрели так, что у Марины сразу появилось желание поскорее избавиться от незваного гостя. Вначале она хотела сказать ему, что исповедует христианство греческого обряда и не нуждается в благословении монаха-католика, но потом передумала. Донато не нравилось, когда кто-то подчеркивал, что у них с женой разная вера. В Кафе нередки были браки между латинянами и православными, но обычно жены после венчания принимали веру мужей. Однако в семье Донато и Марины этого не произошло, каждый остался при своей вере. Только Марине пришлось смириться с тем, что их с Донато дети будут католиками. Так полагалось по законам генуэзской республики, во владения которой входила Кафа.

Марина промолчала, а монах принялся шептать молитвы и креститься, при этом глаза его беспрестанно бегали по сторонам. Молодая женщина обратила внимание, что лицо у монаха жесткое и обветренное, словно он и вправду провел долгое время в дороге. Едва дождавшись, когда он закончит молитву, она велела Агафье выдать страннику десять аспров[4] и накормить. Монах взял деньги и тут же спросил:

– А где хозяин этого дома? Я хотел бы благословить и его.

– Моего мужа сейчас нет в имении, он уехал в Кафу по делам службы, – сухо ответила Марина. – Угодно ли вам пройти в столовую и поесть?

– Нет, дочь моя, я пока не голоден. Но пусть служанка даст мне в дорогу хлеба и сыра.

Марина со вздохом облегчения рассталась с неприятным ей гостем, а он напоследок пробуравил ее цепким взглядом своих маленьких, но выразительных глаз.

Лишь после его ухода она подумала о том, что даже не спросила имени пришельца. Впрочем, это ее совершенно не интересовало. А еще ей вдруг вспомнилось, что Донато рассказывал о булле папы Урбана VI, в которой предписывалось «Магистру ордена доминиканцев назначить специального инквизитора для Руси и Валахии, дабы “искоренять заблуждения”». Марине пришло в голову, что, возможно, этот пришлый монах-доминиканец – один из тех, кого прислали в дальние земли, чтобы переманивать православных в латинскую веру. Она также вспомнила, что отец Панкратий и отец Меркурий, кафинские священники греческого обряда, говорили, что латинянам удалось склонить на свою сторону литовского князя Ягайло и он принял католичество, объединив Литву с Польшей[5]. Ради этого юную польскую королеву Ядвигу заставили стать невестой Ягайло, хотя всем было известно, что она любит своего прежнего жениха – молодого красавца Вильгельма Австрийского.

Марину не слишком занимали тонкости религиозных интересов, и она вскоре перестала думать о странствующем монахе, но неприятный осадок на душе все-таки остался.