— Я стал Местером. А Скюгге остался Скюгге, моей Тенью. Не сразу. Но постепенно… Нацим опускался, день за днем, год за годом. И в конце концов остался только Скюгге, только Тень. Скюгге полагает, что я украл его душу и что он в один прекрасный день заставит меня вернуть ее обратно. «Местер должен стать Тенью, а Тень — Местером». Ты, верно, слышала, как он говорил это.

Я, вздрогнув как от холода, кивнула. День мести — так он назвал его. «И в тот день Смерть достанется маленьким девочкам!»

— Он, пожалуй, прав, — медленно произнес Сецуан. — То, что я украл его душу, можно сказать, правда. Но, боюсь, ему никогда не получить ее обратно.

Мало-помалу Скюгге смолк. Может, он заснул. Я лежала, плотно закутавшись в одеяло. Последний остаток солнечного тепла давно покинул скалы, и холод, если не накрыться как следует, щипал уши и нос. Мне хотелось пить, горло у меня пересохло, но я слишком устала и слишком замерзла, чтобы подняться и найти мех с водой.

— Сецуан! — попыталась прошептать я. Я никак не могла заставить себя сказать: «Отец!»

— Мм-х?

Его голос был какой-то смутный ото сна.

— Если Скюгге будет с нами, нам никогда не войти в Сагис-Крепость.

Он вздохнул:

— Пожалуй, ты права.

— Но что нам делать?

Некоторое время он молчал.

— Не думай об этом, — наконец сказал он.

— Нам надо освободить Давина и Нико. — Мне хотелось рассказать о том, что мне снилось, но я не решалась. Мне казалось, что сон этот станет явью чуть больше, если я произнесу это вслух. Словно Смерть так или иначе прислушается и, услыхав свое имя, придвинется поближе. — Ты ведь обещал!

— Да! Я обещал!

Я услышала, как он зашевелился, возможно, перевернулся на другой бок.

— Ложись-ка теперь спать!

— Но…

— Я придумаю что-нибудь! А теперь спи!

Нам потребовалось еще шесть дней, чтобы добраться до Сагиа, города, расположенного внизу, прямо под Сагис-Крепостью. Каждая ночь была кошмаром. Нам пришлось очень скудно кормиться, потому что нельзя было позволить Скюгге приближаться к другим людям, да и спать пришлось очень мало, потому что приходилось связывать его на ночь. Когда мы связывали его, он выл, как в ту самую первую ночь. Просто невероятно, как можно возненавидеть человека, из-за которого не спишь ночами. В конце концов я от всей души желала, чтоб он вообще не родился на этот свет. Или хотя бы родился так далеко отсюда, чтобы мне никогда не видеть его тощие жадные пальцы, не ощущать его кислый запах и не слышать его пронзительный голос.

И вот теперь мы стояли здесь, в небольшой айвовой рощице неподалеку от города. Плоды айвы были не чем иным, как мелкими коричневато-зелеными почками, вовсе несъедобными. Но внизу, в городке, по слухам, было целых три постоялых двора. Подумать только, снять горницу на одном из них, отмыться наконец, досыта наесться и спать до тех пор, пока не пройдет усталость. «Всего одну ночь спокойного сна! — молила я. — Всего одну ночь!» А еще я хотела вновь поверить в безошибочную способность Сецуана-чернокнижника. Я снова хотела поверить в то, что он может проникнуть в Сагис-Крепость, освободить Давина, Нико и невидимкой выбраться оттуда.

Мы были совсем близко от Сагис-Крепости. Если я чуть откину голову, то увижу серые зубчатые ее стены. Я увижу дома в городе Сагиа, с остроконечными верхушками строений и темными, покрытыми сланцем крышами и просмоленными ставнями на окнах! И городские ворота! Нужно меньше часа, чтобы спуститься вниз. Но пока Скюгге на хвосте, у нас нет никакой надежды проникнуть туда, не говоря уж о том, чтобы незаметно пройти через Сагиа, подняться на дорогу к крепости, перевалить через Драконий ров, о котором и говорить-то страшно, и миновать огромные черные железные ворота Сагис-Крепости.

— Ты ведь говорил: что-нибудь придумаешь, — прошептала я Сецуану. — Что ты надумал? Связать его и бросить одного, уйти от него? Запереть его в пещере? Нам придется что-то сделать.

— Дина! — беззвучно произнес он. — Перестань меня мучить!

Вид у него был неважный: измученный, хворый и усталый. И более того, глаза его казались мертвыми. Может, и вправду было с моей стороны ошибкой мучить его, как он это называл, но я тоже устала. И оголодала, и была в отчаянии! Ведь Давин и Нико в Сагис-Крепости уже… уже много дней. Больше недели. Почти две. Чего только не могло случиться с ними за это время…

— Ты обещал мне, — сказала я. — Мы заключили сделку. Если обманешь меня, я не желаю быть твоей дочерью!

Было неожиданно больно произнести эти слова, потому что в глубине души я уже начала думать о нем как об отце.

Он молчал ужасающе долго. Я испугалась, что он размышляет о том, как получше объяснить мне: пройти в Сагис-Крепость невозможно и нам остается только повернуть и возвратиться назад. А что если это никогда и не было возможным? Что если он все это внушил мне, чтобы увести от матери? Мысль об этом заставила меня похолодеть до мозга костей. Но матушка верила в это — разве нет? Она верила, что он может так поступить. Она лишь не желала заплатить требуемую им цену.

— Подожди меня внизу у городских ворот! — велел он.

Мое сердце подпрыгнуло. Он что-то придумал. Но почему он не хочет сказать что?..

— Сецуан!..

— Иди! — продолжал он. — Это не надолго!

Он вытащил из-за пояса флейту, а я кивнула. Он подарит Скюгге сон! А когда он проснется, мы будем уже по другую сторону городских ворот. Только бы Скюгге не увязался за нами. Он мог быть хитрющим, когда надо… Я знала это. Сколько сна пошлет ему Сецуан?

Скюгге, который объедал несъедобные почки айвы, обернулся, словно шестое чувство подсказывало ему, что произойдет, когда Сецуан коснется флейты.

— Сон? — прошептал он. — Местер желает даровать Скюгге сон?

— Да! — ответил Сецуан. — Дина, иди! Подожди меня внизу!

Я побрела вдоль дороги. От пыли носки моих башмаков стали совершенно желтыми. По обеим сторонам колеи высился чертополох ростом с человека, а пчелы жужжали в его синевато-лиловых цветах.

За моей спиной уже заиграл Сецуан. Я сделала еще несколько шагов. А потом ноги сами по себе остановились.

Эта музыка звучала не так, как в последний раз, когда он даровал Скюгге тот сон, которого он жаждал. И вовсе не так, как в тот раз, когда он выманивал сводного брата из его убежища. На самом деле я никогда прежде не слышала, чтобы Сецуан так играл.

День был необычайно светлый и яркий. На небе сияло солнце, чуть прикрытое завесой из нескольких легких тучек. И все-таки я внезапно подумала о лунном свете. Свет месяца и благоухание мягких, как бархат, летних сумерек! Птица, что услышит звуки флейты, подумает о своем гнезде. Котенок найдет свою мать-кошку. «Домой! — звала флейта. — Покой в доме! Отдых! Пришло время сладко заснуть!»

Внушила ли я что-то себе, или в самом деле стало темнее? Где то поле клевера, аромат которого, как мне почудилось, я вдыхала? Голубка, что сидела на ветке рябины чуть подальше, чистила перышки на грудке, а затем спрятала головку под крылом. Пчелы больше не жужжали в цветах чертополоха вдоль обочины. Даже ветер замер на лету!

«Отдохни! — шептали звуки. — Спи! Будь спокоен! Здесь не настигнут тебя никакие опасности!»

Это было красиво. Это было необъяснимо красиво. Будто закат солнца. Будто кристаллы льда как раз перед тем, как растаять. И все же я начала дрожать. Все тело мое дрожало. Я внезапно подумала о моем сне, о Давине. Его здесь нет. Наполовину погребен, с закрытыми глазами… А флейта по-прежнему взывала: «Глаз, закройся! Ныне отдохни! Сердце, уймись! Перестань биться!»

Нет!

Мне бы выкрикнуть громко это слово, но ни единый звук не сорвался с моих губ. Казалось, будто флейта похитила мое дыхание, а вместе с ним и голос. Я заткнула уши пальцами и попыталась заглушить звук. Я еле двинулась с места на оцепенелых ногах, но теперь я шла уже не вниз, к городским воротам, а обратно, к айвовой рощице. Я не могла спешить, да это уже было все равно, потому что я знала: слишком поздно!