— На что нам этот старый копун? — сказал я Герику.

Но тот разозлился.

— Берегись, парень! Язык твой — враг твой! Ничего-то ты не знаешь. А Виртус ничуть не старше меня.

— Чего же его так скрючило? — спросил я, покосившись на дрожащие руки и спину, согнутую, как у горбатого.

— Не твое дело, Гладкий Хребет, — прошипел Герик. Но немного погодя все-таки добавил: — Ты тоже можешь кончить, как он. Вот проиграем, тогда узнаешь.

Я снова украдкой глянул на Виртуса. Волосы — седые, лицо изборождено морщинами. Но это, пожалуй, правда, что никакой он не старец, хотя и держался старик стариком.

— А что они делают с нами, если мы проигрываем? — спросил я позже Машу. — Что нужно сделать с человеком, чтобы он стал как Виртус?

— Местеры Наставники выберут тогда для нас забавную маленькую игру, — ответил Маша. — Такую, чтоб мы лучше научились подчиняться…

Ненависть сверкала в его глазах, когда он произносил эти слова. И когда я увидел, как все его люди гнут спину и надрываются, чтобы не проиграть, до меня по-настоящему дошло: это будет такая игра, в которую мне бы не хотелось играть.

Так прошли следующие четыре дня. Мы надрывались с этой стеной до тех пор, пока солнце стояло на небе. На закате подрядчик измерял нашу работу и записывал результат на доске. А потом мы шли на Битейный двор. Три первых дня людям Маши удавалось справляться лучше, чем Эрлановым, может потому, что мы были чуть ближе к каменоломне. Каждый вечер новый мальчик из Дома Учения должен был брать в руки кнут. Не все испытывалитакое отвращение, как первый. Один из них и вправду приложил все свои силы, так что узник, которого он бил, застонал после третьего удара. Наставник поблагодарил мальчика за его силу и ненависть к недругам Князя. А мальчик сиял и гордо выпячивал грудь под градом похвал. Глядя на все это, становилось просто худо.

На четвертый день проиграли мы.

— Двенадцать с четвертью альнов! — возвестил подрядчик. — Против полных тринадцати Эрлана.

У меня подвело живот. Настал этот момент. Теперь подставлять спину при дневном расчете придется нам.

И я был глубоко уверен в том, что Маша выберет либо меня, либо Нико. Моя бедная спина и так уже была совершенно разбита после работы, а ребра, казалось, больше никогда не заживут. Я не был уверен, что смогу молча, как подобает мужчине, принять удары кнута, как делали это другие узники.

Мрачный взгляд Маши остановился сначала на Нико, а потом на мне. Лицо его совершенно ничего не выражало.

— Герик! — сказал он. — Нынче будешь ты!

Кажется, я разинул рот. Я был так уверен, что он выберет одного из нас, из Гладких Хребтов.

Герик не произнес ни слова. Он только кивнул, словно этого и ожидал. Был ли его черед? Или он совершил что-то такое, чего Маша не одобрял?

Я этого не знал. Но Герик дал привязать себя к столбу и принял, стиснув зубы, три удара, ничем, кроме стона, не ответив. И когда после этого мы снова возвращались в подвал, он послал мне суровый взгляд — взгляд, который говорил: «Так это и делают! Ты бы мог так поступить, Гладкий Хребет?»

Сдается мне, Нико почти не спал. Я ожидал, что он мало-помалу привыкнет к темноте и перестанет так бояться. Но он не смог. Слышно это было по тому, как он тяжело и быстро дышал, как пес в тесном ошейнике. А несколько ночей он будил всех громким криком и судорожными взмахами рук и ног. Яснее ясного — его мучил кошмар.

Остальные узники поначалу не очень-то обращали внимание на него. Его речь и, возможно, что-то в его походке даже со злосчастными кандалами на ногах выделяли его из толпы. Догадывались, что он «знатный» или, во всяком случае, был таковым. Из-за этого, а еще из-за кошмаров его презирали и старались уязвить, когда представлялся удобный случай.

Он никогда не отругивался. Он лишь молчал, когда поток брани обрушивался на него, и никогда не вскипал, когда кто-то из узников толкал его или норовил задеть кандалами. Будь я на его месте, я бы уже сто раз вышел из себя, и часто злился, что он не может ответить им, ведь я-то не давал им спуску — отругивался и осыпал бранью. Утром пятого дня, когда мы принялись за работу, меня все-таки угораздило подраться с Карле, одним из узников. Началось с того, что он отступил назад, когда Нико шел вперед, так что Нико споткнулся и упал, растянувшись во весь рост.

Когда проводишь половину суток прикованным к девяти другим мужчинам, учишься, как надо двигаться, чтобы не подставить ножку соседу. И потому я не сомневался, что Карле сделал это нарочно.

— Тупой боров! — пробормотал я тихонько, чтобы не услышали стражи.

Он окинул меня быстрым злобным взглядом.

— Что я могу поделать, если Принц Уписанные Подштанники не в себе! — пробормотал он в ответ.

— Врешь! Ты сделал это нарочно!

— Замолчи, Давин! — вздохнул Нико и поднялся на ноги. — Только молчи!

Карле ухмыльнулся хитро и высокомерно. Похоже, он думал, что Нико цыкал на меня, потому что боялся.

— Принц Писун со Страху! — не отставал он. — Принц Писун со Страху и его Рыцарь Сосунок. Ну и парочка!

И он сделал так, что Нико снова споткнулся и упал. Я забыл про свои ребра и слабые руки. Я хотел стереть эту высокомерную ухмылку с его глупой рожи, и пусть бы это стало последним делом моей жизни. И так как он был на одного человека дальше от меня и Нико на нашей цепи, я мог прекрасно достать его. Я врезал Карле прямо по носу со всей силой накопившейся ярости. И он упал навзничь.

Но не надолго. Миг — и он уже на ногах, и оказалось, как мало я знал о том, как дерутся узники, когда нельзя ни отступить, ни избежать удара, но можно, если хватит умения, использовать цепь как оружие. Стражи не вмешивались. Они стояли, ухмыляясь и глядя на нас, пока Карле и я пытались убить друг друга. Ну, по крайней мере, это пытался сделать Карле. Я же с трудом отстаивал жизнь. Внезапно я очутился на грязном каменном полу камеры с цепью вокруг шеи и на запястьях, пока Карле не торопясь колотил меня в живот свободной левой. Я попытался поджать ноги, чтобы защитить свой несчастный живот, но из-за кандалов мне удалось это лишь наполовину.

Остановил это все Маша. Я не видел, что он сделал с Карле, но удары резко прекратились, а душившая меня цепь исчезла. Пока я еще старался отдышаться, лежа на полу, Маша склонился надо мной. Схватив двумя пальцами мою верхнюю губу, он сжал ее. Это причинило немыслимую боль, и я обеими руками обхватил его запястья, чтобы освободиться. Куда легче было бы сдвинуть с места древесный ствол!

— Кто позволил тебе драться, Гладкий Хребет? — спросил он. — Если мы нынче проиграем из-за того, что ты и Карле еле шевелитесь, кого, по-твоему, я пошлю на Битейный двор? — Он разжал пальцы, но держал меня взглядом. — Поднимайся! — велел он. — И если у тебя, падаль, осталась хоть капля разума, будешь нынче гнуть спину так, как никогда раньше не гнул. И, надеюсь, мы выиграем!

— Четырнадцать альнов! — возвестил подрядчик. — Против четырнадцати с четвертью Эрлана.

Маша поглядел на меня. Его глаза были такими темными, что походили на дыры.

— Что я говорил! — напомнил он. И кивнул в мою сторону: — Этого!

— Нет! — вдруг произнес Нико. — Не Давин! Он… Позвольте мне! Возьмите меня вместо него! Это моя вина, что он полез в драку.

Маша презрительно фыркнул:

— Кто тебя спрашивал, Уписанные Подштанники? Здесь решаешь не ты! Твой черед еще впереди!

Я не мог хоть немного не сопротивляться, когда меня повели к столбу. Но стражи испытывали это сотню раз прежде, и им потребовался всего миг, чтобы подтащить меня к столбу и накрепко прикрутить мои запястья. У меня ныли ребра. Я с трудом покрутил головой, чтобы видеть, кто нынче будет размахивать кнутом.

Это был тощий мальчик, едва ли старше десяти лет, и я вздохнул с облегчением. Должен же быть предел силе, с которой ударит такой хилый мальчуган. Наставник завел свою обычную муру насчет недругов Князя, о ненависти, и каре, и силе.