Когда Псков снова пал в мае 1919 года из-за измены начальника Эстонской дивизии Ритта, Булак-Балахович вскинул голову. Владыка псковской епархии Арсений благословил бандита на новые «подвиги», и тот повесил и расстрелял сотни горожан.
Шляхтич стал полковником, позабыл, что даже у наглости есть границы, и опубликовал приказ, который хранил Смородин как одну из важных улик против этого врага. Приказ был обращен к красноармейцам:
«Солдаты Красной Армии! Вы все меня знаете, я иду совершать народный суд над негодяями — большевиками. Я воюю не с вами, а с вашими грабителями жидами-комиссарами. Я повешу всех комиссаров и палачей народа до последнего человека. Объявляю и приказываю каждому красному солдату и каждой красной части с оружием и снаряжением, со всем имуществом, закинув винтовки за спину, переходить в мои ряды. Подымайте на штыки коммунистов, вешайте или тащите ко мне комиссаров…»
Петр наливался злостью, когда перечитывал этот приказ. И когда хотел показать бойцам, против какой сволочи им надо идти в бой, то читал им выдержки из приказа Булак-Балаховича. И это производило сильное впечатление.
За взятие Пскова Смородина отметило правительство: по теперешним временам — скромно, по тем — отлично. Первые ордена Советской власти еще изготовлялись на Монетном дворе. Почетное знамя, именные часы и шашка — были высшей наградой. Петру преподнесли серебряные часы за боевое отличие.
49-й полк первым ворвался в древний русский город, разрезал надвое Северный корпус генерала Драгомирова, захватил в плен сотни солдат и офицеров, склады с продовольствием, с оружием и с вещевым довольствием. Молниеносным был этот удар: на Волхове не успели поднять якоря три бронированных катера изменника Нелидова. Конная разведка Василия Новикова пленила генерала, который безуспешно пытался остановить бегущих своих солдат.
Взяли Псков. Прорвались на его окраину к деревне Кресты. Там вышла заминка: белые опомнились и стали поливать части красных кинжальным огнем. Ян Фабрициус мгновенно оценил обстановку: брать Кресты не в лоб, а с левого фланга, от большака на Торошино. Он вывел на большак весь свой автопарк, поставил на машины пулеметы, приказал артиллеристам прикрывать колонну атакующих. Сам сел за руль грузовика. И начался такой бросок, словно в сторону белых рванулся дивизион броневиков. За ними — конники и пехота 49-го полка. И уже слышен мощный бас Смородина в первой цепи:
— Коммунисты-питерцы, за Советскую власть, за Ленина вперед!..
Кресты взяли, устало вернулись в город. Там был солдатский праздник: псковские мужички выставили бойцам полка шестьдесят пудов махорки! Но он был омрачен: купчики открыли винные лавки, на спиртной крючок попали любители сорокаградусной. Фабрициус немедленно пресек это и опубликовал воззвание, в котором были строки: «Пьяный красноармеец — не защитник революции, а позор ее. Храбрые около винных складов по обыкновению бывают трусами в боях!..»
Брали Псков в условиях трудных. О них накануне штурма телеграфировал Ленину Ян Фрицевич: «Продовольствия есть на один день. Люди и теперь голодают… Всего на 4-ре гаубицы 198-мь снарядов…»
Потому-то и махорка была в радость, и к вину тянулись как ошалелые, и велико было искушение подлататься за счет буржуйских запасов. Тут уж на высоте пришлось быть комиссару Смородину. Когда бойцы кинулись в богатый дом купца Батова, он осадил их:
— Все это теперь наше, братцы, нажитое кровью и потом ваших дедов и отцов. Не трожьте! На то есть законная власть!..
26 ноября 1918 года ликование вызвала телеграмма Фабрициуса в адрес Ленина и Свердлова: «Вечером 25 ноября с. г. в 16 часов 30 минут доблестными красноармейскими частями Торошпнского участка с бою взят город Псков… В городе приступлено к восстановлению Советской власти».
Праздник победы завершился 28 ноября. В тот день приехала в Псков делегация питерских рабочих. Был парад войск. И делегация вручила 49-му стрелковому полку Красное знамя от двух застав: Нарвской и Московской.
Военкому Фабрициусу и Василию Новикову вручили шашки булатной стали в серебряных ножнах. Всем бойцам пришлось хоть по малому подарку: кому кисет, кому носовой платок, кому рукавицы, кашне, манерка, пояс, портянки, носки. И всех одели заново. Это был действительно дорогой подарок. Люди и обносились до крайности, и появились зловещие признаки эпидемии: зараженные сыпным тифом белые окопники, попав в плен, стали менять одежду на табак или хлеб. И иногда передавали вместе с гимнастеркой или френчем и тифозную вошь. Фабрициус, Блинов и Смородин решили пресечь эпидемию любой ценой. Потому-то и принарядили бойцов, хоть и не по уставу — в английское и французское, латвийское и эстонское. Но этот разнобой в экипировке был терпим: всех отличала красная звезда на головном уборе и надежная трехлинейная винтовка с граненым штыком…
Кончился краткий праздник, в Пскове не задержались. Полк двинулся в наступление — на Юрьев, Феллин, Пернов. Он шел в составе правой колонны Псковского боевого участка, был ее главной силой.
Трудов приложили много. Фабрициус отметил это в своих записках: «49-му стрелковому полку было оказано упорное сопротивление у имения Ней-Рапен многочисленным отрядом (до 1500 человек с пулеметами) из немецких солдат, организованным владельцем этого имения бароном фон Вольфом. Разгромив этот отряд, 49-й стрелковый полк в дальнейшем имел серьезные бои на подступах к гор. Юрьеву с численно превосходящими бандами Булак-Балаховича, так называемым Северным корпусом генерала Драгомирова и белоэстонскими отрядами».
Бои за Юрьев шли три дня. Командиру Блинову и комиссару Смородину не раз пришлось ходить в штыковую атаку, и просто чудом они остались живы. За личное мужество в ожесточенных боях оба они были награждены орденами Красного Знамени. Петр был первым комсомольцем, получившим эту высокую боевую награду.
В боях под Нарвой 8 ноября 1918 года Петра тяжело контузило. Больше суток не приходил он в сознание, отвезли его в питерский госпиталь. Но он досрочно ушел оттуда, когда прослышал о городской конференции недавно созданного Российского коммунистического союза молодежи.
Именно к этим дням относится легенда о «воскрешении» Петра.
Будто пошел по Питеру слух, что погиб он в бою под Нарвой. И молодежь начала конференцию с заупокойной речи по своему старому боевому другу. Его любили от чистого сердца и говорили о нем с такой теплотой и нежностью, что в зале никто не скрывал слез.
Он вошел в зал позже других, неопознанный: с перевязанной головой, в папахе до бровей, с кустистыми усами и каштановой бородкой. И один лишь посмеивался, когда говорили о покойнике. Наконец попросил дать слово фронтовику вне очереди.
На трибуне сбросил папаху, крикнул как перед строем:
— Вы что это, черти драповые, панихиду по мне устроили? Контузило, верно! Да вот он я! И уж коль пришел, расскажу вам, как воюет наша комсомолия!..
Кажется, это была самая длинная речь за все время, что выступал он на рабочих митингах, в кружках и в ССРМ. Со смешинкой, с острой и соленой солдатской шуткой, с хорошей подковыркой — он это любил! Зал долго грохотал от аплодисментов и восторженных криков. В тот же день приняли решение: послать от питерских комсомольцев комиссара Петра Смородина в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Так он стал бессменным членом Совета на протяжении двадцати лет, до конца своих дней…
После конференции он управился с делами в госпитале за двое суток. Как-то не по себе было ему в любимом городе. Питер опустел, словно вымер наполовину. Кое-где на заводах еще теплилась жизнь. Попадались и ребятишки — помятые, в плохой одежонке. Но, как во все времена, веселые и шумные.
Больше всего угнетало, что почти нет близких товарищей и друзей. Вася Алексеев руководил ревкомом в Гатчине, находились в отъезде Лиза Пылаева и Ваня Скоринко. Женя Герр в Москве, там и Оскар Рыбкин — он во главе Цекамола. Нет даже Пашки Бурмистрова, с которым можно было спорить на любую тему.
