Чувство ликования и надежды охватило все прогрессивные слои русского общества. Начинался новый подъем освободительного движения. Реакция дрогнула — цензурные ограничения, дававшие прежде чувствовать себя на каждом шагу, теперь заметно ослабли.

На арену общественной борьбы вступала революционно настроенная разночинная интеллигенция, выражавшая интересы закабаленного народа.

Весной 1855 года в Петербургском университете состоялась защита диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности», которой не давали хода около двух лет.

Она как бы положила начало заметному усилению классового размежевания сил в литературе. Чем острее выдвигалась историей задача освобождения крестьян от крепостного гнета, тем резче и явственней обозначалось это размежевание.

На всем протяжении «мрачного семилетия» (1848–1855) лагерь реакции стремился перечеркнуть заветы Белинского и гоголевские традиции критического реализма, противопоставляя им в различных вариациях теорию чистого искусства, уводившую литературу от жизни народа.

«Современник», руководимый Некрасовым, препятствовал, насколько то было возможно в ту пору, усилиям реакционных критиков, но самую полемику с ними по этим вопросам приходилось вести осторожно и глухо, потому что после дела петрашевцев даже имя Белинского было запрещено упоминать в печати.

Таким образом, свобода действий оставалась, в сущности, лишь за отрицателями идей Белинского и Гоголя. На это неравенство средств и указывал скрыто Некрасов, возражая в «Современнике» критику-славянофилу Аполлону Григорьеву, «знающему твердо, что те, которые бы хотели вступиться за того, на кого он нападает, не имеют в руках своих равного оружия».

Положение осложнялось еще и потому, что Некрасов не мог систематически выступать на страницах своего журнала в качестве критика и тем более теоретика, ибо его призвание заключалось в другом.

А те из сотрудников «Современника», которые могли бы претендовать на звание теоретиков (Анненков, Боткин, Дружинин), не были последователями Белинского. Напротив, они постепенно все более смыкались с провозвестниками реакционных течений в литературе и искусстве.

До самого прихода Чернышевского в «Современник» в критико-библиографическом отделе журнала не было человека, способного восстановить и развивать дальше в новых условиях традиции Белинского. Некрасов, превосходно понимавший всю важность этих традиций, был одинок, пока рядом с ним не начал работать Чернышевский.

Молодая аудитория Петербургского университета, слушавшая защиту Чернышевским тезисов его диссертации, встретила ее с воодушевлением. Работа эта открыла новую страницу в развитии русской философии и эстетики.

В ней утверждалось, что само понятие красоты не есть нечто раз навсегда данное для всех времен, классов и сословий, и подчеркивалась активная преобразующая роль искусства.

Вскрывая реакционную сущность идеалистических представлений об искусстве и действительности, Чернышевский провозгласил новые взгляды на него, вытекавшие из материалистического мировоззрения и одухотворенные революционным пафосом.

И в диссертации и в критических статьях Чернышевский восставал против искусства, оторванного от жизни народа, и призывал писателей и художников к воспроизведению действительности во всем ее многообразии. Необходимым условием для всякого большого художественного произведения, будь то картина, роман, скульптура или поэма, Чернышевский считал наличие в этом произведении ответа на самые насущные нужды эпохи. Истинный художник, говорил он, в основание своих произведений всегда кладет идеи современные. Писатель должен быть в гуще жизни, его не могут не волновать вопросы, порождаемые ею, и тогда в его произведениях выразится стремление дать свою оценку, свой живой приговор изображаемым явлениям действительности.

Со свойственной ему проницательностью Некрасов сумел угадать по первым же статьям Чернышевского, что в его лице русская литература обретает достойного продолжателя дела Белинского.

Дружелюбный прием и доверие, оказанные поэтом Чернышевскому, сыграли важную роль и в жизни «Современника», и в развитии передовой русской литературы, и в личной судьбе великого революционного демократа. Критическое дарование его развернулось благодаря этому быстро и полно. Некрасов предоставлял ему все большие и большие возможности определять направление журнала.

Чернышевский оставил неизгладимый след в истории отечественной литературы, хотя критикой, собственно, занимался очень недолго. Встретив впоследствии надежного преемника в лице Добролюбова, Чернышевский с 1857 года стал гораздо реже выступать с литературно-критическими статьями, посвятив свои силы главным образом публицистике, экономике и философии.

С первых же своих шагов в «Современнике» он приступил к разработке животрепещущих тем и вопросов, волновавших широкие круги читателей, защищая принципы реализма и народности и выдвигая требование высокой идейности в литературе и искусстве.

Но прежде чем стать во главе журнала, он должен был преодолеть сопротивление известной части литераторов, группировавшихся вокруг «Современника».

Четкость общественно-политических позиций молодого критика и ясная направленность его эстетических взглядов смутили литераторов не только враждебного стана, но и некоторых либерально настроенных сотрудников некрасовского журнала.

Они с тревогой следили за тем, как росло влияние Чернышевского, и скоро среди них стали раздаваться голоса, обвинявшие Чернышевского в стремлении «перессорить журнал со всеми сотрудниками». Именно так формулировал свое обвинение Дружинин, более других недовольный прямотой, убежденностью и боевым духом критических статей нового сотрудника «Современника».

Первоначально Тургенев относился к нему благожелательно и защищал его перед Григоровичем и Дружининым. Но к диссертации Чернышевского он проявил резко отрицательное отношение, не сумев оценить этого нового слова в материалистической эстетике.

Тургенев не принимал непосредственного участия в известной журнальной дискуссии между Чернышевским и либерально-дворянскими критиками о пушкинском и гоголевском направлениях в литературе. Но он неоднократно высказывался по этим вопросам в переписке с друзьями. Неверно было бы полагать, что он примкнул к лагерю защитников чистого искусства. Тургенев занял промежуточную позицию, он колебался, его отношение к вопросу было все время двойственным. С одной стороны, он отказывался признать правильность эстетической теории Чернышевского; с другой — от Тургенева как будто не ускользнула историческая правота движения шестидесятых годов. В письме к ярому противнику Чернышевского Дружинину он указывал, что Чернышевский «понимает… потребности действительной современной жизни… Я почитаю Чернышевского полезным; время покажет, был ли я прав».

Но вместе с тем он часто был несправедлив и пристрастен к «мужицким демократам». В этой двойственности, клонящейся все же к отрицанию, и сказывался дворянский либерализм Тургенева. Отрицая эстетику Чернышевского, он совершал тягчайшую историческую ошибку. Политические взгляды его были отсталыми по сравнению с взглядами революционных демократов. Он не признал в Чернышевском и Добролюбове замечательных критиков, потому что те были непреклонными борцами за дело крестьянской революционной демократии.

Положение Некрасова как редактора становилось затруднительным. Его связывали давние дружеские отношения с теми, кто выражал теперь недовольство растущим влиянием Чернышевского. Поэт видел, что историческая правота на стороне последнего, но вместе с тем для него далеко не безразличным был вопрос об участии в журнале таких писателей, как Тургенев, Григорович, Островский.

Он понимал, что разрыв с ними может стать неизбежным, если в критико-публицистической части журнала будет осуществляться Чернышевским революционно-демократическая программа, которой они не могли сочувствовать. «Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского»[33], — говорит Ленин.