Талант требует неустанного ухода за собой. Перефразируя Гете, можно сказать, что лишь тот достоин своего таланта, кто каждый день завоевывает его.
Быть достойным своего таланта — это значит гармонически слиться с ним, стать настоящим человеком, очистить все свои мысли и чувства, поднять самого себя на уровень своего таланта. При разрыве между человеком и его талантом возможна лишь та мелкая талантливость, которая хуже бездарности. Талант должен безупречно «сидеть» на своем хозяине. Это сравнение принадлежит умному Александру Павловичу Чехову. Возможно, что сам он не вполне сознавал всю трагическую для него глубину своей же мысли, заключенной в его шуточном стихотворении, которым он поздравил Антона Павловича с днем рождения (1885):
Пять братьев мать нас родила
И пять на свет произвела,
Но Вы один в своем таланте,
Как модный фрак сидит на франте,
И я ничтожен перед Вами,
Сияйте ж Славою меж нами!
На братьях Антона Павловича талант «сидел» неловко, топорщился, не сливался с ними, мешал им, как они мешали ему. Они не были «в своем таланте». Антон Павлович слился в одно целое со своим талантом ценою исполинского труда. Чем больше талант, тем больше труда он требует!
Портрет А. П. Чехова работы Н. П. Чехова (1883)
Александр Павлович, умный, добрый, слабый человек, прожил свою жизнь — увы! — недостойно своего таланта. Он превратился в ломовую клячу, в униженного газетного парию. Беззаботный по части мировоззрения, он все больше мельчал, отходил от тех поэтических источников, которые были в душе его. Не смог он порвать и с суворинским «Новым временем», несмотря на все предупреждения Антона Павловича, который, будучи связан в течение известного периода с этой газетой, резко порвал и с нею и с Сувориным, когда его привел к этому решению рост его общественно-политического самосознания. Александр Павлович так и остался на позициях аполитичной обывательщины, столь характерной для эпохи, взрастившей его. Он искренно и наивно считал «Новое время» «лучшей русской газетой».
Мрачной, одинокой была его старость. Привыкший считать себя честным тружеником, он в годы начинавшегося перед первой революцией подъема в стране должен был вдруг, совершенно неожиданно для себя, убедиться в том, что их, «нововременцев», презирает вся Россия. Это открытие, сделанное им под старость, не могло не потрясти его. Он не был «идеологом», он был всего лишь репортером, но всеобщее презрение падало и на него. Однако уйти из «Нового времени» у него, больного, страдающего запоями, не хватало ни сил, ни решимости.
Его история — история «маленького человека», погубленного темными силами того проклятого мира, с которым вел борьбу его брат.
Умер Александр Чехов в 1913 году, в безвестности, так и оставшись автором нескольких талантливых рассказов, многих талантливых писем к Антону Павловичу и множества пустяковых ремесленнических поделок.
Его история — это история человека, не овладевшего своим талантом и ушедшего от творческого труда к ремесленническому. История Николая Чехова еще трагичнее.
Он сгорел рано, в возрасте тридцати одного года. Алкоголизм обострил легочный процесс.
И хотя он гораздо ярче проявил свое дарование, чем Александр, его история — это тоже история человека, не сумевшего овладеть своим талантом.
Шарж на сотрудников юмористического журнала «Будильник». А. П. Чехов — второй слева
А сколько таких историй проходило в те времена, отмеченных и никем не отмеченных!
Антон Павлович чувствовал свою ответственность и за все эти напрасно погибавшие творческие силы многих и многих людей. Тайный голос, голос его совести, говорил ему, что он должен работать за всех них. И он работал, не жалуясь па тяжесть своей исторической ноши, — великий труженик, скромный русский человек.
Трудное время
В конце восьмидесятых годов Чехов жил небывало напряженной внутренней жизнью.
Со стороны могло казаться, что все обстоит у него благополучно, может быть, даже счастливо.
Титульный лист «Пестрых рассказов»
Жил он с семьей на Садовой-Кудринской, снимая двухэтажный дом-особняк, «похожий на комод». Этот домик был центром, куда стекалась молодежь. Наверху играли на взятом напрокат пианино, пели, вели шумные, веселые разговоры, а внизу сидел у своего стола Чехов и писал под долетавшие до него звуки музыки, смеха. Поднимался он и наверх, чтобы принять самое живое участие в общем веселье.
«Садово-кудринский» период его жизни выглядел радостно.
В его творчестве эти годы ознаменовались произведениями, принадлежащими к наиболее поэтическим его созданиям, проникнутым светлым колоритом, могучей, свободной широтой. Это — «Счастье» и «Степь».
Счастье есть на свете, но оно зарыто глубоко в земле, подобно таинственным кладам в степи. Никто не знает, как подступиться к счастью. Настроение задумчивой, светлой печали окрашивало рассказ.
«Степь» была мощным, торжественным гимном радости жизни, природе, величию богатырской родины.
Перед читателем предстал новый Чехов, поэт счастья.
Поразителен чеховский степной пейзаж. Можно сказать, что Чехов поэтически открыл степь, был первым художником, раскрывшим под внешним однообразием степного пейзажа целый мир красок и звуков. Детские впечатления, освеженные поездкой в родные места летом 1887 года, помогли ему передать чистоту и свежесть детского восприятия мира, соединенную с мудрым взглядом художника.
Семья Чеховых (1889). В первом ряду справа А. П. Чехов
Герой повести — мальчик Егорушка, которого дядя везет в город, чтобы отдать в гимназию. Все наполнено в «Степи» молодостью, той захватывающей новизной всех восприятий и чувств, о которой сказано:
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия…
Мы вдыхаем страстный аромат степных трав и цветов, чувствуем всем существом, как великолепна и широка жизнь!
И степь начинает казаться нам живым, прекрасным существом, томящимся о счастье, мы как будто видим, как вздымается ее грудь. Незаметно для нас этот живой образ сливается с образом самой родины, тоскующей о счастье.
«Едешь час-другой… Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и все то, что сам успел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что богатство ее и вдохновение гибнут даром…»
