Жалованье, получаемое Казановой в должности осведомителя, было равно пятнадцати дукатам или ста двадцати венецианским лирам в месяц; еще двести шестьдесят четыре лиры он получал в качестве ренты от покойного Барбаро и здравствующего Андреа Дандоло (по шесть цехинов в месяц от каждого), следовательно, ежедневно он мог позволить себе тратить не более тринадцати венецианских лир. Для человека, привыкшего расплачиваться цехинами, золотыми дукатами и полновесными экю, это была нищета. Разум Казановы, а еще более его плоть восставали против такого существования. Отдельная оплата особых поручений, равно как и дары друзей положения не спасали. Авантюрист страдал от невозможности завести хороший стол, Соблазнитель — купить любовь продажной девки. Нужда в деньгах становилась все острее, и Казанова, не разбогатев как автор, попытался заработать ремеслом издателя. В январе 1780 года он начал выпускать литературный ежемесячник под названием «Литературная смесь» («Opuscoli miscellanei») и продавать его по две венецианские лиры за экземпляр. Содержание журнала было вполне достойно пера графомана: в нем были напечатаны отрывки из «Истории польской смуты», дифирамбы, адресованные душе господина де Вольтера (попытка реабилитироваться за злобный памфлет), рассуждения о стыде, трактат об оптических свойствах стекла, рассказ о дуэли господина Казановы с графом Браницким, различные письма и рецензии. Но несмотря на разнообразие публикуемых материалов (принадлежавших одному автору) альманах успеха не имел и через полгода издание его прекратилось. Следует отдать должное издателю: читатели, заранее оплатившие годовую подписку на «Литературную смесь», в возмещение ущерба получили бесплатно новую книгу «Венецианские истории»[73].
Неудача с альманахом повергла Казанову в печаль и оцепенение. Его самолюбию автора был нанесен удар, а вопрос, как раздобыть достаточно денег, встал с еще большей остротой. Прежде изобретательный и упорный в достижении цели, нынешний Казанова растерялся, но ненадолго. Вскоре он решил выступить на поприще театральной антрепризы. Сын комедиантов, видевший все крупные театры Европы, имевший друзей и знакомых во всех знаменитых труппах, знавший всю подноготную театральной жизни, он имел все основания добиться успеха даже в Венеции, где искушенная в театральных зрелищах публика дозволяла театрам вести ожесточенную борьбу за ее кошелек. И все же Казанова нашел пустующую нишу: в его любимом городе не было постоянной французской труппы, которая бы, подобно труппе театра Итальянской комедии в Париже, из года в год знакомила бы зрителей с французскими пьесами и французской манерой игры. Узнав, что во Флоренции гастролируют французы, он вместе с неким Боттари, личностью весьма подозрительной, отправился туда и ангажировал труппу играть в Венеции.
7 октября 1780 года на сцене театра Сант-Анджело французы показали «Заиру» ненавистного Авантюристу Вольтера. Желая сделать новой труппе рекламу, Казанова приступил к выпуску восьмистраничного театрального обозрения «Посланец Талии» («Messagero di Talia»), где кратко пересказывал содержание спектаклей, указывал состав актеров и публиковал репертуарный план. Сначала издание выходило по-французски, потом по-итальянски, но ни на одном языке успеха не имело и после одиннадцатого номера прекратило свое существование. Недолго просуществовал и французский театр: в феврале труппа покинула Венецию. Для Казановы это был удар, еще более жестокий, чем предыдущий, ибо на этот раз пострадало не только его самолюбие, но и кошелек. По-прежнему единственным стабильным источником его дохода оставалась служба в качестве соглядатая.
Казанова продолжал писать донесения, сиречь докладные записки со своими рассуждениями о различных материях: о религии, о коммерции, об общественной безопасности, о мануфактурах, и спустя некоторое время инквизиторы решили отказать ему в жалованье — видимо, «за ненадобностью». Казанове пришлось «на коленях» умолять их не лишать его и его семейство источника существования, подразумевая под последним молодую швею по имени Франческа Бускини и ее родных: мать, брата и сестру. После недавней кончины последнего своего покровителя Дандоло Казанова покинул свое жилище и переселился в дом, расположенный в густонаселенном квартале Кастелло, где вместе с ним поселилось и вышеуказанное семейство. Франческа, простая, милая, набожная и сообразительная девушка, влюбилась в Казанову с первого взгляда. Любил ли ее Соблазнитель — неизвестно, скорее всего, он испытывал к ней просто нежность. Тем не менее впервые в жизни Казанова согласился взять к себе не только возлюбленную, но и ее семью, то есть позволил обустроить в своем доме семейный очаг, сознательной потребности в котором он никогда не испытывал, хотя с возрастом желание уюта и покоя не раз охватывало его. Надев тапочки и домашний халат, гражданин мира с нескрываемым изумлением обнаружил, что оседлая жизнь тоже имеет свои прелести. Открытием этим он обязан был прежде всего Франческе, старавшейся изо всех сил доказать любовнику, что выбор его был правильным. Она следила за его одеждой, помогала причесываться, предупреждала малейшие его желания, готовила его любимые блюда. Следуя за ним подобно тени, она стала его утешительницей, поверенной его тайных помыслов. Когда ему случалось отлучаться из города, он писал ей письма и она немедленно ему отвечала. Даже когда он окончательно покинул Венецию, они еще какое-то время продолжали писать друг другу письма: он — длинные и замысловатые, она — короткие, трогательные, полные грамматических и прочих ошибок. Ни одна женщина не была с ним так добра, как Франческа, и ни об одной Казанова не сохранил таких теплых воспоминаний.
Любая семейная жизнь увеличивает расходы, и перед Казановой — в который раз! — встал вопрос о подыскании еще какой-либо доходной должности. Опросив приятелей и друзей, он наконец нашел место секретаря при маркизе Спиноле. Уроженец Генуи, Спинола был богат, взбалмошен и ленив; жена наставляла ему рога, и он изменял ей направо и налево. Жил он то в Венеции, то в своих поместьях, обожал устраивать лукулловы пиры, пышные празднества и веселиться до упаду. Согласившись занять место при богатом ветрогоне, Казанова ощутил предчувствие надвигающейся беды и не ошибся. В доме Джанкарло Гримани ему довелось познакомиться с графом Карлетти, офицером. Узнав, что Казанова служит секретарем у Спинолы, Карлетти рассказал ему, что несколько лет назад заключил с маркизом пари, выиграл его, но выигрыш, двести пятьдесят цехинов, не получил до сих пор.
— Ежели вы поможете мне получить эти деньги, — заявил граф, — я в долгу не останусь.
В иное время Казанова почел бы недостойным участвовать в таком деле, но времена переменились.
— Скажите, на сколько я могу рассчитывать? — спросил он Карлетти.
— О, деликатность не позволяет мне… — начал граф.
— Оставим деликатность, граф. Скажите прямо: сколько вы мне заплатите?
— Пусть это решит хозяин дома.
— Согласен, слово Гримани — лучшее поручительство.
Получив со Спинолы долг, Казанова потребовал свою долю, но в ответ услышал лишь невнятное бормотание о каких-то процентах. Казанова напомнил, что речь шла о наличных деньгах, граф принялся оскорблять его, началась ссора. Присутствовавший при ней Гримани принял сторону офицера, и обиженный Казанова удалился, хлопнув дверью. Вскоре весь город обсуждал случившееся. Все считали Казанову низким трусом, позволившим Карлетти безнаказанно оскорбить себя. Подобный позор можно было смыть только кровью, вызвав обидчика на дуэль. Однако, не сделав это сразу, Казанова опоздал: Карлетти уже покинул Венецию. Не имея возможности защитить свою честь в поединке, Казанова взялся за перо, и через несколько дней в городе стали продавать памфлет под названием «Ни любви, ни женщин, или Очищенные конюшни». Действующими лицами памфлета были мифологические персонажи, в образах, словах и поступках которых легко угадывались действующие лица скандала, случившегося в доме Гримани. Однако автор не ограничился одним происшествием, он разразился гневной филиппикой против злоупотреблений, допускаемых некоторыми аристократами. Но самое страшное оскорбление своим памфлетом Казанова нанес семейству Гримани, утверждая (разумеется, в аллегорической форме), что он является сыном законной жены Микеле Гримани, и Себастьяна Джустиньяни, а вовсе не Дзанетты Фарусси и Микеле Гримани. Эти рассуждения вызвали настоящую бурю, ибо Казанова не только утверждал свое родство с Гримани, но и требовал причитавшуюся, по его мнению, ему долю их богатств. Брошюра шла нарасхват, и пока цензоры принимали решение конфисковать тираж, он успел разойтись. Гримани молчаливо снес оскорбление, только отказал Авантюристу от дома, то же самое сделали его друзья и знакомые. Казанова понял, что он перестарался. Он попытался было отступить назад, но было поздно. Прокуратор Республики настойчиво посоветовал ему поскорее оставить Венецию. Казанова моментально собрал свои нехитрые пожитки и бежал в Триест.
