— Бегите, — слабым голосом проговорил Браницкий, — иначе дойдет до государя, и не сносить вам головы. А ежели у вас нет денег, то вот, возьмите.
И он, собрав остатки сил, вытолкнул из кармана тяжелый кошелек, со звонким стуком упавший на пол. Венецианец поднял кошелек и бережно, стараясь не потревожить раненого, вложил его обратно к нему в карман:
— Благодарю вас, граф, однако ж кошелек мне ваш не надобен. Коли я окажусь повинным в вашей смерти, я сам явлюсь к королю. Но хочется надеяться мне, что рана ваша окажется несмертельной.
Поцеловав в лоб поверженного противника, Казанова вышел из трактира и, завидев вдали повозку, запряженную парой лошадей, попросил сидевшего за кучера крестьянина отвезти его в Варшаву. Не зная языка, он прекрасно договорился с помощью дуката и слова «Варшава». Забравшись в повозку, он прикрылся рогожкой, и крестьянин погнал коней во весь опор. Вскоре навстречу ему с саблей наголо промчался на взмыленном рысаке Бининский, закадычный друг Браницкого, и Казанова порадовался, что тот не заметил его под рогожкой. «Иначе непременно зарубил бы своей саблей», — с грустью подумал он.
Авантюрист намеревался просить убежища у князя Чарторыского, но того дома не случилось. Тогда он отправился в расположенный неподалеку от дома князя францисканский монастырь. Приняв Авантюриста за преступника, желающего скрыться от правосудия, монахи сначала не захотели его впустить, но когда он, рассвирепев, чуть не сломал дверь и отколошматил привратника, монахи взяли его под руки и отвели в тесную келью, более похожую на темницу. Уверенный, что подобное неудобство — ненадолго, Казанова послал за слугами и за врачом. Но всех опередили восторженные поклонники — князья и воеводы, недолюбливавшие Браницкого, они приехали выразить Казанове свою поддержку. Некоторых из них Авантюрист видел впервые.
Келья, куда поместили Казанову, не могла вместить всех желающих поглядеть на него, знатные визитеры стали возмущаться, и перепуганные монахи тотчас отвели пострадавшему две удобные и просторные комнаты. Многие предлагали Казанове свои кошельки, но он, упоенный неведомым ему прежде чувством публичного признания, от них отказался, о чем потом, как он сам признался, горько жалел. Принимал он единственно провизию, всякий день посылаемую князем Адамом Чарторыским. Сторонники же Браницкого, напротив, злились, а великий коронный маршал Белинский с драгунами даже собирался окружить монастырь и взять его штурмом, ежели венецианца не выдадут добровольно. Король, однако, был к Казанове благосклонен, и в записке к воеводе российскому написал, что не станет дуэлянта наказывать, даже если Браницкий умрет. Враги тоже постепенно унялись.
Тем временем пясть левой руки Казановы, куда угодила пуля, нагноилась и распухла, и три хирурга, его пользовавшие, в один голос заявили, что сие есть гангрена и кисть надо ампутировать. В ответ пациент ответил, что он хозяин своей руке и не намерен расставаться с ней по чужой воле; сам же он гангрены не видит. Возмущенные лекари, почитавшиеся лучшими в Варшаве, ушли, на смену им явились доброжелатели, оскорбленные тем, что раненый отверг предложенную ему помощь. Казанова всех успокоил, всех поблагодарил, но позволить отрезать кисть отказался. Он был уверен, что заражения нет, а гной постепенно выйдет. Вечером к нему пришли уже четыре хирурга, сняли повязку, увидели, что рука вдвое толще обычного, и постановили отрезать ее до локтя. Уставший от споров раненый попросил их явиться завтра со всеми инструментами, необходимыми для ампутации. Хирурги тотчас разнесли новость сию по городу. А на следующий день Казанова велел слуге никого к нему не пускать. На том дело и кончилось. На Пасху, когда Казанова окончательно покинул монастырь и вернулся в свои комнаты в трактире, рука его висела на перевязи.
Король, увидев явившегося ко двору венецианца, протянул ему руку для поцелуя и осведомился, что у Казановы с рукой (хотя знал прекрасно всю историю лечения). Казанова сослался на ревматизм, и монарх посоветовал ему впредь беречься. Разговаривал он с Авантюристом дружелюбно, но холодно.
Второй после выздоровления визит Казанова нанес Браницкому. Он знал, что, несмотря на тяжелую рану, противник его пошел на поправку. Во время пребывания Авантюриста в монастыре к нему почти каждый день являлся лакей графа, чтобы справиться о его здоровье. Посему, покинув монастырь, Казанова почел своим долгом навестить бывшего врага. Знатный поляк принял его в постели (он еще не вставал), говорил с ним любезно и всячески показывал, что зла на него не держит. Он даже пошутил, что, к счастью для себя, решил не обедать перед дуэлью, поэтому пуля миновала его пустой желудок, ведь, будь он полон, она бы непременно пробила его.
— А я, ваше сиятельство, плотно пообедал, — признался Казанова, — из страха, что обед этот станет последним в моей жизни.
Еще Браницкий признался, что перед поединком сходил в костел исповедаться и причаститься. Слушая его, Казанова вспомнил те несколько слов, с которыми он обратился к Господу, когда узнал, что дуэль состоится: «Господи, если противник меня убьет, я попаду в ад. Так не дай же ему убить меня».
Так незаметно пролетело несколько часов. Казанова еще раз попросил Браницкого простить его за нанесенную ему тяжкую рану, а также поблагодарил за честь, которую Браницкий оказал ему, приняв его вызов. Расстались они вполне в приятельских отношениях. Свой рассказ о дуэли, как и рассказ о побеге из Пьомби, Казанова опубликовал отдельной брошюрой, имевшей, по свидетельству современников, большой успех, не меньший, чем устный рассказ, исполнявшийся автором чрезвычайно охотно. Ведь для плебея Казановы дуэль с потомком старинного рыцарского рода была чем-то вроде пожалования дворянства. Две недели разъезжал он по званым обедам и ужинам, рассказывая всем любопытствующим о своей дуэли. Иногда на этих приемах бывал сам король, однако он делал вид, что не слушает Авантюриста. Но однажды, отозвав его в сторону, Станислав Август спросил:
— А ежели бы на родине вас обидел венецианский дворянин, вы вызвали бы его на поединок?
— Нет, ваше величество, он не стал бы со мной драться, — откровенно сказал Казанова.
— А что бы вы тогда сделали?
— Постарался бы обуздать себя. Но коли он обидел бы меня на чужбине, то непременно бы вызвал и заставил вызов принять, — убедительно произнес венецианец.
Король дуэли не любил и задир не жаловал, и хотя Казанове было даровано помилование, отношение к нему монарха теперь оставляло желать много лучшего. И Авантюрист решил на время покинуть Варшаву, дабы улеглись все слухи, споры и сплетни. Объехав большую часть земель тогдашнего царства Польского, он наконец вспомнил и об удовольствиях, о которых за время истории с дуэлью он как-то подзабыл. В замке на берегах Вислы ему приглянулась миловидная крестьяночка и он купил ее — так же, как в Екатерингофе Заиру, с той лишь разницей, что с полькой он провел всего неделю и обошлась она ему не в пример дешевле. Поняв, что гость готов платить за приглянувшихся ему девиц, управляющий замком стал предлагать ему их во множестве; только хорошеньких среди них было мало. Казанова сказал ему об этом.
— Так ведь не с лица воду пить, — ответил управляющий.
Вернувшись в Варшаву, Казанова обнаружил, что положение его нисколько не улучшилось, а, можно сказать, вовсе стало невыносимым. Ко двору его более не приглашали, знакомые отказывались здороваться, в домах, где прежде принимали, теперь на порог не пускали, а там, где привечали, впускали, но обходились скверно — не разговаривали и внимания почти не обращали. Наказание молчанием было для Авантюриста хуже смерти. Лишенный слова, он напоминал выброшенную из воды рыбу, что, тяжело дыша, отчаянно шлепает губами, глядя на мир обиженным стекленеющим взором. Окончательно удручило его анонимное письмо, извещавшее, что король более не желает видеть его, ибо до него дошли сведения о неблаговидных поступках венецианца во Франции, где он прикарманил изрядную сумму из лотерейной казны, и Италии, где он зарабатывал на жизнь низким ремеслом бродячего комедианта. Понимая, что опровергнуть клевету ему не удастся, Казанова в сердцах повелел собирать чемодан, но вскоре отменил приказание. У него совершенно не было денег: ни на дорогу, ни для того, чтобы рассчитаться с долгами.
