Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мы видим, что клевета и зависть не дают покоя Марату даже в могиле. Однако услуги, оказанные им его стране, не забудутся и сберегут память о нем для грядущих поколений.

Граждане, наши братья, если у вас осталась хотя бы капля сомнений относительно Марата, мы сделаем все, чтобы разубедить вас. Те же самые сердца, те же самые глаза, проливавшие слезы над могилой всеми чтимого Мишеля Лепелетье, те, кто трепетал, узнав, какой опасности избежал Бурдон, проливали слезы о Марате и тревожились о его памяти.

Граждане, братья, Друг народа умер, не оставив даже на что похоронить его; нация оплатила его похороны. На его могиле можно прочесть слова, которые написали парижане и которые не сотрутся никогда: "Марат, Друг народа, убитый врагами народа"».

Обращение, адресованное не столько поклонникам Марата, сколько тем, кто скептически относился к «передовым идеям» Друга народа, а в нем самом видел прежде всего подстрекателя к кровавым погромам и апологета доносительства, разослали по всем секциям, всем фронтам и всем рассыпанным по стране отделениям Якобинского клуба. Используя случай, прозорливые составители обращения превозносили Марата за его умение превратить донос в проявление гражданской добродетели. Ибо донос станет главным орудием грядущего Террора.

Памяти Марата посвящали песни, гимны, кантаты, стихи, где прославляли деяния Марата и проклинали его убийц:

За то, что он с федералистов
Проклятую маску срывал,
Марат обескровленный пал
От черной руки роялистов[102].

В посвященных Марату стихах, которые часто распевали на мотив популярных в то время мелодий, убийцей Друга народа нередко выступала не «фурия», не «женщина-чудовище», а «черные силы» заговорщиков — роялистов, жирондистов, федералистов. Многим по-прежнему не верилось, что удар Марату нанесла слабая женщина, и не по зову мести или подстрекаемая фракционерами, а из самых чистых, республиканских побуждений. По словам Луи Блана, Шарлотта Корде оказалась самой знаменитой из всех учеников и последователей Марата, ибо она довела его теорию «пятисот голов ради спасения пятисот тысяч» до логического конца — «до убийства самого учителя из-за проповедуемых им принципов»! Ведь сказав в суде: «Я убила одного, чтобы спасти сто тысяч», она, сама того не подозревая, выразила доктрину Марата! И провозглашая величие Марата и ничтожество Шарлотты Корде, якобинцы стремились затушевать это сходство принципов убийцы и жертвы, затушевать жертвенный характер поступка Шарлотты Корде, приписав его влиянию заговорщиков-жирондистов или роялистов. Тем более что «заговорщики» были живы и, обвинив их в подстрекательстве к убийству Марата, правящая партия получала еще один веский повод отправить их на гильотину. Многие парижане поддерживали такое решение:

Напрасно в тишине
Вы растирали яды.
Раскрылась всей стране
Измена ваша, гады![103]

«Бриссо, это чудовище, на чьей совести кровь миллиона человек, Бриссо, заставивший нас объявить войну, все еще дышит! — возмущались газеты якобинского толка. — Голова Бриссо, как и головы остальных депутатов-клятвопреступников, должны пасть от меча закона!»

Пока Шарлотта находилась в пути в Париж, Конвент по предложению Сен-Жюста постановил считать изменниками отечества исключенных из состава Конвента депутатов, в число которых, как известно, вошли и те, кто нашел пристанище в Кане. Марат и Шарлотта Корде погибли раньше, чем взошли на эшафот жирондисты и их друзья. Ускорила ли смерть Марата их гибель? С одной стороны, церемонии воздаяния почестей праху Марата на время отвлекли внимание нации от всех прочих дел. С другой — народ хотел отомстить тем, кто, по его мнению, направил кинжал Корде в грудь его друга. Якобинцы обвинили Жиронду в измене, заговоре, развертывании федералистской пропаганды против Парижа, попытке реставрировать монархию, желании истребить половину Конвента. Семьдесят три жирондиста из числа членов Конвента мужественно подписали протест против ареста своих лидеров, подставив, таким образом, собственные головы под топор гильотины. Извещенный об этом Робеспьер решил не придавать преступного значения этому благородному человеческому порыву и не наказывать подписавшихся. Но впоследствии, когда протест был найден в бумагах Деперре, о подписантах вспомнили и отправили на эшафот. Всего за лето и осень 1793 года казнили 178 человек, отмеченных клеймом «жирондист».

Обвинения, сформулированные Сен-Жюстом в его речи, носили ярко выраженный пропагандистский характер: тайный сговор с роялистами, заговор против республики… Такие же обвинения в свое время выдвигали и жирондисты, пытаясь свалить Робеспьера и Гору. Якобинцы обвиняли жирондистов в федерализме, стремлении расчленить страну, а жирондисты винили монтаньяров в намерении установить диктатуру. Якобинцы пришли к диктатуре. Жирондисты попытались организовать сопротивление провинций диктатуре якобинского Конвента, но потерпели неудачу, ибо в то время любое сопротивление парижской революционной власти быстро приобретало белую, монархическую окраску[104]. Возвращения Старого порядка не хотели большинство французов, поэтому любая партия, желавшая утвердиться у власти, принималась пугать народ роялистскими заговорами.

Главный процесс над лидерами жирондистов начался 24 октября. Перед Фукье-Тенвилем стояла сложная задача: люди, которых следовало осудить на смерть, не сделали ничего, за что им следовало бы вынести приговор. Приходилось судить их за мысли и преступные намерения, доказать которые не представлялось возможным. Блестящие ораторы, искренние сторонники революции, еще имевшие друзей и в Конвенте, и среди тех, кто сидел в зале суда, жирондисты уверенно отвечали на вопросы, приводя в замешательство судей. Процесс затягивался, дебаты длились неделю, а конца не предвиделось. Деятельность жирондистов протекала открыто, на глазах у всех, поэтому свидетели, у которых хватало смелости сказать правду, признавали, что якобинцы всегда выказывали неприязнь к жирондистам. А сами жирондисты решительно заявляли: «Вы судите нас за наши убеждения. Вы обвиняете нас в заговоре, потому что мы мыслим иначе, чем вы».

Тогда Эбер, возможно, все еще имевший зуб на жирондистов, вместе с депутацией патриотов явился в Конвент и потребовал, чтобы присяжные, убедившись в виновности обвиняемых, прекратили прения. Требование признали справедливым, и 30 октября суд вынес обвинительный приговор. Говорят, что подсудимые пришли в необычайное волнение и даже попытались вырваться из оцепления. Некоторые, избавляясь от всего ненужного, стали бросать в зал ассигнации, которые возмущенный народ немедленно принялся топтать. Главный присяжный Антон ель побледнел, как полотно. Казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Валазе (у него была возможность спастись, но он отказался) заколол себя кинжалом на глазах потрясенного суда. А Ласурс воскликнул: «Я умираю в день, когда народ потерял рассудок, но когда он вновь обретет его, умрете вы!» Со стихами Вольтера на устах в тюрьме закололся жирондист Клавьер, бывший министр финансов, арестованный вместе с Манон Ролан. Если бы жирондисты не были жирондистами, то есть людьми, скорее слова, нежели действия, возможно, они смогли бы переломить ситуацию в свою пользу. Но этого не случилось; восклицая: «Смерть изменникам!» — народ при свете свечей (заседание затянулось до поздней ночи) покинул зал суда.

Кто-то из современников сказал, что после изгнания из Конвента жирондистов охватила самоубийственная лихорадка. Те, кто мог спастись, оставались на месте, не желая расставаться с друзьями. Сблизившийся с монтаньярами Дюко, чье имя сам Марат вычеркнул из проскрипционных списков, 6 июня выступил в защиту опальных депутатов, к которым принадлежал его друг Фонфред. Дюко арестовали; в камере он утешал друга, тосковавшего по жене и детям; на эшафот друзья поднялись вместе. Сидевший на скамьях Горы Ласурс поддержал жирондистов в их борьбе с Робеспьером и был казнен вместе с ними. Врача Леарди, активно защищавшего жирондистов, также казнили. Лестерптбовэ казнили исключительно за сочувствие Жиронде. Не сумев отправить полк на помощь товарищам в Париж, в Марселе утопился жирондист Ребекки. Он вошел в море и двинулся вперед, навстречу солнцу и пробуждавшемуся дню. Он шел все дальше и дальше, пока лазурные волны не сомкнулись над его головой.

вернуться

102

Гимн в честь Марата, Друга народа, мученика свободы. Сочинение Т. Руссо / Пер. А. Кочеткова.

вернуться

103

Куплеты о депутатах-заговорщиках / Пер. М. Травчетова.

вернуться

104

Королевское знамя Бурбонов было белого цвета с золотыми лилиями.

61
{"b":"197192","o":1}