Моих родных и друзей не должны привлекать к ответственности, так как я никого не посвящала в свои планы. Прилагаю к этому воззванию свидетельство о своем крещении, дабы показать, на что способна самая слабая рука, ведомая исключительно самоотверженностью. Если мой замысел не удастся, французы, я показала вам дорогу, вы знаете своих врагов; поднимайтесь! Идите вперед! Разите!»

Что делала Шарлотта в тот душный июльский день? Вряд ли она еще раз выходила в город — Париж интересовал ее только как место, где она должна отыскать Марата и в первый и в последний раз в его и своей жизни посмотреть ему в глаза. Тем более что встала она на заре, а для задуманного ей нужны силы. И Шарлотта вновь рано ложится спать. Пока она писала свое обращение, она поняла: Чудовище должен сразить кинжал Брута!

К этому времени Шарлотта уже знала, что Марат почти месяц не покидает дома из-за обострившейся кожной болезни. Из-за отвратительных струпьев, покрывших его тело, Друг народа практически не вылезал из медной ванны в форме сапога, поперек которой лежала широкая гладкая доска, которую он использовал вместо письменного стола. На этой доске он делал свою газету, в которой призывал народ быть бдительным и беспощадно рубить головы заговорщикам. К нему пришла делегация от клуба кордельеров, и он сказал им: «Мое единственное желание — иметь возможность при последнем вздохе заявить: "Отечество спасено"». Эти слова прозвучат на процессе по делу об убийстве гражданина Марата гражданкой Корде.

В отчете о посещении Марата депутацией из Якобинского клуба один из делегатов, пораженный зрелищем работающего в ванне Марата, написал: «Это не простая болезнь…

Это много патриотизма, сжатого, втиснутого в небольшое тело; неистовое напряжение патриотизма, возбуждаемого со всех сторон, его убивает». Вот такая болезнь — избыток патриотизма… Причины для необычной болезни имелись: после падения жирондистов популярность Марата в Конвенте пошла на убыль: его слушали, но не внимали. Парижская чернь по-прежнему была готова носить его на руках, но охотнее раскупала «Папашу Дюшена»: площадной язык этой газеты оказался ей ближе. «Публициста французской республики» приходилось больше распространять, нежели продавать, несмотря на невысокую цену. В результате типографские расходы съедали почти все депутатское жалованье Марата, в то время как он был искренне убежден, что закрытие его газеты станет настоящим бедствием для патриотов. Воистину, патриотическая болезнь… Но, похоже, печальный исход болезни Марата якобинцы встретили бы с облегчением: несмотря на общность взглядов с Робеспьером, Марат всегда видел вокруг только врагов и уже намекал, что Неподкупный рвется к личной власти. Робеспьер же в речах Марата давно угадал угрозу для себя.

Тринадцатого июля Шарлотта, по привычке, встала рано и, надев платье из светлого канифаса в полоску, булавками прикрепила под корсажем «Воззвание к французам» и свое свидетельство о крещении. Затем, надев высокую шляпу и украсив ее зелеными лентами, она отправилась в сад Пале-Эгалите, бывший Пале-Рояль, где, как сказали ей вчера, она сможет купить нож. Придя в сад, она села на скамью и стала ждать семи часов, когда открывались лавки. У раннего разносчика она купила за два су брошюру, где рассказывалось о казни девяти граждан Орлеана, покушавшихся на жизнь комиссара Конвента Леонара Бурдона. Все обвиняемые взошли на эшафот в красных рубашках отцеубийц: покушаясь на депутата, они покусились на отца народа. На самом деле почти все обвиняемые никогда не видели Бурдона. Возвращаясь в поздний час после оргии, этот посланец Конвента был задержан патрулем, оказал сопротивление, а утром, проспавшись, представил ночное происшествие как покушение на избранника народа. Ему поверили на слово.

Подождав немного, Шарлотта направилась к скобяной лавке Бадена, значившейся под номером 177, и за 40 су купила там обычный кухонный нож в шагреневых ножнах. Спрятав нож в карман платья, она вышла из Пале-Рояля и по улице Круа-де-Пти-Шан направилась к площади Виктуар Насьональ, где находилась стоянка фиакров. Походив кругами, чтобы скоротать время, она часов около девяти подошла к одному из возниц и попросила доставить ее к Марату. Но оказалось, что кучер не знает его адреса. «Так узнайте его!» — воскликнула Шарлотта. Кучер справился у своих товарищей, и те сообщили ему, что гражданин Марат живет на улице Кордельеров, 30. Шарлотта села в фиакр, и пока экипаж ехал по городу — переезжал Новый мост и катил по длинной, убегающей вверх улице Кордельеров, — она незаметно переложила нож из кармана за корсаж и прикрыла его косынкой.

Марат жил в квартире, снятой его подругой Симоной Эврар в добротном старом доме, известном как особняк Каора. В маленьком дворике, отгороженном от улицы решетчатыми воротами, в углу находился колодец. «Направо шла каменная лестница с железными коваными перилами; описывая полукруг, она вела на каменную площадку, выходившую двумя окнами во двор. Здесь была дверь Марата, у которой вместо шнурка для звонка висел железный прут с ручкой. Рядом с этой дверью в стене было проделано окно, через которое свет проникал в кухню». Во двор можно было проникнуть либо через ворота, либо через лавочку консьержки Мари Барб Пен. Отпустив фиакр, Шарлотта уверенным шагом подошла к двери, открыла ее и сразу же, не дожидаясь расспросов гражданки Пен, спросила, где живет гражданин Марат. «На втором этаже, — ответила консьержка и добавила: — Только гражданин Марат очень болен и никого не принимает». Но посетительница уже не слушала ее; пробежав через двор, она взлетела по лестнице и толкнула железный прут, издавший при падении громкий лязгающий звук. Из двери выскочила молоденькая девушка, Жанетта Марешаль, кухарка в доме Марата. После знакомства с Симоной Друг народа жил в окружении женщин: кроме Симоны в квартире проживали ее сестра Катрин и сестра Марата Альбертина. В тот день Альбертина отсутствовала. Впоследствии, вспоминая о кончине обожаемого брата, она говорила, что если бы в тот день была дома, коварная аристократка ни за что не проникла бы к Марату.

Шарлотта попросила пропустить ее к гражданину Марату: она специально приехала из Кана, чтобы сообщить Другу народа о готовящемся там заговоре. Жанетта знала, что Марат не принимает, но вдруг ради разоблачения заговора он изменит свое решение? Пока она топталась в растерянности, не зная, что ответить, вышла Симона и решительно отказала просительнице в приеме. По ее тону Шарлотта поняла, что спорить бессмысленно. Но ей во что бы то ни стало надо войти, и она кротким голосом спросила, «когда ей лучше прийти в другой раз». Симона была категорична: «Когда Другу народа станет лучше, мы не знаем. Поэтому вам нет нужды возвращаться».

Опечаленная, Шарлотта вышла на улицу и уныло побрела куда глаза глядят. Потом, спохватившись, что не запомнила дорогу, взяла фиакр и вернулась в гостиницу. Или все же добралась пешком, расспрашивая прохожих?

На суде гражданка Пен скажет, что днем Шарлотта приходила еще раз, ближе к полудню, — наверное, понадеявшись, что консьержки не будет на месте. Но ей не удалось обмануть бдительную гражданку Пен: та выпроводила назойливую посетительницу и заперла за ней дверь. Однако многие биографы полагают, что этот дневной визит полностью выдуман консьержкой, пытавшейся оправдаться в том, что она впустила убийцу в дом.

Прибыв в гостиницу еще до полудня, Шарлотта решила написать Марату письмо — быть может, прочитав его, он велит своим женщинам пропустить ее? От хозяйки гостиницы она узнала, что в Париже имеется специальная городская почта, которая каждые два часа за два су разносит письма адресатам. Попросив перо, чернила и бумагу, девушка написала записку:

«Париж, 12 июля, 2-й год Республики