Если повсюду в Европе Реформация и в первую очередь кальвинизм стали идейным лозунгом буржуазии в ее борьбе с феодалами, то во Франции все произошло как бы наоборот: большая часть буржуазии осталась верна господствующему режиму, а кальвинизм в основном стал программой реакционного феодального дворянства! Впрочем, при внимательном рассмотрении этот видимый парадокс оказывается вполне объяснимым: он тесно связан с особенностями социально-экономического и политического развития средневековой Франции.

Французское королевство много раньше других государств феодальной Европы стало на путь политической централизации. Уже в XIII–XIV веках при королях Филиппе II Августе (1180–1222), Людовике IX Святом (1226–1270) и Филиппе IV Красивом (1285–1314) независимость крупных феодалов от короны была значительно ослаблена. Столетняя война с Англией (1337–1453) несколько нарушила этот процесс, но после победы Французской монархии он быстро завершился: Людовик XI (1461–1483) добил последних сепаратистов во главе с их вождем, могущественным герцогом Бургундским, а Франциск I (1515–1547) уже писал в своих указах, распространявшихся на всю страну, «…ибо такова есть Наша воля…».

Быстрые и решительные успехи французских королей на пути централизации страны в значительной мере объясняются тем, что они рано нашли верного и устойчивого союзника на этом пути. Таким союзником оказались сначала города, а затем молодая буржуазия — главный выкормыш тех же городов. Союз королевской власти с городами и позже с буржуазией был исторически прогрессивным явлением, одинаково выгодным обоим союзникам и всей стране в целом: королям он давал силы бороться с сепаратизмом феодалов, городам обеспечивал быстроту и стабильность развития, создавая единый внутренний рынок, Францию в целом делал централизованным и могущественным государством. Вместе с тем, союз этот вносил известные коррективы в отношения монархии с феодальным дворянством — все еще господствующим классом средневековья. По мере усиления короля и превращения его в абсолютного монарха дворянство, в прошлом более или менее однородное, расслаиваюсь на две взаимно противоположные части: дворянство придворное, окружавшее престол, и дворянство провинциальное — всю остальную массу мелких, средних и крупных феодалов страны. Дворянство придворное жило целиком за счет государственного пирога, поставлямого налогоплательщиками. Дворянство провинциальное к этому пирогу доступа не имело и вынуждено было довольствоваться трофеями феодальных войн и податями со своих крепостных. Однако с конца XV — начала XVI века оба эти источника начали иссякать: изобретение пороха и огнестрельного оружия понизили возможности феодала в войне, и вскоре дворянина-рыцаря здесь успешно заменил солдат-ландскнехт, а «революция цен», связанная с открытием Америки и морского пути в Индию, резко понизила реальную феодальную ренту — стоимость тех денег, которые помещик выколачивал из своих крестьян.

Первые четыре абсолютных монарха Франции попытались исправить дело, ввязавшись в перманентную захватническую войну. При Карле VIII (1483–1498), Людовике XII (1498–1515), Франциске I (1515–1547) и Генрихе II (1547–1559) Франция прочно увязла в так называемых «Итальянских войнах» (1494–1559), ведшихся с переменным успехом, но прочно оттягивавших основную массу провинциального дворянства, решавшего свои экономические проблемы за счет ограбления Северной и Средней Италии. Однако когда в 1559 году миром в Като-Камбрези эпопея завершилась. Франция оказалась вынужденной отказаться от всех завоеваний в Италии, вследствие чего кормушка для провинциального дворянства оказалась недоступной. Вот, собственно, и ключ к пониманию специфики гугенотского движения во Франции.

Для того чтобы убедиться в этом, рассмотрим, как складывалась политическая и классовая ситуация во Франции с этого времени.

На одном полюсе оказались: двор абсолютного монарха и большая часть буржуазии, экономически связанная с двором. Это была преуспевающая часть общества.

Другой полюс составляло провинциальное дворянство, утратившее кормушку и нищавшее от года к году, вдали от двора, в своем захолустье.

Между ними оказалась вся масса податного населения, питавшая одну и другую группы и ненавидевшая их обеих.

В соответствии с развитием реформации в Европе, каждая из этих групп поспешила выбрать для себя религиозное направление, которому должно следовать.

Абсолютный монарх и придворная аристократия, естественно, остались верны католицизму. Буржуазия, которая, казалось бы, должна была избрать протестантизм (как и было повсюду в других государствах Европы), во Франции, вследствие своей исторически тесной спайки с монархией (о чем подробно говорилось выше), также осталась правоверно католической.

Широкие народные массы частично перешли в протестантизм («гугеноты религиозные»), но в большинстве оставались верны вековой традиции все того же католицизма.

Что оставалось делать в этих условиях обездоленной массе провинциального дворянства? Только одно: борясь против элиты, избрать для себя знамя, оппозиционное господствующей вере, иначе говоря, знамя протестантизма, то есть превратиться в гугенотов!

Тот факт, что эта мысль абсолютно верна и неоспорима, ярко доказывает массовое выступление дворян-гугенотов против католического правительства сразу же(!) после мира в Като-Камбрези (так называемый «Амбуазский заговор» 1559 года). Очевидно это и потому, что современники прекрасно понимали суть дела и отделяли от «гугенотов религиозных» (то есть идейных) «гугенотов политических», иначе говоря тех, кто избрал протестантскую конфессию из чисто политических соображений, используя ее организационные формы для борьбы с ненавистными аристократами-католиками.

Именно поэтому, кстати говоря, «политические гугеноты» не отличались особенной стойкостью убеждений и так же, как и их вожди (Генрих Наваррский, принц Конде), если это оказывалось полезным, легко переходили из одной веры в другую.

Не более устойчивым оказался и противоположный, католический лагерь. В нем были, конечно, «зубры» вроде Генриха де Гиза, слепо державшиеся за свою программу (за что им иной раз и приходилось дорого платить), но были и «вожаки» гораздо менее устойчивые, как, в частности, последний Валуа — Генрих III (1574–1589), метавшийся между католиками и гугенотами, что также закончилось для него весьма плачевно.

Гугенотские войны второй половины XVI века (их было всего десять) шли с переменным успехом, но время показало, что потенциал католиков во Франции был все же выше того, чем располагали протестанты. Это стало ясно уже в результате печально знаменитой Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 года, картинно описанной Андре Кастело и ставшей первым массовым избиением гугенотов. Подобные гекатомбы, может быть в меньших размерах, наблюдались и впредь. Для большинства населения Франции в конечном итоге протестантизм оказался неприемлемым — ей вплоть до наших дней было суждено остаться католической страной. На определенном этапе это понял даже великий «еретик» Генрих Наваррский и, рассудив, что «Париж стоит мессы», в очередной раз перешел в католическую веру, чем обеспечил себе корону Франции, хотя все же не избежал ножа фанатика-католика.

Что же касается его разведенной жены, королевы Марго, то при всей своей ветрености и изменчивости она сумела в течение целой жизни остаться верной религии предков и в трудные для себя дни героически отстаивала в импровизированной церкви по три мессы кряду. Это весьма убедительно показал автор книги, лежащей перед нами. Не сомневаемся, что она будет принята благосклонно русским читателем, который, быть может, вслед за этим пожелает встретиться и с другими книгами маститого писателя-историка.

А. Левандовский