В фильме, сделанном задолго до того, как Роберто встретил Ингрид Бергман, присутствовало одно странное обстоятельство. Первым, на что она обратила внимание, когда смотрела «Открытый город», было упоминание ее имени и фамилии: Ингрид звали лютую немку, а Бергманом оказался капитан СС.

Ингрид знала, что Роберто увлекал сам процесс показа человека и тех коллизий, что называются жизнью. Она знала, что его неприязнь к студийным съемкам, декорациям, гриму объясняется тем, что в конце концов все это выглядит фальшиво. Поэтому она понимала природу его отношения к профессиональным актерам: их ярко выраженная индивидуальность, профессиональная выучка размывали самобытность тех характеров, которые он пытался воссоздать.

Немаловажно для нее было и то, что он испытывал недоверие к Голливуду, где успех определялся созданием четкого амплуа актера, то есть бесконечным повторением одного и того же образа.

Вполне возможно, что в самом начале своей карьеры режиссера Роберто находился в счастливом заблуждении, полагая, что все люди похожи на его соотечественников, для которых жизнь — непрекращающееся театральное действо. Итальянцы не испытывали никакой нужды ни в национальных драматических школах, ни в студиях, обучающих методам актерской игры. Они рождались актерами «натуральной» школы.

«Неореализм не останавливается на очевидном, — говорил Роберто. — Он снимает все покровы с человеческой души». Еще он заявлял: «Я вовсе не пессимист. Я настоящий реалист, и я готов показать мир, полный радости и безмятежного счастья, если таковой существует. Поэтому я вернулся к истории святого Франциска, который, несмотря на безнравственность, царившую в мире, повсюду находил радость. Даже там, где, казалось, найти ее было невозможно, — среди покорности и смирения».

Тем не менее были моменты на съемках в Стромболи, когда смыслом жизни становился тяжелый, изнурительный труд, а не созерцательная работа мысли, которая для Ингрид всегда была главной.

Двое мужчин, которых Роберто пригласил сниматься еще в Салерно, вместе с остальными «любителями» таскали тяжести. Они понятия не имели, что одного из них Роберто собирался использовать в качестве моего партнера. Роберто сказал мне: «Теперь видишь, почему я беру любителей. Пригласи я актеров, стали бы они таскать такую поклажу?»

Оба молодых парня были рыбаками. Они думали, что и в фильме станут изображать рыбаков. Роберто давал им самую разную работу, а сам внимательно наблюдал за ними. Сначала он думал, что для главной роли подойдет тот, что повыше и посимпатичнее. Но в конце концов сказал мне: «Пожалуй, твоим партнером будет тот, что пониже. Он поумнее».

Думаю, Марио Витале едва не потерял сознание, когда Роберто объявил ему о своем решении. Но, как только до Марио дошло, что за работа ему досталась, он тут же спросил: «А когда я смогу ее поцеловать?» «Никогда, — раздраженно ответил Роберто. —Ты будешь получать 75 долларов в неделю. Полагаю, этого будет достаточно».

Высокому парню дали другую роль.

Раз в неделю почтовый пароход доставлял пришедшие в Неаполь вести от друзей, врагов, доброжелателей. Пришло милое письмо от мистера Дж. Фреда Кутса, который заверял: «Ваше романтическое чувство миллионами из нас не осуждается, и, будучи сочинителем песен, я пишу сейчас новую симпатичную песенку для вас обоих. Слова и музыку перешлю по почте, как только все будет готово. Назову я ее «Мой сицилианец — один из миллиона. Неудивительно, что я так люблю его». Ингрид сохранила это письмо.

Тогда же, 22 апреля 1949 года, Ингрид, почти в шоке, прочитала письмо из «Моушн Пикчер Ассошиейшн оф Америка» — организации, созданной ведущими кинофирмами для выполнения функций цензора, призванной обеспечить на пленке победу добра над злом, а также для того, чтобы следить за соблюдением всех правил и норм кинопроизводства согласно морали христианского общества. Письмо было подписано Джозефом И. Брином — вице-президентом и директором «Продакшн Коуд Администрейшн». Его подтекст внушал такой легкоранимой женщине, как Ингрид, серьезную тревогу.

Дорогая мисс Бергман, на днях американские газеты довольно широко оповестили читателей о том, что Вы собираетесь оставить своего мужа, дочь и выйти замуж за Роберто Росселлини. Разумеется, эти сообщения явились причиной общего ужаса среди тех, кто привык считать Вас «Первой Леди Экрана» и как актрису, и как женщину. Я со всех сторон слышу выражения глубочайшего сожаления по поводу Ваших планов.

Цель моего письма состоит в том, чтобы обратить Ваше внимание на создавшуюся ситуацию. Весьма возможно, данные сведения не совсем верны и являются результатом излишнего рвения со стороны той части пресс-агентов, которые ошибочно полагают, что таким способом привлекают к Вам общественное внимание в целях рекламы.

Каждый, кто так думает, находится в трагическом заблуждении. История такого рода накладывает неблагоприятный отпечаток не только на Ваши фильмы. Она вполне может погубить Вас как актрису. Все это может привести американскую публику в такую ярость, что она будет игнорировать картины с Вашим участием. А это в свою очередь мгновенно отразится на кассовых сборах.

Положение настолько серьезно, что, несмотря на собственное угнетенное состояние, я тем не менее хочу предложить Вам в самое ближайшее время изыскать возможность для опубликования официального опровержения данных слухов. Вы должны откровенно заявить, что все это неправда, что у Вас нет намерений оставить ребенка и уйти от мужа, нет планов выходить замуж за кого-то другого.

Я предлагаю сделать все, что в Ваших силах, дабы дезавуировать сообщения, которые губительно скажутся на Вашей репутации и могут привести к личной трагедии.

Надеюсь, Вы не посетуете на мою откровенность. Все это представляется мне столь важным, что я не мог не написать Вам о своей позиции в этом деле.

С искренним уверением в уважении к Вам, сердечно Джозеф Брин».

Письмо угрожало ей не только как актрисе. Оно угрожало ее доходам, а также успеху «Жанны д’Арк», только что вышедший на экраны Европы и Соединенных Штатов. В нем была угроза и в адрес ее последнего фильма, «Под знаком Козерога», который осенью ждал выхода на экраны. Разумеется, меч навис и над фильмом, ставшим причиной скандала, тем, который они сейчас снимали на Стромболи. Учитывая ту меру власти, которой обладали голливудские магнаты, вполне можно было допустить, что все три фильма окажутся изъятыми из проката.

Телеграмма от Уолтера Уонгера, продюсера «Жанны д’Арк», не внесла в ее душу успокоения:

«Гнусные слухи о Вашем поведении нуждаются в немедленном опровержении. Если Вас не волнует Ваша собственная судьба и судьба Вашей семьи, то Вам следует знать, что я верил в Вас, в Вашу честность, я сделал громадные вложения, подвергая опасности свое будущее и будущее моей семьи. Оно под угрозой до тех пор, пока Ваше поведение не опровергнет слухи, которые радио, газеты разносят по всему миру.

Мы оба должны испытывать чувство ответственности перед Виктором Флемингом, перед его памятью и перед всеми, кто верит в нас. Допускаю, что Вы не осознаете всего этого или неправильно информированы о значимости газетных вымыслов и их последствиях, что Вы полностью введены в заблуждение. Но не обманывайте себя, считая свой поступок проявлением храбрости и артистизма. Никто не освобождает Вас от соблюдения норм и приличий, которые приняты у всех простых людей.

Телеграфируйте мне по получении этой телеграммы».

Ингрид казалось, что никто вокруг не понимает ее положения. Да, она сама сделала этот ответственный шаг, но неужели она не имела права на личную жизнь? Неужели никто не понимает, что у нее есть своя точка зрения, что она не совершает никакого грандиозного преступления? Однако почта периодически доставляла ворох новых издевательских газетных статеек, писем, карикатур с негодующими подписями. Ее состояние, полное чувства вины, становилось невыносимым. В отчаянии она набросала письмо отцу Донсюру, французскому священнику, бывшему консультантом в «Жанне д’Арк». Она испытывала к нему самое глубокое уважение.