«3 марта 1953 года.

Милая моя Пиа, мне понадобилось какое-то время, чтобы собрать всю свою храбрость и ответить на твое последнее письмо. Отвечать на него так же больно, как и читать его.

Приди письмо с объяснением визита моего адвоката немного пораньше, и ты не была бы в таком шоке. Теперь-то ты знаешь, что это был чисто дружеский визит. Мне говорили, что папа с ним разговаривал совершенно по-дружески. Поэтому беспокоиться не о чем. Я уже говорила тебе, что никак не могу повлиять на то, что пишется в газетах и говорится по радио. Я постоянно отказываюсь давать интервью о моей личной жизни. Особенно после разговора с тобой. Но когда снимаешься в кино, это привлекает к тебе внимание. И о картине судят не только по ее достоинствам, но и по той рекламе, которая ей сопутствует. Я не могу воспрепятствовать появлению репортеров на съемках. Так было на протяжении всей моей жизни. А все, что ты слышишь по радио и читаешь в газетах, — это сплетни. С тех пор как мы с папой расстались, он тоже предпочитает не верить этому. Ну, а уж если и ты мне не веришь, тут я ничего не смогу сделать, кроме того, чтобы повторить все, что я уже сказала.

Больше я тебя не буду беспокоить, Пиа. Кажется, я уже не в состоянии доказать тебе, что не хочу тебя ни к чему принуждать. Если бы ты была меньше, я бы еще попробовала. А сейчас ты в состоянии решать все сама. Ты просишь оставить вас в покое. Хорошо, я сделаю это. Я боролась почти четыре года, чтобы быть для тебя хоть чем-то. Я не просила многого, чтобы не обидеть папу. Но мои старания не увенчались успехом. Да, ты все еще мой ребенок, и я люблю тебя так же, как и остальных моих детей. Один ребенок не может заменить другого, как ты считаешь. Я люблю тебя, моя смешная обезьянка, я целую твои светлые волосы, твой глупый нос. Всем сердцем люблю тебя, всегда буду рядом с тобой, даже если ты не хочешь меня видеть».

Ингрид, глубоко обиженная письмом Пиа, писала адвокату, ходатайствовавшему за нее в Питсбурге: «Она должна знать, что я люблю ее, что я боролась за нее. Она не может упрекнуть меня в том, чего я боялась больше всего, — что я ее покинула. Она сама не хочет видеться со мною. Остается только одно: пойти куда-нибудь в лес и выплакать свою боль. Она отвергает меня. Ну что же, не буду больше унижаться и умолять. Она хочет, чтобы ее оставили в покое. Хорошо, я сделаю это».

Во второй половине 1953 года с деньгами стало туго, и Роберто заявил, что собирается сделать много фильмов и много денег. Замысел был грандиозен и честолюбив. Предполагалось экранизировать роман французской писательницы Колетт «Дуэт — об отношениях между мужем и женой. Для исполнения мужской роли требовался актер с мировой известностью, чтобы на пару с Ингрид играть на фоне прекрасных итальянских пейзажей и древних памятников.

Роберто всегда нравился Джордж Сандерс, актер, родившийся в России. Он сыграл главную роль в третьем голливудском фильме Ингрид, «Лихорадка в раю», а позже получил «Оскара» за исполнение роли циничного театрального критика в фильме «Все о Еве».

Когда телеграмма Роберто прибыла в Голливуд, приглашая его сниматься с Ингрид, Джордж был женат на За За Габор, красивой венгерке, не появившейся ни в одном голливудском фильме. Она была глубоко обижена тем, что Джордж получил «Оскара», а она нет.

На протяжении всей своей карьеры Джордж Сан-Дерс создавал образ человека мягкого, обходительно-с учтивыми манерами. Но это было лишь внешнее впечатление. За кажущейся легкостью, безупречным выговором скрывались глубокое беспокойство и бесконечное желание сделать жизнь осмысленной и по возможности сносной. Вдобавок ко всему от российских предков он унаследовал способность периодически впадать в глубокую, мрачную тоску.

С радостью приняв предложение Роберто, он попрощался с За За Габор, безмятежно сушившей волосы, и отправился в Рим.

Роберто еще раньше знал о Джордже Сандерсе ему нравился такой тип актера. Он действительно прекрасно подходил к роману Колетт «Дуэт». Но, к несчастью, к тому времени, когда прибыл Джордж, Роберто обнаружил, что права на экранизацию романа уже проданы. Итак, у него был актер, но не было сценария. Разумеется, Роберто это не выбило из колеи, он решил написать другой сценарий.

— В чем дело? — спросил меня Джордж Сандерс.

Я приехал сюда сниматься в «Дуэте», а теперь намечается что-то другое? Он изменил свое решение?

— Да, — сказала я, потому что знала, что Роберто придумает что угодно, лишь бы не потерять Джорджа Сандерса. Правда, сама я находилась в легком замешательстве. Но я решила: Роберто есть Роберто. Он может сотворить чудо вроде «Открытого города». В конце концов мы отправились в Неаполь, который всегда его вдохновлял.

Но даже Ингрид стали одолевать сомнения после двух недель работы, которая состояла в том, что она осматривала древние статуи неаполитанского музея, пока не менее древний гид повествовал о былой славе Древней Греции и Рима.

День за днем Роберто писал сценарий, а Джордж уже находился в состоянии нервного истощения. Каждую ночь он беседовал по телефону со своим психиатром в Голливуде.

Роберто не мог в это поверить. Платить пятьдесят долларов в час только за то, чтобы поговорить с психиатром. В Италии ты идешь исповедоваться, и священник говорит тебе: «Повтори двадцать пять раз «Смилуйся, дева Мария» и иди с миром, сын мой».

Роберто не знал, кого вызывать, чтобы ободрить Джорджа: психиатра или За За Габор. Наконец он остановился на За За. Выглядела она великолепно. За За сразу же села за фортепиано. Мы их поместили в Равелло, где американская компания снимала фильм с Дженнифер Джоунс и Робертом Морли. Мы думали, что Джордж обретет там хорошее расположение духа, но этого не случилось.

Конечно, он не мог привыкнуть к манере Роберто. Как и я, он прошел голливудскую школу: строгий график съемок, отработанные диалоги, высокая продуктивность, скорость, темп. Помню, когда я начинала работать с Роберто в Италии, именно я прибывала на студию к часу начала съемок. Но не Роберто.

— Все равно ты не сможешь начать работать раньше, чем я приду, — говорил он.

— И все-таки я пойду. Лучше подожду тебя на съемочной площадке, чем в нашей прихожей, — отвечала я.

Я научилась мириться с такими вещами, а Джордж Сандерс — нет.

Помню, как мы сидели в Амальфи в номере отеля, который использовали как костюмерную. Я увидела слезы, катившиеся по его щекам.

— Что с тобой случилось? Что произошло? — разволновалась я.

— Я так несчастен из-за этого фильма. В нем нет четкого текста. Я понятия не имею, что будет происходить завтра. Так невозможно работать. Я не вынесу.

— Послушай, мы сейчас сами напишем диалог для .следующей сцены. Напишем, а потом отрепетируем.

— Ну и что это даст? Оттого, что мы сейчас отрепетируем, завтра легче не станет.

Только по окончании «Путешествия в Италию», когда Джордж сел в самолет, чтобы лететь к За За Габор в Париж, куда она отправилась раньше, он, к своему изумлению, готов был признать, что этот опыт доставил ему колоссальное удовольствие. Где еще режиссер мог обнять тебя по-отечески за плечи и сказать: «Друг мой, это не первый твой плохой фильм. И думаю, что не последний. Не горюй». Он обожал Ингрид. Ему даже понравились непонятные ассистенты, снующие с необыкновенной скоростью. Да, если подумать, он провел время прекрасно. Критика, как всегда, разута фильм в пух и прах.

Но Ингрид была совершенно счастлива. Отношения с Пиа налаживались. Они снова переписывались, и Ингрид все рассказала ей об оратории «Жанна д’Арк на костре».

По-моему, это началось, когда мы были в Неаполе и на Капри, снимая «Путешествие в Италию». Оратория Поля Клоделя и Артюра Онеггера впервые исполнялась в середине тридцатых годов. Директор оперы «Сан Карло» Паскуале ди Костанца выслал Роберто ораторию, спрашивая, не мог ли бы он ее поставить на сцене и не хочу ли я сыграть главную роль?