Свободная церковь отчасти была народным протестом против церкви того типа, которую поддерживал Робертсон. Все больше людей не соглашались с ее взглядами и отпадали, и так по капле она теряла жизненные силы с каждым прихожанином, ушедшим в независимые общины; церкви грозила медленная смерть. Эта опасность вызывала тревогу у преподобного Томаса Чалмерса уже к тому времени, когда он, в прошлом священник в Файфе и Глазго, прибыл в Эдинбургский университет в 1828 году и стал профессором богословия. Для него спасение церкви состояло в сохранении ее роли в обществе в качестве хранителя нравственности, учителя детей и защитника бедных. Религиозные учреждения должны расширять свое присутствие в растущих городах и строить много новых церквей, чтобы достучаться до опустившегося пролетариата. Откуда взять деньги? Сначала Чалмерс решил обратиться за поддержкой к британскому правительству, но получил отказ. Одной из причин было то, что он, требуя денег, отказывался признать над церковью какое бы то ни было официальное руководство: для того чтобы решить стоявшие перед ней задачи, церкви требовалась свобода действий. Этот неустранимый конфликт привел к серьезному кризису. Государство не уступило, и тогда произошел раскол, типичный акт неповиновения.
Чалмерс считал раскол победой, но он обманывался. Его представления о будущем Шотландии было основано на поддержании существующей религии, которую по сути он подтолкнул к развалу. Оставшиеся четыре года своей жизни он старался доказать, что церкви лучше без государства. Так оно, возможно, и было, когда касалось богослужения или правил, но основной проблемой оставалась общественная роль церкви, которую он всегда подчеркивал. Он попытался провести в трущобах Эдинбурга, в Вест-порте, эксперимент по социальному обеспечению на добровольной основе. Другими словами, деньги поступали не за счет налогов, а от добровольных пожертвований богатых жителей; бедные должны были получать не подачки, но средства, которыми сами могли бы распорядиться. Эксперимент провалился.[335]
В действительности достижение Чалмерса состояло в том, что он нарушил равновесие между церковью и государством, выстроенное Робертсоном. Одна чаша весов — религиозный истеблишмент — утратила часть веса, поскольку более не могла исполнять порученные ей общественные задачи. Тогда перевесила другая чаша весов — британская государственность, единственная структура, которая в ту эпоху казалась способной взять на себя эти задачи. А влияние оказалось проанглийским. Шотландия, утратив важнейший элемент своеобразия, вынуждена была приспосабливаться к своему новому, намного менее независимому положению в Соединенном Королевстве. Она начала ощущать себя скорее провинцией, чем отдельным государством. Мы можем усмотреть в расколе предвестие позднего шотландского национализма, политическая позиция которого отвергала абсолютную власть парламента. Но связь здесь лишь косвенная, а те, кто стоял во главе раскола, тщательно скрывали патриотическую сторону происходившего. Семена более поздних разногласий посеяло скорее социальное развитие, сделавшее Шотландию более британской, — большинство шотландцев этого не желали, но воспринимали, как неизбежность.[336]
Происшедший переворот отразился и на внешнем облике Эдинбурга. Свободная церковь намеревалась сравняться с шотландской, построив в каждом приходе свой храм и, по возможности, школу. В то же время схизма подтолкнула большинство ранее отколовшихся общин к объединению друг с другом. В результате пресвитериане образовали три хорошо организованные группы. Богословское соперничество было продолжено соперничеством в архитектуре, и каждая сторона старалась построить церкви выше и красивее, чем у других. В детальном описании Эдинбурга, выпущенном в серии «Здания Шотландии» (1984), перечисляются восемьдесят два храма, все еще сохранившихся в центре города, — это минимальный показатель, поскольку многие приобрели светское назначение или были снесены. В районе Холи-Корнер, у начала Морнингсайд-роуд, на одном перекрестке стоят сразу три церкви. В городе были построены храмы самого разного уровня: от епископального кафедрального собора Святой Марии в стиле ранней готики (проект Джайлса Гилберта Скотта), — три его шпиля возвышаются над городом с запада, — до безымянной часовни, принадлежащей Объединенному ассоциированному синоду отделенных церквей, на Лотиан-роуд, — нешотландцу может показаться, что ничего церковного в нем нет и не было; в настоящее время он отлично служит в качестве городского кинотеатра. Сокращение численности прихожан и слияния приходов, происходившие по всей Шотландии, стали проблемой повсюду, но в первую очередь в Эдинбурге, где примерно около половины церквей остались не более чем частью архитектурного наследия и украшением городского ландшафта. Лучшим решением может служить секуляризация, как это произошло с капеллой Хоуп-парк, ныне Королевским залом камерных концертов, и с храмом Святого Георгия на Шарлот-сквер, ныне Вест-Реджистер-хаус, хранилище государственных архивов.
Благодаря деятельности Свободной церкви в образовании город также обрел одну из своих достопримечательностей — Новый колледж с двумя башнями, стоящий на холме Маунд, был предназначен для подготовки священников для этой, наиболее поздней шотландской секты. Его создание явилось примером того, как социальная структура, сохранившаяся благодаря Союзному договору, стала давать трещины под воздействием религии. Подобным образом государственные учреждения позволили в течение более чем столетия благополучно существовать полунезависимой Шотландии. Теперь же раскол церкви означал раскол и в других сферах. Так, например, не удалось предотвратить нежелательные последствия в системе образования, возглавляемой шотландской церковью.
В Эдинбургском университете эта церковь представляла собой, без сомнения, лишь одну из действующих сил. По закону профессора должны были быть прихожанами церкви, но избирал их на большинство кафедр городской совет, который в начале XIX века выбрал нескольких членов епископальной церкви, так что конфессиональная принадлежность учитывалась не слишком серьезно. В общем и целом система хорошо справлялась со своими задачами, если не считать некоторого непотизма, — но это в клановой Шотландии не казалось большой проблемой. Поводом для недовольства стало то, что выбор между Гамильтоном и Уилсоном в 1819 году имел под собой политическую почву, тогда как ранее все определяли достоинства кандидатов или их связи. Что еще хуже, избрали не того, кого следовало бы.
В остальном у городского совета не было привычки вмешиваться в подробности жизни университета. Обязательной являлась только нравственная философия, в остальном же официальной программы не было, и профессора преподавали то, что им вздумается. Студенты также не должны были подчиняться каким-либо навязанным стандартам. Они могли начинать и бросать курсы, ориентируясь на собственные потребности или вкус, а в конце сессии, взяв билет, относились к дальнейшему, как к интеллектуальному поединку, который тренировал образованных шотландцев той эпохи в живости ума. Большинство учились не более одного-двух лет, и, возможно, лишь один из пяти-шести студентов получал в результате диплом. Единственная задача, которую был вынужден выполнять профессор, состояла в том, чтобы привлечь достаточное число студентов, поскольку в этой скупой стране оклад университетского ученого оставался жалким, и доход профессора состоял в основном из вносимой студентами платы.
Профессора добивались успеха разными путями, примером чего могут служить примеры из истории кафедры химии. Джозеф Блэк совершал фундаментальные открытия, и студенты во множестве стремились постичь эту науку. Его преемник, красивый и обходительный Томми Хоуп, выбрал другой путь использования, как описывает Кокберн, «любопытных и впечатляющих экспериментов». Крупной победой стал момент, когда он позволил студентам привести своих подруг, после чего в аудиториях на его лекцию собиралось по три сотни человек: «дамы заявляли, что никогда не видели ничего столь увлекательного, как химические представления. Доктор в полном восторге от своей аудитории, украшенной вуалями и перьями… Хорошо бы его разорвало взрывом от какого-нибудь из экспериментов. Каждая студентка готова оторвать себе от него кусочек».[337]
