Союз между церковью и университетом, который воплотил в себе Робертсон, был отличительной чертой шотландского Просвещения. Этим Шотландия отличалась от других европейских стран. Деятели эпохи Просвещения в Париже и Берлине были скептиками в отношении религии и сторонниками прогресса в политике (пусть и несколько деспотичного толка). Деятели эпохи Просвещения в Эдинбурге поддерживали религию — религию умеренную, но по-прежнему ортодоксальную, а в политике оставались консерваторами — французская революция, сама по себе продукт Просвещения, приводила их в ужас. В маленькой стране, не распоряжавшейся собственной судьбой, приходилось довольствоваться надеждами на воцарение добродетели и счастья в обществе, намеренном идти путем разума и прогресса. Шотландские мыслители рассуждали здраво, не впадая в построение излишне вычурных конструкций рационального, в отличие от якобинцев во Франции или идеалистов в Пруссии. На первое место шотландцы ставили гуманизм. Они охватывали мысленным взором и прошлое, и настоящее. Они могли превращаться в космополитов, когда хотели следовать примеру Англии, и в то же самое время как патриоты стремились к равенству Шотландии и Англии. Но если у шотландского Просвещения и имелись незначительные недостатки, оно было самым симпатичным просвещением из всех — и приятнее всего выглядело в общественной жизни, в виде душевных разговоров под хорошую выпивку.

Говоря о Робертсоне и его пресвитерианском кружке, стоит прежде всего сказать, что сами они не были глубокими мыслителями — за исключением Фергюсона, отца социологии, автора труда «Опыт об истории гражданского общества», созданного в 1767 году (вот еще одна работа, где нет ни слова о Боге). Две величайшие фигуры шотландского Просвещения, Давид Юм и Адам Смит, не принадлежали к окружению Роберстона. Они прониклись идеями Просвещения во Франции, общаясь с французскими философами, физиократами — и французскими скептиками.

Юм был атеистом, намеревавшимся разрушить представление о том, что возникновение нравственности имело причиной слово Божье. Он дискредитировал традиционную этику путем анализа, разрушавшего обоснования этой теории и указывавшего на присутствующие в ней противоречия. В своих работах философ, много размышлявший о восприятии и причинно-следственных связях, предостерегал от чрезмерного увлечения рассуждениями о причинах и следствиях, которые лежали в основе одного из старых доказательств бытия Божия. Юм часто опасался, что стиль его рассуждений слишком темен, однако всегда старался связать философию с обыденным опытом. Когда его оппоненты (не сам Робертсон, но другие пресвитериане — сторонники Просвещения) выступили с ответом Юму, они излишне полагались на суждения, продиктованные здравым смыслом, в сложных местах просто ссылаясь на Бога. К своему удовольствию они преуспели. И все же Юм как философ актуален до сих пор, в то время как они сами и их так называемая философия здравого смысла давно забыты. Тем не менее эта философия играла ведущую роль в шотландских университетах до середины XIX века. Теперь же она представляет собой не более чем исторический курьез.

Что до Смита, он в своем труде «Теория нравственных чувств» (1759) постулировал, что поведение человека основывается не на теологических, но материальных или рациональных посылках, в особенности на естественной симпатии, которую испытывают друг к другу человеческие существа. Его «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776) было сочинением, похожим на предыдущее и рассматривавшим один из аспектов науки, которую шотландцы окрестили политической экономией. Этот труд слегка озадачивал той ролью основной движущей силы, которую Смит отводил своекорыстию. Эта теория позволяла Смиту утверждать, что наиболее благоприятной основой для прогресса является «полная свобода», а не привилегии, обеспечиваемые протекционизмом. Эта библия экономики обессмертила Смита, и все же он предполагал, что она будет лишь частью так и не оконченного проекта, посвященного всеобъемлющему объяснению человеческого поведения, в котором не было никаких отсылок к какому-либо божественному откровению. Смит избегал полемики, и ему так и не пришлось встретиться лицом к лицу с христианскими критиками своих работ. Однако его высказывание, касающееся смерти Юма в 1776 году, позволяет составить представление о его мнении по данному вопросу. Он сказал, что его друг в своей жизни приблизился «к образу совершенно разумного и добродетельного человека настолько, насколько это, возможно, вообще позволяют человеческие слабости». Другими словами, Смит также отрицал необходимость связи между христианской верой и этикой. В узком кругу он высказывался более прямо, описывая, как Юм на смертном одре уходил из жизни «в большом веселии и добром расположении духа, с большим смирением перед неизбежностью естественного хода вещей, чем любой стенающий христианин с его притворным смирением перед Божьей волей».[296]

В остальном в центре внимания шотландского Просвещения была наука. Выше мы уже встречались с Джеймсом Хаттоном, отбивающим образцы породы от утесов Солсбери. Его влияние на геологию сравнимо с вкладом Юма в философию и Смита — в экономику, пусть он никогда и не обрел схожей известности. Он выступил со своей теорией образования Земли в 1788 году после десятилетий неустанных наблюдений. Согласно этой теории, в какой-то момент поверхность планеты была разрушена эрозией и воссоздана снова отложениями, сначала образовавшимися на дне моря, а затем отвердевшими и поднятыми жаром. Этот цикл повторялся бесконечное число раз в течение неопределенно долгого времени, так, что не осталось никакого следа первоначальной Земли, ничего, по чему можно было бы узнать о ее существовании. Этим смелым тезисом Хаттон освобождал геологию от теологии и закладывал основы современной научной дисциплины — которая до сих пор согласна с ним в основных положениях.[297]

Эдинбург также положил начало современной химии. Джозеф Блэк, еще один из плеяды разносторонних гениев города, сделал несколько значительных открытий в фундаментальной химии. По образованию он был медиком; в поисках средства от камней в почках он исследовал природу щелочей, вначале изучая их практическое применение, например, для отбеливания ткани, варки мыла и изготовления стекла. Позднее он заливал купоросом мел, известь или окись магния; выделяющийся газ он назвал «связанным воздухом». Мы называем его углекислым газом. Это открытие стало ключом к пониманию целого круга эмпирических явлений, от природы дыхания живых существ до техники безопасности при работе в шахтах, от плодородия почвы до приготовления газированных напитков. На концептуальном уровне Блэк изучал природу тепла в отношении разных агрегатных состояний вещества, благодаря случаю открыл понятие скрытой теплоты — и таким образом вернулся в мир обыденных вещей, оказав помощь Джеймсу Ватту в понимании того, как может работать паровой двигатель. Затем внезапно Блэк прекратил занятия химией и занялся другим. Эта перемена совпала по времени с его назначением главой кафедры медицины и химии в Эдинбургском университете.[298]

Этот университет, после десятилетий работы в этом направлении, становился наконец центром медицинских исследований, практики и преподавания — так реализовались в конце концов мечты Роберта Сибболда и его коллег, возникшие сотней лет ранее. К первой четверти XIX века Эдинбургский университет выпускал больше хирургов и докторов, чем какое-либо другое учебное заведение в Британии; всего к этому времени было выпущено 2000 человек.[299] Большим шагом вперед из неопределенности стало открытие кафедры анатомии в 1720 году. Ее возглавил Александр Монро primus, названный так потому, что он стал основателем целой династии. Он исполнял свои обязанности до смерти, постигшей его в 1767 году; на его место заступил сын Александр Монро secundus, которого, в свою очередь, сменил внук Александр Монро tertius, умерший в 1859 году. За это время было основано еще несколько кафедр медицинского факультета; к концу XVIII века их было уже шесть. Их профессора объединяли свои усилия, предлагая целый спектр курсов, благодаря которым студенты получали всесторонние познания в области медицины и могли выбирать, заниматься ли научной работой, или общей практикой. И пациенты теперь могли не только полагаться на Божью волю, но и следовать земным советам врачей, что было для них полезнее. Неудивительно, что профессора медицины стали напускать на себя важный вид в своих приемных, операционных и университетских аудиториях. Все они прожили долго, что должно свидетельствовать об их талантах в избранной области деятельности. И они обычно держались за кафедры до того момента, пока их хватку не ослабляла смерть, поскольку экономный подход Робертсона к организации высшего образования не предусматривал пенсий. Будучи сынами Шотландии с ее клановой системой, они также часто хотели, чтобы им было кому передать дела — предпочтительно родичу. Династия Монро представляет собой удачный пример этого поистине сицилианского непотизма.