Эта идея скоро воплотилась в реальность — был построен дворец Святого Андрея на южном склоне Кэлтон-Хилла. После сноса в 1817 году старого Толбута место это занимала городская тюрьма, и здесь стоял построенный в готическом стиле дом губернатора. Соседнее новое здание Томаса Тейта, суровое с фасада, но с романтическим видом на горы с обратной стороны, было возведено в новом для Эдинбурга стиле модерн, и приветствовали его далеко не все. Но журнал «Здания Шотландии» расценил его высоко, сравнив с дворцом Наций в Женеве Анри-Поля Непо: «строго симметричное в традиции бо-ар, но намного менее классическое и, по своей эксплуатации драматического вида с юга, намного более риторическое». Вход в здание, однако, «бесстыдно авторитарный» (он выглядит довольно похожим на вход в министерство люфтваффе Германа Геринга в Берлине). И все же, «какая бы то мысль ни стояла заданной архитектурой… нельзя отрицать ее абстрактные свойства и превосходное использование деталей… Южный фасад Тейта есть настоящий шедевр фантазии и величия, заслуживающий сравнения со старой Королевской Высшей школой на востоке».[415] Учитывая, какая посредственность преобладала в ту пору в остальной архитектуре Эдинбурга, здание и в самом деле могло показаться «пока самым интересным сооружением, воздвигнутым в Шотландии между войнами». И все же оно отмечало скорее начало, чем конец шотландской самостоятельности. Фактически к тому времени, когда сюда въехали государственные служащие, здание сделалось для них уже слишком тесным, и коллег продолжали распределять по конторам Нового города. Но это не имело значения: дворец Святого Андрея вновь сделал Эдинбург подлинной столицей.

Новая штаб-квартира министерства по делам Шотландии открылась, когда разразилась Вторая мировая война. На зарубежных полях сражений Королевский шотландский полк снова был вынужден принимать на себя главный удар. Первый батальон в 1940 году попал в плен под Дюнкерком участвуя в героических арьергардных боях по сдерживанию нацистов, пока эвакуировали 300 000 солдат союзных войск; после того как солдаты 1-го батальона сдались в плен, разъяренные эсэсовцы из дивизии «Мертвая голова» хладнокровно убили некоторых сыновей Эдинбурга перед тем, как погнать остальных в немецкие концлагеря. Плен ожидал и 2-й батальон, входивший в состав гарнизона Гонконга, когда тот пал в 1941 году под натиском японцев; и здесь с пленными обращались отнюдь не мягко. На родине Королевский шотландский полк пришлось воссоздавать с нуля. Всем городам Великобритании угрожали немецкие люфтваффе. В Шотландии жестокой бомбардировке подвергся Клайдсайд, но Эдинбург почти не пострадал. Враг сосредоточился на тщетных попытках уничтожить железнодорожный мост Форт-Рейл и потопить корабли в заливе. Местные жители настолько не подозревали о печальной участи других населенных пунктов Великобритании, что во время первого воздушного налета в октябре 1939 года даже не укрылись в бомбоубежищах. Напротив, тысячи людей «выходили на улицы из домов, контор и лавок и стояли, глазея в небо. Не наблюдалось никакого волнения, так как почти везде считали, что стрельба означает стрелковые учения довольно крупного масштаба».[416]

Год спустя бомбардировщики нанесли по Эдинбургу серьезный удар, пусть и не причинили большого ущерба. В каменном городе царила уверенность, что он способен выдержать все, что ни сбросят немцы. Газета «Скотсмен» сообщала, что бомба, сброшенная на Лондон, могла уничтожить четыре или пять домов, «тогда как бомба схожего типа, упав в Эдинбурге перед крепко построенным многоквартирным домом на Маршалл-стрит, никак не повредила здание, не считая выбитых дверей и окон». Хотя ожидалось, что бомбардировщики вернутся, горожан приглашали посмотреть на детей и пенсионеров, «показывающих, как легко обезвредить и погасить „зажигалку“ с помощью переносного насоса». Мужчин, не призванных в армию, вербовали в ряды «Добровольцев местной самообороны». Их готовили защищать Эдинбург улицу за улицей и дом за домом: «Такая форма подготовки требовала досконального знания городских переулков и проходных дворов, определенной ловкости при влезании на обшарпанные стены и бегании по крышам. Немолодые мужчины весело учились этому навыку и занимались упражнениями с немалым рвением». На самом деле единственные немцы, вошедшие в город, были военнопленными, которых перевозили в отдаленные лагеря: «Когда поезд ждал у платформы, пленные высовывались из окон, и пока некоторые из них болтали с железнодорожниками, другие махали руками кассиршам в вокзальных окошечках. Железнодорожные охранники и некоторые носильщики давали сигареты пленным, многие из которых довольно хорошо говорили по-английски».[417]

На ином уровне воздействие войны на Эдинбург обернулось существенным расширением полномочий шотландского правительства, соответствующим грандиозному расширению полномочий правительства Великобритании; обоим правительствам предстояло сохранять эти сильно расширившиеся полномочия и после окончания войны. Покуда стране угрожала опасность, никто не возражал, в Шотландии не больше, чем в Англии. Однако премьер-министр Уинстон Черчилль все же позаботился о том, чтобы задобрить шотландцев. В годы Первой мировой ему и другим политическим лидерам приходилось зорко следить, не проявятся ли в находившемся под влиянием социалистов Глазго признаки подстрекательства к мятежу. Поэтому необходимая для ведения войны централизация ни в коем случае не должна была вызвать недовольства у шотландцев. К счастью, в Эдинбурге ныне пребывало министерство по делам Шотландии, и централизацию можно было осуществлять при его посредстве.

История министерства по делам Шотландии во время войны рассказана выше. Здесь же следует отметить, с каким удовольствием оно взяло на себя роль «коллективного интервента». Роль эту оно потом стремилось всячески разыграть, даже спустя три десятилетия после заключения мира, используя в качестве рычага убеждения крах традиционной экономики на западе Шотландии. Министерство по делам Шотландии полагало, что способно не столько реформировать, сколько модернизировать экономику страны, если только распознает, какая тяжелая промышленность понадобится в будущем. Такая политика требовала крупных инвестиций без видимой отдачи, но платил-то Лондон. Наконец Шотландия стала производить автомобили на западе и на востоке, используя сталь из местности между ними, одновременно выплавляя на севере алюминий и выпуская бумагу в отдаленном Хайленде. После 1979 года Лондон платить перестал. Историк министерства по делам Шотландии Джон Гибсон едва сохраняет официальную объективность, описывая закрытие предприятий: «Это был жестокий удар, и соль на рану сыпали раздававшиеся со стороны и отметавшие всякие упреки замечания о политике регионального развития в Шотландии 1960-х, краеугольным камнем которой были заводы в Линвуде и Батгейте, Инвергордоне и Лохабере, наряду со сталепрокатным заводом в Рэвенскрейге, Ланакшир».[418]

Об Эдинбурге Гибсон вообще не упоминает. Только этот город в Шотландии не попал в «ласковые сети» региональной политики. Архитектор, доктор Гэвин Маккроун, писал, что исключение Эдинбурга может показаться «абсурдным». Статус Эдинбурга как столицы Шотландии, наверное, в данном контексте не очень важен, но, по крайней мере, город являлся «наиболее естественной точной роста» для окружающего региона. Однако «его экономика процветает даже без помощи политики регионального развития, и найдется, конечно же, много подходящих мест для развития промышленности в районе строительства, непосредственно за городской чертой. Поэтому требование включить Эдинбург в план, возможно, не однозначно… но данное положение нужно тщательно рассмотреть». На деле, без тяжелой промышленности и региональной поддержки, Эдинбург преуспевал больше регионов, имевших то и другое.[419]