Но как насчет тех, кто стоял ниже? Чемберс предвидел трудности возникновения нового класса домовладельцев, когда большинство рабочих влачит существование в лучшем случае на грани выживания. Его идея заключалась в том, что богатые должны финансировать строительство жилья для неимущих. В 1849 году он помог основать «Пилриг модел двеллинг компани»; ее главное достижение, «Эйч-блок», пусть слегка приукрашенный в классическом духе, все еще стоит на Пилриг-стрит, вниз от Лейт-Уок. Но, если выражаться современным языком, дальше этого рыночные интервенции не пошли. Когда в 1885 году заседала Королевская комиссия по жилью, Энди Телфер, столяр и глава Эдинбургского совета по отраслям, «говоря от имени рабочих классов, выступал против городского совета и передачи в его полное ведение вопросов строительства жилья».[373] До общественного строительства жилых домов пока было далеко.

Тем временем жилищные проблемы в Эдинбурге несколько обострились в 1861 году. 24 ноября обрушилась квартира на Хай-стрит; тридцать пять человек погибли, еще больше были ранены. Мальчик, которого придавило обломками, покорил сердца горожан, убеждая спасателей: «Тяните, парни! Я еще жив!» Теперь тем не менее разговоры сменились делами. Потрясение и испуг общества всего через год обернулись назначением на пост главы здравоохранения страны доктора Генри Литтлджона, которого наделили широкими обязанностями по городскому благоустройству. Он сразу же составил статистический отчет, выявивший чудовищные контрасты Эдинбурга. Из отчета следовало, что показатель смертности в худших районах вдвое превышает таковой в лучшем.

Так что, когда Чемберс в 1865 году пришел к власти, у него были все инструменты, чтобы прославиться как величайший преобразователь на должности лорда-провоста. Основой своей политики он провозгласил преодоление различий не между буржуазией и пролетариатом, а между зажиточным и неимущим рабочим классом. Ремесленники обладали определенным достатком и свободно перемещались по стране и по миру, а вот «жилье, покинутое честными тружениками, заняли по большей части совершенно презренные классы — те, к кому высшие слои общества посчитают зазорным приблизиться… Освобождение жилья лишь предоставило Старому городу удобное место поимки тех, кто со временем становится клиентом инспекторов по неимущим, полиции и уголовных судов». Но все же основной проект Чемберса, прокладка улиц через Старый город, не предусматривал его превращения в еще один Новый город: «Думаю, многоквартирные дома следует главным образом строить для торговых людей и рабочего класса, с лавками и мастерскими в нижних этажах». Просвещенное усовершенствование должно наконец распространить свое влияние на нижние ступени социальной лестницы, оберегая индивидуальности людей и мест, отнюдь не ориентируясь на некий бесплотный универсальный идеал. Чемберс не сомневался в возможности придать «новый характер Старому городу, не нанося ущерба его живописной внешности». Промышленность и благопристойность должны были отмечены в тех пределах, каковые их и породили — это воззрение настолько далеко от политики общественного жилищного строительства XX века, насколько возможно предположить. Следуя примеру своего предшественника на должности лорда-провоста столетием ранее, Джорджа Драммонда, Чемберс был готов приступить к созиданию чего-то, до завершения чего он сам явно не доживет. Новое строительство в известном отношении было простой задачей: потребовалось, например, тридцать лет, чтобы удостовериться, что в каждом доме есть туалет, смывающий нечистоты в канализацию.[374]

К концу столетия Эдинбург разрешил не все проблемы, но хотя бы самые насущные из них, и взял передышку. Значительная часть Старого города была санирована или снесена, но никто не хотел уничтожать по-настоящему ценные здания, тем более, что многие, пусть старинные, отлично годились для проживания. Что же нужно сделать?

Предложения, общего свойства и конкретные, внес Патрик Геддес, ботаник, планировщик, социальный реформатор и экономический теоретик. Он стремился одновременно к всеохватности и практичности. Он видел, что некогда цельное сообщество ныне разделилось между Старым и Новым городами. И был готов приступить к восстановлению. Он поселился на Джеймс-корт, поблизости от Хай-стрит, надеясь подать пример среднему классу. Он переделал обсерваторию на Замковом холме в Башню перспективы. Там он установил камеру-обскуру, чтобы представить город целиком и показать взаимоотношения пейзажа, экономики и людей. Трактаты, которые он написал, воспринимаются как расшифровки стенограмм разговоров посетителей, покуда те вглядывались в отражения в стекле:

Налицо видение цельности, представление о взаимосвязанности всего. Геддес полагал, что современный мир совершил ужасную ошибку, разделив опыт на области познания и заставляя разум мыслить сходно. По определению каждая область содержится в чем-то большем и не может оцениваться исключительно изнутри: результат такого подхода — смещение перспективы. То же самое с городом — но тут последовательные этапы застройки можно рассматривать как проявления цельности. Значит, искажением перспективы нужно сначала заняться в Старом городе, где городское общество процветало до разделения.

Геддес взялся осуществлять теорию на практике, однако результаты получились сомнительными. Восстановление шло отлично и на Джеймс-корт, и с другой стороны Лаун-маркет, в Ридллс-клоуз. Куда менее успешным оно было в расположенном поблизости доме леди Стэйр. Этот дом привели в порядок радением бывшего премьер-министра, лорда Роузбери, поклонника старого Эдинбурга, собственный величественный дом которого в Долмени находился на окраине города. Но благие намерения разрушились нелепыми идеями о том, как следует выглядеть средневековому зданию: в итоге оно получилось убогим снаружи и внутри. Еще более печальным результатом оказалась реконструкция дома в другом конце Королевской мили, в Уайтхорс-клоуз: «дом столь очевидно фальшивый, что одним своим видом он может переплюнуть… любую голливудскую фантазию».

Геддес понял Эдинбург превратно. Архитектурная гармония города не могла скрыть за фасадами то обстоятельство, что это все же город парадоксов, город тревожно выверенных противоположностей. Роберт Луис Стивенсон первым облек в слова истинную суть Эдинбурга, обнажившуюся при разделении Старого и Нового городов. Упоминание об этом встречается в его «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). Литературный вымысел основан на факте, на биографии человека с двойной жизнью Дикона Броуди, днем почтенного торговца и гражданского чиновника, ночью грабителя, который ухитрялся держать в страхе весь город. Стивенсон сумел превратить этот сюжет в нечто общее, даже экзистенциальное, в миф современного человека. Увы, декорациями для своей повести он выбрал Лондон — и это разочаровывает. Но Эдинбург все же прорывается: «За углом была площадь, окруженная старинными красивыми особняками, большинство которых, утратив былое величие, сдавалось поквартирно людям самых разных профессий и положений — граверам, архитекторам, адвокатам с сомнительной репутацией и темным дельцам»[376]— чем не описание восточной оконечности первого Нового города? В ту пору лондонские туманы были «глухими», ложились на улицы и скрывали их очень долго, тогда как с туманами Эдинбурга не сравнится никакой другой туман в мире; этот туман словно презирает порывы ветра и стелется по городу, вместо того чтобы разлететься в клочья. Каков же туман в «Джекиле и Хайде»? «Небо было скрыто непроницаемым шоколадного цвета пологом, но ветер гнал и крутил эти колышущиеся пары, и пока кеб медленно полз по улицам… то вокруг смыкалась мгла уходящего вечера, то ее пронизывало густое рыжее сияние, словно жуткий отблеск странного пожара, то туман на мгновение рассеивался совсем и меж свивающихся прядей успевал проскользнуть чахлый солнечный луч». Снова Лондон или Эдинбург? Или так: «Была холодная, бурная, истинно мартовская ночь, бледный месяц опрокинулся на спину, словно не выдержав напора ветра, а по небу неслись прозрачные батистовые облака. Ветер мешал говорить и так хлестал по щекам, что к ним приливала кровь». Это нисколько не походит на английскую луну и английский ветер.[377]