Далее следует обычная процедура: заскучавшие пассажиры рассеянно внимают объявлениям из динамика и отсутствующими взорами следят за демонстрацией спасательных жилетов. Наконец самолет трогается с места, сперва медленно, затем все стремительнее набирает скорость и взмывает в небо, курсом на северо-запад, прорывая облака. В их просветах Феррер сможет различить морской простор, украшенный островком, название которого он затруднится определить, а затем необъятную равнину с озером посередине, также непонятно как зовущимся. Он то дремлет, то сонно глядит на киноэкран, выхватывая обрывки фильма, который не в силах досмотреть до конца, поскольку его отвлекают снующие по салону стюардессы — увы, далеко не такие, какими они были прежде; он в высшей степени одинок.

И верно, среди двухсот пассажиров, сидящих рядками в тесном самолете, чувствуешь себя, как никогда, изолированным от окружающего мира. И это пассивное одиночество кажется удобным поводом к осмыслению его причин и вообще к подведению жизненных итогов. И вот пытаешься подумать над всем этим, даже как бы заставляешь себя подумать, однако мысли разбегаются в разные стороны, и ты сдаешься, бросаешь эту затею и, угнездившись поуютнее в кресле, собираешься покемарить или же просишь стюардессу принести стаканчик спиртного, после которого дремлется еще слаще, потом второй — запить таблетку снотворного, и тут уж засыпаешь всерьез и надолго.

В Монреале, по выходе из ДС-10, чудится, будто служащие аэропорта как-то ненормально рассредоточены под этим необъятным, куда более просторным, чем в других местах, небосводом, а автобус Greyhound намного длиннее всех прочих автобусов; впрочем, здешнее шоссе имеет вполне обычную ширину. Прибыв в Квебек, Феррер взял такси марки «субару» и велел ехать в порт, на стоянку морских сторожевиков, к причалу № 11. Такси высадило его у доски, где было написано мелом «РЕЙС НА АРКТИКУ»; два часа спустя ледокол «Смородинник» Канадской северной морской компании взял курс на Крайний Север.

На протяжении пяти лет, вплоть до того январского вечера, когда Феликс Феррер покинул домик в Исси, все дни его жизни, кроме воскресных, протекали абсолютно одинаково. Встав в семь тридцать утра, он для начала проводил минут десять в туалете, в обществе какого-нибудь печатного издания — трактата по эстетике или дурацкого рекламного проспекта; потом готовил для себя и Сюзанны завтрак с научно обоснованными дозами витаминов и минеральных солей. Далее он минут двадцать занимался гимнастикой, одновременно слушая новости по радио. После чего будил Сюзанну и проветривал дом.

Затем Феррер шел в ванную, где истово, до крови, чистил зубы, никогда не глядя на себя в зеркало, но притом спуская даром в канализацию не менее десяти литров холодной муниципальной воды. Мылся он всегда в определенной последовательности — слева направо и снизу вверх. И брился также в определенном порядке — сперва правая щека, затем левая, подбородок, нижняя губа, верхняя и, наконец, шея. И поскольку Феррер, став рабом этого незыблемого ритуала, ежедневно спрашивал себя, можно ли его избежать, сам этот вопрос в результате сделался частью означенной процедуры. А посему, так ни разу и не найдя на него ответа, он к девяти часам отбывал в свое «ателье».

Впрочем, то, что он именовал «ателье», давно уже таковым не является. Помещение выполняло эту роль в давние времена, когда Феррер считал себя «артистом» или скульптором; ныне же это просто зады его галереи, которые могут служить и жильем своему хозяину, торгующему теперь чужими произведениями искусства. Галерея располагается на первом этаже небольшого дома в девятом округе, на улице, с виду совершенно не подходящей для такого рода дел: это оживленная торговая улочка, для своего квартала скорее простонародная, нежели аристократическая. Прямо напротив галереи разворачивается какая-то грандиозная стройка; сейчас она еще на стадии нулевого цикла, экскаваторы роют глубокий котлован. Войдя в «ателье», Феррер варит себе кофе, глотает две таблетки «Эффералгана», изучает почту, выбрасывая почти все в корзину, слегка просматривает бумаги, валяющиеся на столе, и ждет до десяти часов, стойко борясь с искушением выкурить первую сигарету. Затем он открывает галерею и делает несколько телефонных звонков. Минут в десять первого, все так же по телефону, он ищет себе партнера для обеда — и всегда находит.

С трех часов дня до самого вечера Феррер неотлучно дежурит в галерее, а в семь тридцать звонит Сюзанне, предупреждая ее, всегда в одних и тех же выражениях: «Не жди меня к ужину, садись за стол одна, если проголодаешься!» Но Сюзанна всегда дожидается его. В десять тридцать Феррер ложится с ней в постель, где раз в два дня происходит бурная супружеская сцена, после чего, в двадцать три часа, отбой. И на протяжении пяти лет, да-да, целых пяти! — все неизменно происходило именно так, а не иначе, и внезапно закончилось лишь в тот знаменательный день, 3 января. Конечно, перемены в жизни Феррера не назовешь такими уж кардинальными: например, ему поневоле пришлось, не без легкого раздражения, констатировать, что, оказавшись в тесной ванной Лоранс, он по-прежнему моется слева направо и снизу вверх. Но долго он у нее не заживется, через несколько дней он переселится в свое «ателье».

Давно стосковавшееся по пылесосу, помещение это выглядело нынче эдакой холостяцкой берлогой, приютом затравленного беглеца, домом, отказанным по завещанию и пришедшим в негодность, пока из-за него грызутся наследники. Пять-шесть предметов мебели обеспечивали ему минимум комфорта; кроме того, здесь имелся небольшой сейф, чей шифр Феррер давным-давно позабыл, и кухонька площадью метр на три, с замызганной плитой, холодильником, где покоились две иссохшие редиски, и шкафчик с консервами безнадежно просроченной годности. Верхняя камера холодильника, которым пользовались крайне редко, регулярно превращалась в айсберг обретавший твердость пакового льда; раз в год Феррер изничтожал его с помощью фена и хлебного ножа. В душевой с облупленными стенами царили сырость и запустение, но зато в гардеробной на вешалках красовались полдюжины темных костюмов, множество белых рубашек и целая коллекция галстуков. Ибо Феррер, став владельцем галереи, взял себе за правило одеваться безупречно и строго, на манер политического деятеля или директора банка.

В комнате, служившей гостиной, ничто, кроме разве двух афиш с выставок в Гейдельберге и Монпелье, не напоминало об артистическом прошлом хозяина. Впрочем, здесь до сих пор стояли, выполняя роль низкого стола и подставки для телевизора, две мраморные глыбы, грубо обтесанные, щербатые и безнадежно затаившие в сокровенной своей глубине те формы, которые могли бы в один прекрасный день появиться из их недр на свет божий — в виде черепа, фонтана или обнаженного тела. Но у Феррера так и не дошли до них руки.

И вот он уже на борту ледокола длиною в сто метров и шириною в двадцать; другие характеристики: восемь сдвоенных моторов мощностью 13600 лошадиных сил, максимальная скорость — 16,20 узла, осадка — 7,16 м. Феррера разместили в каюте с привинченной к перегородкам мебелью, педальным рукомойником, видеомагнитофоном, вмонтированным в изголовье односпальной кушетки, и Библией в ящике тумбочки. Кроме того, здесь имелся маленький вентилятор — предмет явно парадоксальный для каюты, где отопление, включенное на полную катушку, разогрело воздух градусов до тридцати, как это и делается в любом помещении за Полярным кругом, будь оно кораблем, кабиной трактора или жилым домом. Феррер разложил свои вещи в шкафу, оставив под рукой, на тумбочке, печатный труд, посвященный инуитской скульптуре.

Экипаж «Смородинника» составляли пятьдесят мужчин и три женщины; последних Феррер засек сразу же: плотная молодая крашеная блондинка, приставленная к швартовам, любительница грызть ногти, приставленная к бухгалтерским счетам, и медсестра, с идеальной внешностью медсестры, с легкой косметикой на лице, с легким загаром на коже, весьма легко одетая под белым халатом; одновременно она заведовала библиотекой, видеотекой и откликалась на имя Брижит. Поскольку Феррер тут же начал брать у нее книги и видеокассеты, он в самом скором времени установил, что Брижит проводит вечера в обществе радиста с квадратным подбородком, мужественным носом и пышными усами. Итак, надежды на успех были весьма слабые, однако терпение, господа, терпение — будущее покажет!