– Правда ли, что он мертвый?
– Мертвый, как и я сам сейчас же буду, – отвечал граф Гедеон.
Маленький человечек в черном плаще, вышедший из погреба, подошел ближе, согнув спину.
– Я немного лекарь, кое-чему учился в Испании, – сказал он; – покойный барон де-Саккаро, да приимет Господь его душу! возил меня за собой на всякий случай… Когда я увидел, что начинается битва, я спрятался, чтоб сохранить от ран такую личность, помощь которой может быть многим полезна…
Джузеппе толкнул его к графу.
– Вынимай инструмент, да только поскорей, – сказал ему граф.
IV
Обещание сдержал смертию
Маленький черный человек опустился на колена, расстегнул платье графа, положил его на спину, потом на живот, внимательно осмотрел раны и затем сказал:
– Все это – пустяки, граф; у меня есть секрет кое-каких мазей, и все бы уладилось; но, к несчастью, у вас на левом боку, между третьим и четвертым ребром, есть кинжальная рана дюйма в четыре или в пять, прошедшая насквозь через благородные части…
– Значит, смертельная? – спросил граф.
– Да, кажется по всему, что дело тут плохо; если б мой ученый друг, профессор дон-Игнацио Каррубио, преподающий в Саламанкском университете, был здесь с нами, он бы вам тоже сказал, что кинжальная рана, проникшая насквозь через…
– К чёрту твоего друга дон-Игнацио! Ему говорить тут нечего! говори сам: сколько времени я проживу?
– С помощью Божиею и с моими заботами о вашей милости, до…
Черный человек подумал.
– Да ну же! я ведь солдат. И так, по твоему, я проживу до?…
– До вечера, граф.
– Успею ли я; по крайней мере, исповедаться и принять причастие?
– Да, если у вашей милости не слишком много рассказывать попу.
– Только то, в чем порядочный дворянин может сознаться… Эй! Франц!
Франц подошел. У бедного рейтара были крупные слезы на глазах.
– Садись на лошадь и скачи в Жимонское аббатство; аббат мне приятель. Скажи ему, что приехал от меня, и пусть он пришлет мне священника… Только поторопись: смерть никак нельзя заставлять ждать.
Честный солдат, не говоря ни слова, поймал свежую лошадь, бродившую без седока, и попросил Джузеппе приложить ему к ранам, которыми он весь был покрыт, намоченные водкой компрессы и потуже их притянуть.
– Весь вопрос в том, чтоб мне только туда доехать, – сказал он, взбираясь на коня.
– Что ж? ты попридержи дыхание!
– Именно, попридержу…
Он дал поводья лошади, пришпорил ее и поскакал.
Между тем, пока Франц скакал в Жимонское аббатство за священником, черный человек, учившийся в Испании, давал графу из склянки крепительные лекарства и прикладывал к ранам разные мази, которых у него было множество. Джузеппе смотрел.
– Если у вас останется, – сказал наконец бедный солдат, – мне бы тоже нужно было хоть немножко.
Граф обернулся к итальянцу и, взглянув на него, сказал:
– А что, разве нам придется вместе отправляться в далекий путь?
– А вы как думаете? Я не из тех, что бегут в последний час.
По приказанию графа Гедеона, беднягу положили возле него, и они принялись толковать о старых походах, лежа оба рядом на соломе.
Черный человек расхаживал туда и сюда, поворачивал мертвых и останавливался возле тех, в ком были еще признаки жизни.
Жители деревни, не заботясь о несчастных умирающих, занимались очищением их карманов и действовали удивительно ловко. Услышав, что в трактире Золотого Карпа есть чем поживиться, прочие тоже прибежали, как стая голодных собак, и принялись тащить платье с мертвых, споря между собой с шумом и криками.
– Зверь убит, а вот и мухи налетели! – сказал Джузеппе глубокомысленным тоном.
Он хотел опять начать толки с господином о военных похождениях, как вдруг граф Гедеон положил ему руку на плечо и сказал:
– Смотри, не вздумай умереть первым! ведь нужно же будет кому-нибудь привезти меня домой, в Монтестрюк; я на тебя рассчитываю.
– Ну, еще бы! ведь господин всегда должен идти впереди!… Я могу и подождать.
Вдруг раздался шум на улице и набившаяся в воротах толпа расступилась: это Франц возвращался во всю прыть, одной рукой держась за седло, а другой нахлестывая лошадь запыхавшегося святого отца, который едва держался в седле и уже считал себя погибшим.
Франц раздвинул толпу, подошел прямо к графу Гедеону и сказал:
– Вот и священник!
Едва он это выговорил, как покатился наземь и растянулся во всю длину. Его охватила дрожь, рот судорожно сжался, он раскрыл глаза и уж не двинулся.
Джузеппе, приподнявшись, перекрестил бедного товарища.
– Вот и первый, – прошептал он.
Священник подошел к графу, которого знал давно, и, сложив руки на груди, сказал:
– Ах, граф! что это с вами сделали?
– Вот потому-то и надо торопиться… Я хороший дворянин и не могу умереть, как какой-нибудь нечестивец… но только – поскорей.
Он приподнялся и сел, а священник возле него.
– Святой отец! я делал не много добра, и редко; много зла, и часто; но никогда и ничего против чести… Я умираю с верой христианина и добрым католиком. Вот сейчас только я избавил свет от гнуснейшего мошенника.
– Знаю… знаю, – сказал священник.
– Надеюсь, что это мне зачтется там, на небесах.
Священник покачал головой нерешительно; потом, наклонясь к умирающему, сказал:
– Раскаиваетесь ли вы в грехах своих, сын мой?
– Горько раскаиваюсь.
Священник поднес распятие к губам графа, который набожно его поцеловал; потом перекрестил большим пальцем его лоб, уже покрывшийся липким потом.
– Рах vobisсum!
– Amen! – отвечал Джузеппе.
Окончив исповедь, граф попросил верного Джузеппе достать ему лист бумаги, перо и чернильницу. Черный человек, не сводивший с него глаз, достал все это из кожаного футляра, висевшего у него на поясе, и, положив бумагу на колена раненому, сказал боязливо:
– Не нужно однако же писать слишком долго.
– А! вы полагаете?
– Я говорю это из предосторожности. Я только что щупал вам пульс: если вы вздумаете писать красивые фразы, то не успеете подписать.
– Очень благодарен!
Джузеппе, собравший последние силы в эту торжественную минуту, приподнял графа, который взял перо и, призвав на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написал три строчки, подписал, свернул лист вчетверо и приложил на горячий воск, накапанный на бумагу черным человеком, большой золотой перстень с гербом.
– Еще есть у меня время? – спросил он, взглянув на черного человека.
– Да, немного… не столько, как в первый раз.
– Гм! смерть однако поспешает!
Он взял еще лист бумаги и тем же пером написал: "Графиня, я умираю христианином, хоть и прожил хвастуном; простите мне все зло, которое я вам сделал… Вверяю вам сына".
Он вздрогнул.
– Э! э! – сказал он, – вы правы: я чувствую, что смерть приходит! – И обращаясь к Джузеппе, добавил: – Эти два письма отдай графине де Монтестрюк, жене моей, а этот перстень – моему сыну.
Он опустился на солому, закрыл глаза, сложил руки; губы его слабо шевелились. Джузеппе стал на колена и положил подле графа его обнаженную шпагу. Все молчали на дворе. Священник читал отходную.
Вдруг граф открыл глаза и, взглянув на Джузеппе, сказал твердым голосом:
– До свиданья!
Дроже пробежала по всему телу с головы до ног, и он окоченел.
– Прими, Господи, душу его! – произнес священник.
– Вот и второй! – прошептал итальянец.
Джузеппе обернул тело господина в плащ и, положив его на носилки, направился к замку Монтестрюк.
Шествие двигалось медленно; Джузеппе ехал за ним верхом, держа лошадь графа в поводу. Он спрятал оба письма на груди, под полукафтанье, а перстень в поясе. По временам у него кружилась голова, но он не поддавался:
– Все равно, доеду.
К концу ночи он увидел стены замка Монтестрюк, выступающие из мрака.
– Кто идет? – крикнул часовой, заметив толпу людей, подходивших к воротам.