Другая, еще более развязная, омочила свои розовые губки в стакане и, подавая его графу, сказала ему на ухо:

– Выпейте это вино, которое искрится, как любовь в моих глазах; это принесет вам счастье, а если вы через меня выиграете, то ведь будет же мне жемчужное ожерелье с рубинами? Жемчуг за мои зубы, а рубины – за мои губки.

Все прочие дамы тоже вертелись около него, и каждая, в свою очередь, также что-нибудь у него выпрашивала; а он обещал все, чего они хотели. Присев к игрокам, он одной рукой оперся на стол, а другою открыл один из мешков, положил горсть золота на карту и вскричал:

– Сто пистолей для начала на пиковую даму!.. Пиковая дама брюнетка, как и ты, моя милая, и если она выйдет, то и на твою долю достанется!

Граф стал метать карты; дама пик проиграла.

– Червонная дама блондинка, как ты, моя прелесть, сказал он весело, обратившись к другой соседке: двести пистолей на ламу червей, и если она выиграет, я высыплю их тебе в ручку.

Опять стали метать карты, и червонная дама тоже не выиграла…

– Не отставай! – сказала брюнетка,

– Продолжай! – сказала блондинка.

Игра пошла живо и скоро. Когда граф де Монтестрюк выигрывал, хорошенькие розовые пальчики протягивались к кучке золота, которую он подвигал к себе, и брали себе, сколько хотели. Когда он проигрывал, ножка дам сердито стучала по полу.

Через час из первого мешка не осталось ничего. Граф бросил его далеко за себя.

– Продолжай! – сказала блондинка.

– Не отставай! – сказала брюнетка.

Но графа Гедеона и не нужно было подзадоривать. В жилах у него был огонь, а в глазах сверкало золото.

– На четыре удара весь мешок, – крикнул он: – и по пятисот пистолей удар! Но теперь – в кости.

Он схватил дрожащей рукой один из стаканов и тряхнул им. Молодой человек большего роста с рыжими усами и ястребиными глазами взял другой стакан и тоже тряхнул.

– Согласен на пятьсот пистолей, – сказал он; – если я и проиграю, то отдам вам назад только то, что у вас же выиграл.

Кости упали на стол. Все головы наклонились вперед, дамы приподнялись на носки, чтоб лучше видеть.

– Четырнадцать! – крикнул граф Гедеон.

– Пятнадцать! – отвечал человек с рыжими усами.

В четыре удара граф проиграл второй мешок. Он бросил его на другой конец залы.

– У меня есть еще третий, – воскликнул он и, развязав его, высыпал золото перед собой.

– Последний-то и есть самый лучший! – сказала красавица с черными волосами.

– На два удара последний! – сказала блондинка. Граф сунул руки в кучку и разделил ее пополам.

– Кому угодно? – спросил он.

– Мне! – сказал капитан с рубцом на лице… – Тысяча пистолей! да этого не заработаешь и в двадцать лет на войне.

– Так марш вперед! – крикнул граф Гедеон и подвинул вперед одну из кучек.

Настало мертвое молчание. Кости покатились между двумя игроками. Две женщины, поместившиеся с обеих боков у графа Гедеона, опершись рукою на его плечо, смотрели через его голову.

– Семь! – сказал он глухим голосом, сосчитав очки.

– Посмотрим! кто знает? – сказала брюнетка.

Капитан в свою очередь бросил кости.

– Семь! – крикнул он.

– Счастье возвращается! – сказала блондинка. – Поскорей бросай, чтоб оно не простыло.

Граф бросил.

– Шестнадцать! – крикнул он весело.

– Семнадцать! – отвечал капитан.

Граф де Монтестрюк немного побледнел: первая кучка уже исчезла, но он тотчас же оправился и, подвигая вперед другую, сказал:

– Теперь идет арьергард!

Это был его последний батальон; у всех захватило дыханье. Оба противника стояли друг против друга; разом опрокинули они свои стаканы, и разом их сняли…

У графа было девять; у капитана десять.

– Я проиграл, – сказал граф.

Он взял мешок за угол, встряхнул его и бросил на пол. Потом поклонился всей компании, не снимая шляпы, и твердым шагом вышел из комнаты.

Если бы граф Гедеон, уезжая из Монтестрюка, вместо того чтоб ехать в Лектур, поехал по дороге, которая огибала замок, он бы заметил, что свет от месяца, как уверял Франц, на стекле в комнате графини, не исчезал и даже не слабел, когда месяц скрывался за тучей. Этот огонь дрожал на окне башни, стена которой была выведена на отвесной скале; внизу этой башни не заметно было никакого отверстия. В этой стороне замка, слывшей неприступною, никто даже и не подумал вырыть ров.

В то время как граф пускал своего коня в галоп по дороге в Лектур, если бы стоял часовой на вышке, прилепленной, будто каменное гнездо, к одному из углов башни, он бы непременно заметил неясную фигуру человека, вышедшего из чащи деревьев, шагах во сто от замка, и пробиравшегося потихоньку к башне, по скатам и по кустарникам.

Подойдя к подошве скалы, над которой высилась башня с огоньком на верху, незнакомец вынул из кармана свисток и взял три жалобные и тихие ноты, раздавшиеся в ночной тишине, подобно крику птицы. В туже минуту свет исчез, и скоро к самой подошве скалы спустился конец длинной шелковой веревки с узлами, брошенный вниз женскою рукою. Незнакомец схватил его и стал подниматься на руках и на ногах вверх по скале и по каменной стене. Сильные порывы ветра качали его в пустом пространстве, но он все лез выше и выше, с помощью сильной воли и упругих мускулов.

В несколько минут он добрался до окна; две руки обхватили его со всей силой страсти, и он очутился в комнате графини, у ног её. Она вся дрожала и упала в кресло. Руки её, минуту назад такие крепкие, а теперь бессильные, сжимали голову молодого человека; он схватил их и покрывал поцелуями.

– Ах! как вы рискуете!  —прошептала она…  – Под ногами – пропасть, кругом – пустота; когда-нибудь быть беде, а я не переживу вас!

– Чего мне бояться, когда вы ждете меня, когда я люблю вас!  – вскричал он в порыве любви, которая верит чудесам и может сама их делать.  – Разве я не знаю, что вы там? разве не к вам ведет меня эта шелковая веревка, по которой я взбираюсь? Мне тогда чудится, что я возношусь к небесам, что у меня крылья… Ах! Луиза, как я люблю вас!

Луиза обняла шею молодого человека и, склонясь к нему в упоении, смотрела на него. Грудь её поднималась, слезы показались на глазах.

– А я, разве я не люблю вас?.. Ах! для вас я все забыла, все, даже то, что мне дороже жизни! и однако ж, даже при вас, я все боюсь, что когда-нибудь меня постигнет наказание…

Она вздрогнула. Молодой человек сел рядом с нею и привлек ее к себе. Она склонилась, как тростник, и опустила голову к нему на плечо.

– Я видела грустный сон, друг мой; вы только-что ушли от меня, и черные предчувствия преследовали меня целый день… Ах! зачем вы сюда приехали? зачем я вас здесь встретила? Я не рождена для зла, я не из тех, кто может легко притворяться… Пока я вас не узнала, я жила в одиночестве, я не была счастлива, я была покинута, но я не страдала…

– Луиза, ты плачешь… а я готов отдать за тебя всю кровь свою!…

Она страстно прижала его к сердцу и продолжала:

– И однако ж, милый, обожаемый друг, я ни о чем не жалею… Что значат мои слезы, если через меня ты узнал счастье! Да! бывают часы, после которых все остальное ничего не значит. Моя ли вина, что с первого же дня, как я тебя увидела, я полюбила тебя?… Я пошла к тебе, как будто невидимая рука вела меня и, отдавшись тебе, я как будто исполняла волю судьбы.

Вдруг раздался крик филина, летавшего вокруг замка. Графиня вздрогнула и, бледная, посмотрела кругом.

– Ах! этот зловещий крик!… Быть беде в эту ночь.

– Беде! оттого, что ночная птица кричит, отыскивая себе добычи?

– Сегодня мне всюду чудятся дурные предзнаменования. Вот сегодня утром, выходя из церкви, я наткнулась на гроб, который несли туда… А вечером, когда я возвращалась в замок, у меня лопнул шнурок на четках и черные и белые косточки все рассыпались. Беда грозит мне со всех сторон!

– Что за мрачные мысли! Они приходят вам просто от вашей замкнутой, монастырской жизни в этих старых стенах. В ваши лета и при вашей красоте, эта жизнь вас истощает, делает вас больною. Вам нужен воздух Двора, воздух Парижа и Сен-Жермена, воздух праздников, на которых расцветает молодость. Вот где ваше место!