— Он дома? — перебила наконец Кати.
— Какое там! А ты и не знаешь? В больницу его увезли, беднягу. В одночасье скрутило его, и все тут. Прямо на улице и упал, среди цветов своих. Прибежала ко мне какая-то женщина, с корзиной. Не с нашей улицы, я ведь тут чуть не каждого знаю, по крайней мере с виду. Словом, вбегает — что делать, мол, где телефон, надо «скорую помощь» вызвать. Я быстренько плащ свой на плечи — очень сильный ветер был — и бегом на улицу. А уж вокруг него народ собрался. Тут и «скорая» подоспела, и отвезли старичка в больницу Рокуш. А он еще здесь в себя пришел, сказал, чтоб я стол, как обычно, в подъезд вкатила да меховой жилет его в больницу принесла — вдруг там прохладно будет.
Женщина деревянной ложкой попробовала свое варево и снова насыпала что-то из кружки. Кати опять не удалось установить, что же такое она готовит.
— А только жилета я не отнесла ему. Нет у меня времени совсем. Вот дадут если помощницу и будет кому лестницы мыть, тогда и стану по делам жильцов своих бегать. Да я и то пошла бы, только вот халат этот очень уж торопит докторша. А что шью я, про то никому говорить не надо, потому что налог назначат. Да и не шью я вообще-то, редко когда возьму заказ. А все лучше, если об этом неизвестно. Вон про бедную Эржи Балог донесли, что она чулки в починку берет, а ведь, если разобраться…
— Где эта больница? — спросила Кати, храбро бросаясь в водопад слов.
— Как выйдешь, повернешь направо, а дальше все прямо пойдешь. Так ты же и жилет захвати. И еще… Погоди-ка!
Она сунула в кастрюльку свой длинный, с горбинкой нос, затем снова потянулась за очередной кружкой, с грохотом опустила на место крышку и кинулась в кладовку. Вернулась с банкой компота из черешни.
— Вот, отнеси ему. Привет от меня передай да скажи, что, пока он там лежит, я сама буду у него убираться. Ты ему кем же приходишься?
— Никем, — ответила Кати, подхватила банку и со всех ног бросилась прочь. Даже на улице ей еще чудилось, что тощая «управляющая» все швыряет ей вслед кружки в красный горошек, набитые до отказа словами, словами…
Тетя Дёрди открыла шкаф. Никто этого не заметил, кроме Кати, хотя как раз ей и не следовало бы отвлекаться. Ведь Эмё Табори говорила именно о ней, и весь класс смотрел то на Эмё, то на Кати. Только Коняшка зачем-то сунул пробку Тизедешу в руку, хотя пробка могла бы преспокойно оставаться в кармане у Коняшки. А Эмё между тем говорила:
— Кати Лакатош предлагает замечательное дело, и наш отряд должен взяться за него… и выполнять все честно, чтобы не стыдно было другим в глаза смотреть…
«Замечательное дело» — эхом отозвались в душе у Кати слова Эмё. Она сидела, легонько болтая ногами, и уже не видела, что делает тетя Дёрди, не слышала слов Эмё. Мысли ее были далеко. В воображении своем она опять стояла на пороге больничной палаты, прижавшись к сверкающему белым лаком косяку двери. Она никак не могла решиться войти и лишь с трепетом прислушивалась к доносившейся из палаты беседе… Тогда впервые ее осенило: надо сказать ребятам!
Прямо напротив двери, в белой полотняной рубахе, лежал обросший щетиной старик. Тяжело охнув, он заговорил:
«О-ох, трудно мне еще садиться-то. А сын сказал, что придет сегодня, посмотрит, могу ли я сидеть уже. К вам, сосед, тоже сынок заявится?»
Кати насторожилась, но ответа не последовало. Обросший старик опять попытался завязать беседу:
«Вы спите?»
«Нет», — услышала Кати и сразу узнала голос Хромого Дяди.
«И правильно, — опять заговорил первый старик. — Сейчас ведь посетители начнут приходить. К вам придут, а вы спите, как сурок».
Ответа не было.
Первый старик не унимался:
«К седьмому сейчас супруга прибежит, вот уж исстрадалась за него, бедняжка! А второй говорил, что дочка приедет из Мехеши, она туда замуж вышла».
И, помолчав, спросил:
«Внуки-то у вас есть?»
«Нету», — буркнул Хромой дядя.
«Жаль, очень жаль! Ну что может быть милее внучонка махонького. Да я дочку сына своего сильней люблю, чем всех троих своих детей, вместе взятых. Я вам показывал ее карточку, помните? Почему вы не скажете сыну, что вам внука хочется?»
Тишина.
«Ну, а сам сын-то?..»
Судорожно прижимая к себе банку с компотом, Кати услышала:
«Нет у меня сына».
«Нету? — переспросил обросший старик. — А как же вы вчера сказали, что есть?»
«Был. Умер он».
«А жена?»
«И жены нет».
«Так кто же у вас есть?»
Кати шагнула в палату. От волнения она поздоровалась так громко, что услышали все. Она никогда еще не бывала в больнице. Обросший старик смотрел на нее с любопытством, но, увидев, что она направляется прямо к кровати его соседа, сердито повернулся на другой бок. «Полоумный какой-то», — пробормотал он.
«Я пришла», — радостно улыбнулась Кати Хромому дяденьке.
Жилет она бросила на спинку кровати, компот поставила на ночной столик. На бледно-зеленом стекле, покрывавшем столик, валялась без дела грязная ложка. И больше ничего не было. У всех на ночных столиках красовался хоть какой-нибудь да букетик, и только у Хромого дяди было пусто. Именно у него, кто за свою жизнь стольких людей одарил цветами!..
Эмё Табори закончила речь и, прежде чем сесть, бросила взгляд на Миши Макоша, которого тоже позвали на этот торжественный сбор. Он тотчас попросил слова, — не отставать же ему от Эмё, которая говорила так складно.
— Я думаю, — сказал Миши, — что мы должны заявить в районный Совет, что отряд считает отныне дядю Хорвата своим дедушкой. Я думаю, что это хорошее начинание, и я думаю…
Кати наскучил Миши, который так много всего «думает», и она с удовольствием вернулась мыслями своими в больницу, к койке Хромого дяди.
Старый продавец цветов сел в постели. Он смотрел на Кати так ласково и нежно, как смотрят друг на дружку алые розы, склоняющиеся над жестяным ведерком.
«Пришла, значит?» — спросил он.
«Ага», — кивнула Кати и присела на край кровати.
«Не голодная?»
«Нет».
«А то у меня есть кусочек калача. К завтраку давали».
На том темы для разговора у них иссякли. Кати еще час просидела на краешке постели. Оба молчали. Хромой дядя только однажды еще раз открыл рот, когда мимо них прошла женщина в цветастом платье и с кувшином воды в руках.
«Ах, какая же у вас внучка пригожая!» — мимоходом бросила женщина.
Вот тут-то Хромой дядя поглядел на Кати и подмигнул ей:
«Слыхала?»
Уже пробежав весь больничный коридор, в котором гулко отдавались ее шаги, Кати надумала: пусть же у Хромого дяди будет не одна внучка! Пусть у него будет тридцать семь внуков сразу!
Феттер тянула руку, прося слова.
— Я предлагаю, — сказала она, — когда дядечка выйдет из больницы, позвать его к нам на сбор, чтобы он познакомился со всеми ребятами. И чтоб наше звено, когда в кино соберется, его тоже брало с собой.
Все одобрили это предложение. Кладек заявил, что их звено тоже будет приглашать дядю Хорвата в кино.
Не возражала и Кати. С некоторых пор она ничего не имела против Феттер; как-то Аги принесла в школу свой альбом, чтобы Кати написала ей что-нибудь на память. А ведь всем было известно, что Аги дает свой альбом только отличникам!
Виола Кертес вынула дневник звена, собираясь посвятить очередную его страницу похвале Кати. Впрочем, эта похвала на страницу могла состоять не более как из двух фраз; Кертес писала прямо слоновьими буквами.
Тут же начали сочинять текст. Шашади диктовала, чтобы не упустили ненароком «действенную помощь», Тизедеш воткнул в пробку спичку, но тут же и бросил ее и, протиснувшись между ребятами, облокотился о стол, где писали дневник. А тетя Дёрди выбралась наконец из шкафа, куда перед тем влезла буквально с головой. Как видно, она нашла то, что искала. В руках у нее была книга, одна из тех, что купили для подарков на собранные за макулатуру деньги. Первую книгу получила Феттер еще в бытность звеньевой, а вторая лежала сейчас перед тетей Дёрди, которая что-то писала в нее. Писала, даже не присев, стоя, положив книгу на полку шкафа, но Кати все-таки чувствовала, что пишет она нечто важное.
