От этих мыслей Кати совсем расстроилась и, наверное, тут же бы разревелась, не вспомнись ей вдруг пештский вокзал.

А что расстроилась, так это понятно. Еще бы, когда все ее покинули! Тетя Бёшке на работе, папа договаривается о чем-то в кооперативе вязальщиков корзин, где он будет работать, Руди и Шаньо пошли на кирпичный завод устраиваться… А ее просто заперли в комнате, и все.

Хорошо еще, что она про пештский вокзал вспомнила! Жаль было перебираться в Пешт, но ради вокзала этого — стоило! Дома и за неделю столько событий не произойдет, сколько на Восточном вокзале за один только час.

Когда они выбрались все на перрон, Кати посмотрела на папу и спросила:

«А твоя шляпа?»

Всем кагалом повернули они обратно к вагону — разыскивать шляпу, которую папа купил на радостях в честь рождения Кати, ровно десять лет назад, и с тех пор не расставался с ней ни зимой, ни летом. Ясное дело, что у него не было никакого желания взять да и подарить ее сейчас поезду!.. Руди уже за поручни ухватился, как вдруг поезд тронулся и пошел задним ходом. Тогда они ринулись вдогонку: впереди папа, потом Руди, следом Шаньо, а позади всех запыхавшаяся Кати. А из вагона смотрел на них проводник и так хохотал, что едва из окна не вывалился. Глаза у Кати сердито сверкнули. «Тебе-то хорошо, — подумала она, — у тебя шляпа вон она, на голове, а бедный папа потерял свою… А ведь он так привык к ней за эти десять лет!»

Поезд затормозил, Руди вскочил в вагон, а Кати вдруг обнаружила, что ее со всех сторон обступили какие-то здоровенные белолицые парни в голубых рубашках и всё что-то говорили ей, да так радостно, словно для того только и приехали, чтобы ее, Кати Лакатош, встретить. Они то и дело касались ее плеча и всё лопотали что-то на незнакомом языке. И Кати вслушивалась изо всех сил, надеясь сообразить, чего им от нее нужно, но уловила только одно слово, которое имело хоть какой-то смысл: «Клейн, клейн», — повторяли они без конца. Дома на базаре так звали почему-то торговцев подержанной сбруей.

Но тут Кати спохватилась: куда исчезли папа с братьями? Неужто позабыли ее, оставили здесь одну? И что ей сейчас до этих великанов в голубых рубашках, когда надо разыскивать улицу Вешелени, где живет тетя Бёшке Лакатош?! Будапешт — такой огромный-преогромный город, и в нем так много-премного улиц — разве найдет она одна улицу Вешелени? Кати наконец чуть не плача улизнула от окружавших ее великанов, но вдруг увидела прямо перед собой высокую голубоглазую девушку. А ведь только что ее вовсе не было, — просто выросла вдруг из-под земли, невесть откуда, словно цветок. Да она и в самом деле была как цветок в своей широкой белой юбке — вылитая маргаритка.

«Глянь-ка, маргаритка!» — обрадовалась Кати и сразу же начисто забыла о своих.

А девушка вдруг обратилась к ней:

«Ох, какие у тебя глаза красивые!»

Кати улыбнулась; она всегда улыбалась, когда не знала, что сказать.

«Вот бы мне такие черные блестящие глазищи!» — продолжала девушка.

Кати вежливо пожала плечами: мне-то, мол, что, пускай будут и у тебя черные, хотя, честно говоря, голубые тебе идут больше.

«Хочешь форинт?» — опять спросила девушка.

Кати кивнула, но в девушке она теперь уже совершенно разочаровалась: ну можно ли спрашивать такие глупости! Ясно, что хочет! Или она думает, у Кати форинтов куры не клюют? А если б и были, Руди давным-давно отнял бы все до единого.

Кати схватила монетку и со всех ног бросилась бежать.

У выхода она столкнулась со своими. Папа сидел на узле и свертывал самокрутку, Шаньо стоял в ожидании, а Руди приставал к папе, выпрашивая табачку. Возле них остановился какой-то железнодорожник, и Кати чуть не вскрикнула, решив, что это дядя Балог, дежурный с их станции, но тут же спохватилась: этот был без усов. Люди, одетые в форму, все ведь похожи, точно братья.

«Пройдите в зал ожидания!» — сердито сказал железнодорожник.

«Зачем нам в зал ожидания, — сказал папа, — когда мы хотим идти на улицу Вешелени?»

«Тогда вообще покиньте территорию вокзала. Вон там остановка трамвая!» — И железнодорожник указал на грохочущую, гудящую от машин и трамваев площадь.

Они покинули «территорию вокзала», как посоветовал им железнодорожник, и в полной растерянности остановились посередине огромной бурлящей площади. На какой трамвай садиться? И вообще — на какую остановку идти? Куда ни погляди, везде красовались желтые трамвайные таблички, а сами трамваи проносились с таким залихватским громом и звоном, какой услышишь разве на свадьбе. Папа, бедняга, совсем голову потерял: только дал подзатыльника Шаньо за то, что парень затеял на уличных весах прыгать, как исчез Руди — увидел стеклянный киоск и бросился к нему купить сигарет; пока его отчитывал, Кати, бездельница, испарилась!

А Кати заметила посреди площади какую-то длинную трубу. Возле трубы сидел, охраняя ее, старенький дядечка. Кати подумала: пока папа выкричится, успею сбегать спросить, что это за штуковина.

«Телескоп, звезды наблюдать», — ответил старик, даже не взглянув на Кати.

«Но ведь сейчас нету звезд», — возразила Кати.

«Нету», — спокойно согласился старик.

«А вечером, когда появляются звезды, люди расходятся по домам, верно?» — продолжала допытываться Кати.

«Верно», — кивнул дед.

Кати посмотрела на табличку, что висела на трубе. На ней стояло: «Наблюдение за звездами — один форинт». Она опять спросила:

«Кто же тогда наблюдает за звездами?»

«Никто», — ответил старик.

У Кати уже вспотела ладошка, в которой она крепко сжимала форинт, полученный от «маргаритки». Неожиданно она воскликнула:

«Я понаблюдаю!» — и торопливо сунула в руку деду свою монетку.

Она приладила трубу к глазам, направила ее на самую-самую серединку неба и стала вглядываться в бесконечную синеву. И сразу вспомнилась мама, это было когда-то очень давно, когда еще жива была мама… и мама закутывала ее в свою небесно-голубую шелковую шаль. Вот и сейчас перед глазами у нее была сплошная синева. Светлая прозрачная синева — словно счастье…

Кати вдруг услышала голос тети Бёшке и сразу опомнилась. Тетя Бёшке была уже в комнате. И когда она только вошла?

— Вижу, заперли тебя! Ну и поделом, лентяйка ты этакая! Подмела бы лучше, чем на окне кукситься!

И тетя Бёшке бросилась на кухню за веником. Вернувшись, она стала смахивать со стола крошки.

— Что-то с вами будет, когда я уеду? — ворчала она между делом. — Ведь утонете в грязи! А уж какая хорошая женщина была твоя мать! Если бы она видела, бедняжка, что дети ее веника не возьмут в руки!..

Она водрузила на стол два стула и начала подметать.

— Очень любопытно мне знать, будешь ли ты ходить в школу, как положено? Ведь я, пока тебя не запишу, не уеду!

Это было сказано таким зловещим голосом, что Кати в ужасе прижалась к оконной решетке.

Тем временем тетя Бёшке достала пыльную тряпку, сняла со стола стулья, протерла их, потом один стул приставила к шкафу и, взобравшись на него, стала протирать и шкаф. Она повозила взад-вперед тряпкой и вдруг громко вскрикнула. Кати от испуга соскочила с подоконника. Господи, никак, туда гадюка забралась! Рассказывал же Лаци Надьхаю, что мама его однажды открыла шкафчик на кухне, а там змея…

Но тетя Бёшке увидела на шкафу совсем не змею, а всего-навсего листочки для прописки. Она сердито размахивала ими перед носом у Кати:

— Ведь я же велела тебе отнести их дворничихе?! Сколько же раз нужно повторять одно и то же? Вот погоди, оштрафуют вас, да так, что света не взвидите! Кто их сюда засунул?!

Кати молчала. Ведь тетя Бёшке еще пуще рассердится, если узнает, что Кати нарочно спрятала бумажки сегодня утром, чтобы Руди не завернул в них свой завтрак — кусок хлеба со смальцем. Кати просто пожалела эти листочки, ведь они всей семьей целых три дня пыхтели, пока их заполнили. Тетя Бёшке уже на другой день после их приезда собрала семью за столом, и Руди стал громко читать вопросы анкеты.