– Отец Леонид! (Старцу также запретили и носить схиму, называясь именем, данным при пострижении. – Н. Г.) Как же вы принимаете народ, ведь владыка запретил!

Тогда старец отпустил тех, с кем в тот момент занимался, и велел келейникам внести к себе калеку, лежащего у дверей. Те принесли и положили перед ним.

– Вот, посмотрите на этого человека, – сказал отец Лев. – Видите, как все телесные члены его поражены. Господь наказал его за нераскаянные грехи. Он сделал то-то и то-то (старец назвал тайные грехи калеки) и за все это теперь страдает: живой – точно в аду. Но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил. Могу ли я его не принимать? Что вы на это скажете, отец Моисей?

– Но владыка грозит сослать вас, – нерешительно сказал настоятель, содрогаясь при виде лежащего на полу несчастного.

– Ну так что ж, – ответил старец. – Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите и на огонь меня поставьте, я буду все тот же отец Леонид! Я к себе никого не зову, но кто ко мне приходит, тех гнать не могу. Особенно в простонародье многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу я презреть их вопиющие духовные нужды?

Отцу Моисею нечего было возразить, он, как всегда в подобных случаях, молча удалился, предоставляя возможность старцу жить и действовать, как укажет ему Сам Бог.

Понимая великое значение старчества, отец Моисей был всегда на стороне старца, и между ними не возникало ни малейшего трения. Но защита настоятеля была бы малосильна, если бы не заступничество за отца Льва двух митрополитов, двух Филаретов – Киевского и Московского. Киевский митрополит заступился за старца в Синоде. Он также посетил Оптину пустынь, где в присутствии епархиального духовного начальства оказывал отцу Льву знаки особого уважения. Святитель Филарет Московский самолично написал Калужскому епископу: «Ересь предполагать нет причины».

Незадолго до смерти старец опять был подвергнут гонениям, так же как и его духовные дочери – инокини из женских монастырей, которые посещал отец Лев ради духовного окормления. Его самого назвали масоном, святоотеческие книги, которые он давал читать монашествующим, – чернокнижием; многих монахинь, замеченных в близком духовном общении со старцем, изгнали из обителей. Перед самой кончиной старца монахини все же были оправданы и впоследствии самые преуспевающие из них заняли начальственные должности.

Последним тяжелым испытанием старца была его пятинедельная предсмертная болезнь, во время которой он жестоко страдал, но помощи врачей не принимал. За год до своей кончины он знал ее час. С молитвой на устах старец предал свой дух Богу.

Тело преподобного три дня стояло в соборном храме без малейших признаков тления. Более того, оно согрело всю одежду и даже нижнюю доску гроба. Руки его были мягки, как у живого. Удивительно то, что, болея, старец имел руки и все тело холодными, при этом многим, любящим его, говорил: «Если получу милость Божию, тело мое согреется и будет теплое».

Это чудо засвидетельствовали сотни людей, съехавшихся со всей России на погребение. Вдруг оказалось, что в одночасье все будто осиротели. И ясно стало, сколь велик был первый Оптинский старец иеросхимонах Лев, который при жизни своей говорил, что он ничего более не желал бы, как возможности тихонько сидеть в своей келье, но жалость к народу заставляла его вечно быть на людях.

C принятием Русью в Х веке христианства незамедлительно вошло в ее духовную жизнь и старчество, которое началось с Киево-Печерского монастыря. Основателем русской традиции считается преподобный Антоний Киево-Печерский, который воспринял дух и смысл старчества на Святой Горе Афон в Греции, где он монашествовал много лет. Преемником святого Антония стал преподобный Феодосий Киево-Печерский. От него заимствовали Устав и образ духовного руководства многие русские монастыри.

С самого основания русское старчество отличалось от старчества православного Востока – Византии и Палестины. Аввы (так называли старцев на Востоке) окормляли народ, верующих мирян, но не столь систематично, как на Руси, где даже от мирян требовалось обязательное и постоянное послушание духовнику. На Руси всегда существовала жажда мудрого старческого слова: им утверждались города, прекращались междоусобия, примирялись непримиримые враги. Князья и смерды одинаково почтительно принимали наставления известных старцев, подчиняя свою волю общему служению родной земле, своему народу.

Даже лихие годы татарского пленения не смогли уничтожить молодых побегов древа русского старчества.

На протяжении XIV–XV столетий в подкрепление изнемогшим под иноземным игом русским людям явилось новое поколение удивительных святых подвижников – старцев, среди которых были преподобные Лазарь Мурманский (Муромский), Сергий Нуромский, архиепископ Дионисий Святогорец; преподобные Кассиан Угличский, Иннокентий Комельский (греки); преподобные Савва Крыпецкий, Пахомий Радовицкий (сербы); преподобные Савва Вишерский и Нил Сорский, основатель скитского жительства для совершенных безмолвников; Дионисий Глушицкий, Григорий Пельшемский и Корнилий Комельский. Жившие в безлюдных местах, они были светом миру.

Великим старцем явился и преподобный Сергий Радонежский, «игумен земли Русской», благословивший святого князя Димитрия Донского на Куликовскую битву и прозорливо сказавший: «Победиши враги твоя». Не менее сорока учеников преподобного стали устроителями новых обителей, где возникло старчество. Не всякое место на Руси процветало старчеством, но русские северные земли им славились. В пределах Вологодских и Белозерских старчествовали преподобные Павел Обнорский, Сергий Нуромский и Сильвестр Обнорский, Кирилл Белоезерский.

В XV веке жил знаменитый святой Иосиф Волоцкий, старец-игумен, наставлявший уже не только монастырскую братию, но и благочестивых мирян.

Так случилось, что постепенно в монастырях стали забывать «внутреннее монашеское делание» – подвиг, заповеданный святыми отцами православного Востока, состоявший в очищении сердца от страстей с помощью непрестанной умно-сердечной молитвы. Поколебалось и старчество: только очистивший себя от собственных страстей мог руководить другими. Наступило время преимущественно внешних подвигов – время железных цепей и пудовых вериг.

Петровские и послепетровские реформы стали трагическим испытанием для старчества. В течение ста пятидесяти лет монашество подвергалось преследованию со стороны правительства. Обескровленное и обездоленное иночество перестало быть идеалом общества, как это было в Древней Руси, оно являло теперь скорее картину упадка: монашествующие бродяжничали, настоятели смотрели на свою должность как на источник дохода. Это был век просвещения… Высшие слои русского общества увлекались идеями, принесенными с Запада. Среди простого народа распространились всевозможные секты. Духовность искали где угодно, только не в Церкви. Старчество в подавляющем большинстве уцелевших обителей и пустыней почти забылось.

В середине XVIII века вдруг повеяло весной… Появился человек, который силой своего слова и примера, своей энергии и влияния ввел старчество в жизнь монастырей. Это был молдавский архимандрит Паисий (Величковский).

Совсем юношей он ушел из Киевской Духовной Академии, где учился, странствовал, дошел до Святой Горы Афон. Монах Паисий стал устроителем монастырей на Афоне и в Молдавии, в которых восстанавливал лучшие заветы византийского монашества. Этому предшествовала кропотливая и трудная работа. На Афоне старец Паисий начал собирать и сверять славянские переводы аскетических творений.

После переселения в Молдавию переводческая работа старца Паисия стала планомерной, особенно в Нямецком монастыре. Здесь он собрал большой кружок писцов и переводчиков, посылая их учиться греческому даже в Бухарест. Известное теперь каждому благочестивому христианину Добротолюбие¹⁰ – сборник основных святоотеческих аскетических трудов – переведено преподобным Паисием Величковским и издано митрополитом Санкт-Петербургским Гавриилом. Издание славяно-русского Добротолюбия было не только событием в истории русского монашества, но и в истории русской культуры вообще.