До чего доходила нужда и что переживали Мантуровы, неся крест добровольной нищеты, можно судить по рассказу самой Анны Михайловны, жены «Мишеньки», который она записала, будучи уже вдовой и сделавшись тайной монахиней. «Часто и почти непрестанно я роптала и негодовала на покойного мужа за произвольную нищету его. Говорю, бывало: ну можно почитать старца, можно любить и верить ему, но не до такой же степени… Михаил Васильевич все слушает, вздыхает и молчит. Меня это еще больше раздражало. Один раз, когда мы до того дошли зимою, что нечем было осветить комнату, а вечера длинные, тоскливые, холодные, темные, я разворчалась, расплакалась без удержу, сперва вознегодовала на Михаила Васильевича, потом на самого батюшку Серафима, стала жаловаться на горькую судьбу свою… Вдруг слышу треск. Смотрю… Господи! Страх и ужас напал на меня. Боюсь смотреть и глазам своим не верю. Пустая, без масла лампада у образов вдруг осветилась белым огоньком и оказалась полною елея. Тогда я залилась слезами, рыдала и все повторяла: батюшка Серафим, угодник Божий, прости меня, Христа ради, роптунью, недостойную, окаянную, никогда более не буду! И сейчас без страха не могу вспомнить это. С тех пор я никогда не позволяла себе роптать, а все терпела».
Надо сказать, что отец Серафим за всю свою жизнь только единожды побывал в Дивееве, когда ездили с отцом Пахомием соборовать умирающую матушку Александру, основательницу Дивеевской общины. Все последующее устроение четвертого удела Богородицы отец Серафим делал заглазно, никогда не бывал в Дивееве. По этому поводу он всегда говорил, что своей воли никогда не творил, а был исполнителем воли Царицы Небесной, которую
Она возвещала ему во время частых Своих явлений. Всех явлений за жизнь старца было двенадцать.
В 1823 году, когда отец Серафим ослабил свой затвор, он вызвал к себе Мантурова и, взяв колышек, перекрестился, поцеловал его и, поклонившись своему Мишеньке, сказал: «Ступай ты, батюшка, в Дивеево, стань там напротив среднего алтарного окна Казанской церкви, отсчитай столько-то шагов, и, как отсчитаешь их, батюшка, тут будет межа. От нее ты отсчитай еще столько-то шагов, и будет пахотная земля, потом еще столько-то шагов — будет луговина. Тут уже по своему глазомеру рассчитай, батюшка, где будет самая середина, да в срединке-то этой и поставь колышек и вбей. И чтоб хоть немного, а видно было его».
Мантуров приехал в Дивеево и, очутившись на указанном батюшкой заочно месте, пришел в ужас от удивления. Это было просто поле, но все шаги сошлись с размерами отца Серафима. Мантуров исполнил все в точности. Целый год старец не вспоминал об отмеренном поле в Дивееве, так что Мантуров, совершенно ничего не поняв в притче его, решил, что отец Серафим давно все забыл. Как вдруг он вызвал его к себе и дал на этот раз уже четыре больших колышка, велев снова ехать в Ди-веево и на равном расстоянии по углам от того колышка вбить четыре новых. Чтобы они не затерялись, старец просил положить на тех местах по куче камней. Сделал и это Михаил Васильевич, теряясь в догадках, зачем, а у старца спросить не осмеливался. Наконец в 1826 году на том самом месте возникла мельница-питательница дивеевских сирот.
У Михаила Васильевича была сестра Елена, гораздо моложе своего брата, которая мечтала только о светской жизни и замужестве. В 1822 году, на восемнадцатом году от роду, Елена стала невестой, не помышляя ни о чем духовном. Мантуров же, наоборот, успокоенный перспективой брака своей сироты-сестры, не видел больше препятствий к удалению от мира и служению Богу. Но вдруг жизнь Елены Васильевны непонятным образом изменилась. Искренне и горячо любя своего жениха, она отвергла его, сама не понимая почему, говоря, что он ей вдруг страшно опротивел, не подавая совершенно к тому повода. Свадьба расстроилась, и близкие не ожидали ничего хорошего, боясь, что Елена увлечется рассеянной светской жизнью.
Вскоре скончался богатый дедушка, который давно потерялся из виду, но желавший перед смертью увидеть внуков и оставить им свое состояние. К нему ездила Елена Васильевна.
На обратном пути в уездном городе Княгинине Нижегородской губернии пришлось остановиться на почтовой станции. Елена Васильевна решила напиться чаю. Она послала людей распорядиться, а сама осталась сидеть в карете. Когда все было готово, лакей вышел из дому и при виде своей госпожи вскрикнул и остановился как вкопанный. Елена Васильевна стояла во весь рост, запрокинувшись назад, едва держась за дверцу кареты, и на лице ее был написан такой ужас, что словами передать невозможно.
Немую, с расширенными донельзя глазами, бледную, как смерть, ее внесли в гостиницу. В комнате она долго находилась в ужасном оцепенении.
Горничная уже подумала, что Елена Васильевна умирает, спрашивала у нее несколько раз, не позвать ли священника. Эта мысль постепенно привела ее в чувство, и когда пришел священник, смогла тотчас исповедаться и причаститься запасными дарами. После этого она целый день не отпускала от себя священника, в страхе держалась за его одежду.
Потом Елена Васильевна рассказала брату и невестке: «Оставаясь одна в карете, я немного вздремнула. Когда вздумала выйти из нее, открыла дверцу и невольно почему-то взглянула вверх. Я увидела над своей головой огромного страшного змея. Он был черен и страшно безобразен, из пасти у него выходило пламя, и пасть эта была такой большой, что я чувствовала, что змей меня сейчас полностью поглотит. Видя, как он надо мной вьется и спускается все ниже и ниже, даже ощущая уже его дыхание, я в ужасе не имела сил позвать на помощь, но наконец вырвалась из охватившего меня оцепенения и закричала:
— Царица Небесная, спаси! Даю тебе клятву никогда не выходить замуж и пойти в монастырь!
Страшный змей в то же мгновение взвился вверх и исчез…
После этого случая Елена Васильевна совершенно изменилась в характере — сделалась серьезной, духовно настроенной, начала читать священные книги. Мирская жизнь стала ей невыносима, она жаждала совсем затвориться в монастыре, страшась гнева Божия за неисполнение обета.
Вскоре Елена Васильевна поехала в Саров к отцу Серафиму просить благословения на поступление в монашество. А он сказал:
— Нет, матушка, что это ты вздумала! Нет, радость моя, ты выйдешь замуж!
— Ни за что не пойду замуж, — обиделась Елена Васильевна.
— Нет, радость моя, отчего же тебе не выйти замуж? Жених у тебя будет хороший, благочестивый, матушка, и все завидовать тебе будут.
— Что это вы говорите, батюшка, да я не могу, не хочу замуж!
— Нет, нет, радость моя, тебе уже никак нельзя, ты должна и непременно выйдешь замуж!
Вернувшись домой, Елена Васильевна много плакала, молилась, просила у Богородицы помощи и вразумления. И все сильнее и сильнее становилось в ней желание посвятить себя Богу. Много раз проверяла она себя, но все более убеждалась, что светское мирское ей не по духу и что она совершенно изменилась. Несколько раз Елена Васильевна ездила в Саров, но отец Серафим все твердил, что она должна выйти замуж, а не идти в монастырь.
Так целых три года готовил ее батюшка к предстоящей перемене в жизни и к поступлению в Серафимову общину, которую он начал устраивать в 1825 году, заставлял работать над собой, упражняться в молитве и приобретать необходимое терпение. Она этого сначала не понимала и чуть не дошла до отчаяния, когда однажды отец Серафим сказал следующее:
— И даже вот что еще скажу тебе, радость моя! Когда ты будешь в тягостях-то, так не будь слишком на все скора: ты слишком скора, радость моя, а это не годится, будь ты тогда потише. Вот как ходить-то будешь, то не шагай большими шагами, а все потихоньку, потихоньку! Если так-то пойдешь, благополучно и снесешь! — Старец даже показал, как нужно тихонько ходить. — Во, радость моя! Также и поднимать, если тебе что случится, не надо так вдруг, скоро и сразу, а вот так — сперва понемногу нагибаться, а потом точно так же понемногу и разгибаться. Тогда благополучно снесешь!
Сильно негодуя на старца Серафима, Елена Васильевна после этого разговора решила больше к нему не обращаться, а съездила в Муромский монастырь и даже купила там себе келью. Настоятельница наговорила ей много приятного. Перед окончательным своим водворением в Муромскую обитель она все же не выдержала и снова поехала к отцу Серафиму проститься с ним. Каково же было ее изумление, когда старец сам вышел навстречу ей и, ничего не спрашивая, строго сказал ей:
