Шок постепенно ослабевал, поврежденные органы уже не горели, а слабо пульсировали и ныли. К чисто физическим ощущениям стали добавляться еще и некоторые мысли: я осознал, что измотан до предела. Принимая во внимание чудовищную усталость и такую несвоевременную травму, я прикидывал, стоит ли мне остановиться в Вичите, чтобы как следует перекусить и выспаться, или лучше принять четыре отложенных для пустыни таблетки и ехать дальше, к Канзас-Сити и Де-Мойну. Я пустился в рассуждения, в чем проблема: то ли в моих личных планах, то ли планы вообще имеют тенденцию рушиться в самый ответственный момент? Почему я вечно попадаю в ловушки, о которых даже не подозревал? Однако я быстренько свернул эти самокопания и решился на компромисс: проглотил четыре бенни сразу, а через час остановился в Вичите, чтобы заправиться, наведался в туалет, оценил нанесенные повреждения и нашел, что гениталии хотя и побаливают, но медицинского вмешательства не требуют. Удовлетворенный, я перешел через улицу, не без опаски заглянул в «Напитки и закуски Гриссома», где купил сэндвич с жирной ветчиной и небольшую картонку с увядшим капустным салатом.

Я поел в машине, забивая не самый изысканный вкус продуктов вялыми размышлениями о том, снять ли номер на ночь прямо здесь или все-таки совершить четырехсотмильный рывок до Де-Мойна. Часы на заправке показывали 19:13: я спокойно мог добраться до Де-Мойна к полуночи, а это означало, что у меня останется бы час, чтобы понежиться в горячей ванне, потом на повестке дня крепкий восьмичасовой сон, неторопливый завтрак — и снова в дорогу. Все это настолько смахивало на план, что я не раздумывая отверг его. Лучше решать по ходу событий, все равно так обычно в конце концов и выходит. А если вдруг случится невероятное и на моем пути не возникнет ни одной непредвиденной сложности, всегда можно будет вернуться к первоначальной схеме.

Я выехал в сторону Канзас-Сити, чувствуя себя трезвым и здравомыслящим, как никогда — знаешь, удар по яйцам дает такой побочный эффект. И притом, как ни странно, мной овладело настолько игривое настроение, что даже захотелось поставить пластинку Джерри Ли Льюиса. Я отбивал ритм пальцами по рулю — притопывать ногой было слишком больно.

Это была шутка.[29] Я со всей дерзостной скромностью предположил, что имею право пошутить, молясь про себя, чтобы у богов было чувство юмора.

Мчась на всех парусах по магистрали где-то между Вичитой и Канзас-Сити, я неожиданно обнаружил, что погрузился в воспоминания об одной пьяной ночи в Норт-Бич, кто-то кричал мне сквозь пространство и время: «Покажи мне хоть одно место в Библии, где Бог-Отец или Иисус Христос смеются, и я обращусь в христианство. А не можешь, так иди на хрен!» Чей это был голос? Похоже на кого-то из поэтов-буддистов, Уэлча или Снайдера, но кто бы это ни был, он сидел в двух столиках от меня, среди винных паров, болтовни и шума в баре «Везувий», а я тем временем зачарованно наблюдал за чувственной рыжулей по имени Айрин, уединившейся в дальнем конца зала с Джеком Дэниелсом.[30] Мне тогда казалось, что это уже само по себе шутка природы — быть взрослеющим самцом-американцем, клюющим только на то, что приносит кайф, будь то телки или разгон до шестидесяти пяти миль на второй передаче. Кого заботит место юмора в мироздании, когда тебе девятнадцать и тебе еще ни разу в жизни не делали минета? Когда кругом столько наркоты, и все дороги открыты для тебя, и есть музыка, которая уносит тебя прочь? Я еще недостаточно нагрешил, чтобы нуждаться в спасении, и еще слишком мало потерял, чтобы смеяться от души.

Лучше и не скажешь. И если и Отцу, и его счастливчику Сынку и не хватало чувства юмора, то, может, его было вдоволь в Святом Духе, в скорости, и в музыке, и в сексе до полного очумения, в блуждании по горам, в криках в ночи, в оголенных проводах и в метких выстрелах?.. А что, даже забавно.

Разумеется, по законам жанра, мои рассуждения об особенностях божественного юмора были прерваны мельканием красных огней в зеркале заднего вида. Я выжимал около ста миль в час, на такой скорости оторваться не получится, и, мысленно проиграв в голове тысячу разных вариантов смертей, я вдруг передумал. Убавил газ и медленно поехал вдоль правой обочины, искренне надеясь, что это не коп, а если даже и коп, то на уме у него совсем не то же, что у меня.

Это оказались пожарные, большая красная пожарная машина. Я остановился, а она с завыванием пронеслась мимо. Я собирался было нажать на газ, но тут снова увидел красную мигалку, а потом и еще одну. Полиция штата и скорая. Впереди авария и, видимо, серьезная. Я сказал себе, что если увижу еще одного размазанного в кашу пятилетнего малыша, то сразу хлопну весь остаток таблеток, прорвусь на «кадиллаке» Боппера сквозь Небесные Врата, схвачу Бога за глотку и потребую справедливости, объяснений и искупления. Мертвый ребенок — это не смешно.

Через две мили я добрался до места происшествия. Моя тачка была уже пятой или шестой из скопившихся там. Копы перекрыли обе ведущие на север полосы движения метров за двести до места аварии. Я мало что мог разглядеть в отблесках фар и мерцании красных мигалок, но, похоже, помощь пожарных уже не требовалась. Они стояли в сторонке и трепались, а пламя угасло само собой. Через всю правую полосу наискосок лежал обугленный остов перевернувшейся машины — передним бампером к обочине и задом к дороге. Воняло горелой резиной и смазкой. Зрелище было отвратное, настолько отвратное, что я быстро отвел глаза; за десять лет водительского стажа я не видел ничего гаже.

Я открыл окошко и проорал стоявшему поблизости полицейскому:

— Помощь не нужна?

— He-а, спасибо, — откликнулся он. — Все не так плохо, как выглядит. Машину тащили на буксире, а трос взял да и лопнул. В салоне никого не было. Движение восстановим минут через десять.

Отличные новости. Вытянув шею, я разглядел буксировщик — тот стоял еще метрах в ста от места аварии, еле различимый в бензиновом мареве. Наверное, целый отряд легавых уже строчит водиле повестку в суд. Сколько я ни буксировал машин, ни одна не оторвалась. С другой стороны, знаю кучу хороших родителей, у которых такое случалось. Коп ничего не сказал про страховочную цепь, но я, испытывая к водителю братские чувства, надеялся, что он о ней не забыл, просто она тоже не выдержала.

Минут через пятнадцать открыли левую полосу. К тому времени очередь из машин выстроилась на четверть мили, но я был в самой ее голове. Я с такой радостью предвкушал поездку по пустой трассе (тем более что половина всей дорожной полиции Оклахомы была занята аварией), что чуть было не проехал мимо дымящегося остова, и только в последний момент осознал, что это был 59-й «кадиллак». Точно определить модель было невозможно, но даже в покореженных, перевернутых и обгорелых останках угадывались знакомые контуры, похожие на ракету.

Я не знал, как воспринимать эту аварию на своем пути: как нечто забавное или наоборот. Я не рассмеялся, но улыбнулся — довольно мрачно, надо сказать: если поверить, что это не простое совпадение, не обычная случайность, тогда придется предположить в этом предзнаменование, знак судьбы. А вслед за этим необходимо решить, доброе это предзнаменование или дурное: доброе, если оно означает успешное завершение моей миссии, дар доставлен по назначению и предан огню, внутри никого нет, нет и пострадавших; и дурное, если оно предвещает провал, слабая связь оборвалась, возможностями не воспользовались, пренебрежение и разочарование, потеря вместо освобождения. В общем, полная неопределенность, понимай как хочешь (и когда я уже наконец привыкну к такому раскладу?), но на душе остался неприятный осадок.