За обедом я сидел, как говорится, на иголках; пообедав, я наскоро завязал приготовленный хозяйкою обед для приказчика и свободно вздохнул только тогда уже, когда потерял из виду окна своей квартиры, заранее рассчитав, где и каких купить гостинцев и где их съесть. Но не суждено мне было на этот раз выполнить свое желание: лишь только я стал подходить к намеченному месту за гостинцами, как мне пришла в голову мысль, что тут меня может кто-нибудь увидеть и рассказать хозяевам; я пошел дальше, решив зайти в другое, более удобное место, но и тут явилась та же мысль; я направился в третье место — опять то же; наконец, дошло до того, что мне уже негде было покупать и не осталось времени, где съесть: таким образом, я принужден был возвратиться с тем же четвертаком в лавку.
Придя в лавку и отдав приказчику обед, я побежал в ретирадное отделение[42] и там спрятал деньги за косяком в темном углублении. Наконец, дня через два после первой моей кражи, меня послали зачем-то на Васильевский остров, и вот, захватив украденный четвертак, я на этот раз часть его пролакомил, а другую отдал какому-то попрошайке, от которого и сам старался убежать, опасаясь, чтобы он не пришел следом за мною в лавку и не объяснит хозяину о моей щедрости.
Нередко потом, в года зрелости, мне приходилось сожалеть, что меня не накрыли в первую же кражу; по крайней мере, меня бы изрядно поколотили, а может быть, и выпороли, что было бы еще лучше: этим, наверно, с первого же раза отучили бы меня от воровства, подобно тому, как родители отучили от прогулок.
Первая моя кража сошла с рук благополучно, а дней через пять после этого я опять залез в выручку и снова стащил четвертак, но на этот раз волнение мое уже не было особенно сильно. Конечно, страх, чтобы как-нибудь не узнали о моем воровстве, существовал, но все-таки я был гораздо спокойнее, меня уже не трясло, и я не настолько менялся в лице, чтобы эта перемена могла быть приметна другому. За вторым разом пошел третий, четвертый и т. д.; воровство сделалось уже систематическим, постоянным. Крал я сначала понемногу, все серебряными монетами, копеек по тридцати, по сорока, потом стал уже красть по полтине и, наконец, по рублю.
Сделаю маленькое отступление; с детства я был очень набожен, хотя набожность моя, можно сказать, быта фиктивная: я считал непременным долгом прочитать несколько молитв утром и вечером и положить узаконенное мною чисто земных поклонов; выходя из квартиры и подходя к квартире, помолиться у ворот на все четыре стороны; проходя мимо какой-либо церкви или образа, я также всегда молился, а выходя куда бы то ни было из лавки и подходя к ней, я всегда читал; «Отче наш», «Богородицу» и «Помяни. Господи, царя Давида и всю кротость его». Молясь таким образом, я внутренно постоянно думал только о том, чтобы со мною не случилось какой-нибудь беды или неприятности, чтобы мне чего-либо не разбить или не разлить; чтобы мне удалось в этот день получше поесть и попить, и полегче была бы работа; а главное — чтобы хозяева и приказчик не узнали, что я ворую. Поэтому каждый раз, залезая в выручку, я также читал несколько раз: «Помяни, Господи, царя Давида» и т. д. На краденные мною из выручки деньги я сначала только лакомился, а остатки их прятал в разных укромных местах, по большей части в сортирах, за заборами и в сарае; нередко случалось, что спрятанные таким образом деньги у меня пропадали, но я этим не особенно огорчатся и не жалел их, потому что взять из выручки другие деньги было не трудно, а во мне уже исчезло всякое сознание, что красть грешно и бесчестно; существовала только боязнь, как бы не попасться. Потом на краденые деньги я стал покупать папиросы, заходить в трактиры и портерные, понемногу выпивать и закусывать и покупать книги, преимущественно русские романы. Конечно, книги, покупаемые на эти деньги, я также тщательно прятал и читал их украдкою, а по прочтении или дарил кому-нибудь, или просто бросал.
Около этого времени у нашего хозяина поселился его племянник, живший прежде мальчиком в книжном магазине Печаткина[43] и отказанный от места. Костя, так его звали, не быт у нас собственно служащим, но он, как свободный человек, постоянно ходил для нас в банк за золотом, и в этом, надо отдать ему справедливость, он был действительно полезен для хозяина, потому что сумел подделаться к кассиру, нередко с ним угощался и доставал золота много, ежедневно не менее ста полуимпериалов, которые за расходами на профит кассиру приносили хозяину пользы от пятнадцати и до тридцати рублей каждый раз.
Костя был на три или на четыре года старше меня и, можно сказать, был уже мальчик достаточно испортившийся: с ним я скоро сошелся. Несмотря на то, что он был родной племянник хозяину, он не только дозволял мне при себе таскать из выручки деньги (надо заметить, что Костя сам не имел права, ни под каким видом, ходить в выручку), но даже меня поощрял и наставлял к воровству, а потом сам указывал и способ, как лучше и приятнее прогулять и пропить деньги.
С детства я был рьяным патриотом, любил все русское — старые русские обычаи, русскую одежду, русские кушанья, а потому предпочитал и пить русскую водку; любимым моим напитком была березовка, к которой я скоро пристрастится и выпивать ежедневно по нескольку стаканчиков.
За пьянством пошел сряду же и разврат, и потому мне уже не хватаю потаскиваемого из выручки серебра: я начал потаскивать и кредитки, по три и по пяти рублей. Но в скором времени мне уже не удавалось так часто ходить в выручку, потому что однажды случилось следующее когда приказчик отлучился по необходимости из лавки, а я по обыкновению залез в выручку и, вынув оттуда небольшую пачку трехрублевых билетов, хотел отделить из них одну или две бумажки, приказчик вдруг воротился, и я, не успев положить пачку обратно, только закрыл выручку, а вся пачка, хотя и состоявшая только из семи билетов, так и осталась у меня. На мое счастье приказчик, вернувшись в лавку, сейчас же послал меня куда-то, что и дало мне возможность спрятать деньги. Когда я вернулся, то приказчик спросит меня: «Не видал ли ты, кому я отдавал или менял трехрублевые билеты?» — и, получив от меня обыкновенный ответ: «Нет, не видал, не знаю», — предупредил меня, чтобы я не проболтался о пропаже этих денег хозяину, что, конечно, мне было слишком на руку.
С этого раза приказчик стал все-таки осторожнее: если он даже ненадолго отлучался из лавки, то и тогда запирал выручку… Зато я стал смел даже до нахальства в воровстве.
Сперва я попробовал подобрать ключ к выручке, раза два или три я покупал замки с ключами, похожими на наш ключ, но отпереть этими ключами выручки я не мог и потому обратился к самому отчаянному способу — воровать почти на глазах приказчика. Приказчик утром, после чая, когда не было покупателей, любил выходить на галерею, посмотреть на прохожих, а я в это время принимался заправлять лампы: так как одна лампа висела над выручкою, то я и доставал ее постоянно с той стороны, с которой находился ящик; доставая одною рукой лампу, я другою залезал в выручку, предварительно отперев ее находившимся в замке ключом, доставал оттуда один или два билета и опять запирал; а когда это мне не удавалось, то я крал медные деньги, которых у нас постоянно было насчитано и завернуто для размена по одному рублю и которые лежали в нижнем ящике, где не было и замка.
Недаром мне еще в детстве говорили пословицу: «Хороший вор семь лет только ворует, а на восьмой все-таки попадается». Так случилось и со мной Прежде всего я попался в пьянстве: послали меня отвели товар к одному покупателю, жившему в Коломне (не в городе Коломне Московской губернии, а в Коломне у Аларчина моста); дорогой мне встретился Костя, и мы с ним зашли в знакомый нам трактир, где просидели довольно долго и выпили чересчур, не по-юношески, много, по восьми или по девяти стаканов пуншу: конечно, я охмелел и вернулся поздно и настолько пьяным, что это было сразу заметно. В это время в лавке находился хозяин; увидев меня в таком состоянии, он и приказчик начали меня спрашивать, где я напился. Когда я, едва выговаривая слова, стал еще запираться, то они принялись меня бить, таскали за волосы, колотили по скулам, повалив на пол, били ногами, но я все-таки не сознавался. Наконец, хозяин приказал, чтобы я шел за ним в квартал[44] (тогда еще участков не было), пригрозив, что попросит надзирателя, чтобы тот отправил меня в часть и там хорошенько выпорол: «Тогда, — говорит, — не будешь запираться: скажешь, где и на какие деньги напился». Но и это не помогло: я ни в чем не сознался, а хозяин, доведя меня до квартала, должно быть, не хотел срамиться и вернулся опять в лавку, где, потаскав меня еще порядочно и, все-таки, не добившись признания, бросил. Второй раз я попался приказчику в краже медных денег. Я уже успел их украсть, но не успел припрятать к месту; он меня обыскал и нашел их за голенищем, за что, конечно, здорово таскал меня, сколько у него было сил, и потом сказал хозяину, от которого также последовала хорошая тряска… но все-таки меня еще не прогоняли. Наконец, я попался в третий раз и на этот раз уже совсем пропал.
