В прежнее время, как говорят книжники, покупок старых книг было гораздо более, чем ныне, а потому в настоящее время многие рыночные книжники пустились в издательство. Напечатав книгу, они часть ее [тиража] отвозят в Москву и там променивают на другие, московского издания, которые привозят для сбыта в Петербург. Мелочные московские издания, по своей дешевизне, доступны для низшего класса публики, и потому-то мы их видим у всякого мелочного уличного книжника; к числу этих книжонок принадлежат также и картины[347]. Но издательская деятельность рыночных книгопродавцев основана, по большей части, не на знании потребностей и вкуса читающей публики, но на спекуляции; ей мы обязаны явлением «Жизнебудильников»[348], «Альбомов на память многим»[349], перепечатанным с карикатур старых годов журнала «Искры»; «Живой покойницы»[350], «Зефиротов»[351], «Правдой о мужчине и женщине»[352], «Уликами пылких женщин и горячих мужчин»[353] и т. п. чепухи.
Рыночные и уличные книжники ведут свой промысел очень просто: скупают книги по возможности как можно дешевле, продают как можно дороже, последнему много способствует их общепринятый вчетверо и даже более запрос. Если вы купите одну книгу у одного торговца, а за другою придете к другому, то последний непременно будет у вас спрашивать, что и за сколько вы купили, а затем будет говорить, что заплатили вы за книгу дорого, что он уступил бы вам ее гораздо дешевле, а между тем за ту книгу, которую вы у него купите, он не преминет слупить с вас аккурат вдвое против ее стоимости. Случается, что за книгу, стоившую в магазине I рубль, они берут два (дескать, все издание распродано, нигде нет). Конечно, такой штукой они не могут обдуть всякого, но попадают и на их пай простаки. Несмотря на незнание иностранных языков, они разбирают заглавие книг и знают, имеется ли в их лавке спрашиваемая книга, или нет. К ним нередко попадаются книги весьма редкие, в особенности на иностранных языках; так, например, экземпляр первого издания [книги] Герберштейна был куплен каким-то господином на рынке с рук разносчика и перепродан в Публичную библиотеку. Также там можно встретить издания эльзевиров. Один итальянец в продолжение нескольких лет ежедневно посещал Апраксин двор и, покупая там книги, собрал такую библиотеку, что она известна почти всему Петербургу, и носились слухи, что правительство хотело ее купить для публичной библиотеки Москвы. Известные в прежнее время, ныне утратившиеся, собрания Лаптева[354] и Кастерина[355] также обязаны апраксинским книжникам. Нам говорили, что наша Публичная библиотека далеко не полна своим русским отделом и, если это правда, то почему бы не назначить кого-либо для ее пополнения, а рыночные книжные торговли, в этом случае, дали бы много того, чего там не хватает. Слишком старые русские книги, как нам известно, продаются рыночными торговцами чрезвычайно дешево; нам случалось покупать известные издания Новикова по десяти копеек за том; только редкие книги, приобретшие своего рода между ними популярность, как, например, «Путешествие» Радищева, «Вадим Новгородский» Княжнина, «Думы» Рылеева и т. п… известны им и ценятся, а на другое, как они говорят, старье, не обращают совершенно никакого внимания и рады его сбывать за самую ничтожную цену.
Уличные и рыночные книжники сверх собственных имен и фамилий имеют свои особые клички, каковы: Нечесанный, Ходок, Осип со квасом, Коварный, Редкозубый, Очки Красноглазые, Скарб, Мерздынец, Кот Лабазный, Рак Вареный, Ицка и т. п. Из них Нечесанный и Ходок торгуют исключительно русскими книгами: Ицка, Коварный, Скарб, Осип со квасом — русскими и иностранными: Кот Лабазный — славянскими и по большей части старопечатными, так что он слывет между своей собратией за доставщика старообрядцев. Остальные торгуют чем и как попало: что приходится подешевле купить, то и продают. Они не имеют в своих лавочках тех книг, на которые является потребность публики и которые спрашиваются покупателями почти ежедневно: но у них те книги, которые куплены случайно, а потому они ждут в своих лавочках таких покупателей, которые, придя к ним, роются в их товаре, как в старой ветоши и, выбрав по своему вкусу книгу, торгуются и покупают ее. Но, во всяком случае, главная отрасль их промышленности — покупка книг, которые, купив, они перепродают немедленно в другие руки, пользуясь от этого барышом.
В. В. Крестовский. Букинист[356]
Утром, часов в девять, у дверей вашей квартиры раздается звонок. Вы, очень может быть, еще находитесь в постели. Входит человек[357] ваш или баба, зачастую в Петербурге отправляющая должность и за лакея и за кухарку, входит и докладывает, что от какого-нибудь вашего знакомого человек пришел к вам.
— Что ему нужно?
— Не знаю… Сказывал, самих нужно видеть.
Нечего делать: одеваешься и выходишь. Чаще всего такие посещения выдаются на долю нашего брата-литератора и потому пришедший почти всегда, посылая докладывать о себе, говорит, что он от какого-нибудь литератора прислан, чаще всего от Н.Ф. Щ-ны, М.И. С-го, г-на Г-ди или г-на М-ова[358]. Выходишь и видишь человека в синей чуйке, кушаком подпоясанного, с физиономией пронырливо-любознательного свойства и с ворохом книг в довольно обширном, туго набитом мешке. Вообще видно по взгляду, по улыбке, поклону и по манере речи, что пришедший господин принадлежит к породе тертых калачей, сквозь огонь и воду и медные трубы пропущенных.
— Что тебе нужно, любезный? — вопрошаете вы.
— Здравия желаем, ваше-скородие! — с каким-то подергиванием и улыбочкой отвечает пришедший.
— Здравствуй… Что же тебе?
— От Михаилы Иваныча Синевского[359] к вашей милости прислан. Позвольте ваших книжечек посмотреть.
— Да зачем тебе?
— Букинисты-с… Может самим что-нибудь угодно будет приобрести, али обменять… Книжки хорошие-с…
И, не дожидаясь вашего согласия, он начинает развязывать мешок и вытаскивать из него свои сокровища.
— Да мне не надо, любезный, ты не трудись понапрасну. — возражаете вы.
— Ничего-с: что за труд? Эфто опять уложить можно. А вы, собственно, только полюбопытствуйте, — ублажает букинист, поднося к самому носу вашему несколько книжек. — Французских не угодно ли? Вот «Листуар деля революсьон франсе»[360] — отменная книга — оченно одобряют. А то вот роман «Ле мистер-де-пари пар ежен сю»[361] с иллюстрациями-с… Не угодно ли, тоже вот самоновеюшая книжка: «Ле шармет жан-жак-руссо ет мадам де варан»[362]?
Все это произносит букинист скороговоркой и залпом, очень скоро и ловко меняя книги и быстро открывая заглавную страницу. Он, очевидно, бьет на то, чтобы ошарашить вас насчет своей образованности: «Вот мы, дескать, какие — хоша и в чуйках ходим, а по-французскому могим, потому — произошли». Видя, однако, что вы не поддаетесь ни на прелести шармет и мистеров, ни на познания его во французском языке, он делает несколько таинственную и вместе с тем клубнично-лукавую физиономию.
— Может вашей милости другого надо?
— Чего другого?
