— Купите, — говорит, — Василий Герасимович, у меня рассказ.
— Какой же это, барин, у тебя рассказ — большой или маленький? (Шатаев не стеснялся с такими писателями и в большинстве говорил им «ты», но это выходило у него так просто и добродушно, что нельзя было обижаться.)
— Да порядочный, вот посмотрите, — и подает ему рукопись.
Взяв в руки рукопись. Шатаев начинает разбирать заглавие.
— Это как у тебя: «Степан Ко-р-шу-н, или Ст-ра-ш-ный Вор и Про-й-до-ха». (Следует заметить, что Шатаев был совсем малограмотный и чужое писанье разбирал очень медленно.)
Затем разворачивает рукопись и главное соображает, каков ее объем, а после спрашивает:
— Про кого же ты тут пишешь?
— А вот… — и тут автор начинает объяснять происхождение своего героя и разные изумительные его похождения, местами вычитывая их из рукописи.
— Да уж не знаю, барин, брать или нет. — снимая шляпу и почесывая в голове, говорит Василий Гаврилович. — у меня тут в ящике сотни полторы валяется этих рукописей, давно бы надо которые напечатать, да все никак не соберусь, времени нет.
— Да купите, Василий Гаврилович, как-нибудь соберетесь, напечатаете. — умоляет автор, — мой рассказ пойдет, а я недорого с вас возьму.
— Да знаю, что недорого, — за что тут дорого давать? Много ли тут писанья-то? Да, право, будет лежать: когда его соберешься печатать?
— Да вы напечатайте поскорее, уверяю вас, что эта штучка пойдет.
— Да пойти-то пойдет, у меня, слава богу, что ни напечатаю, все идет, все тащат понемногу. Ну, а сколько же тебе за это?
— Да рубликов двадцать положите, Василий Гаврилович.
— Двадцать, что ты? Ведь это писал не Пушкин или Крылов, а ты.
— Так сколько же вы дадите?
— Да рублей бы пять-шесть я, пожалуй, бы и дал.
— Да что вы, Василий Гаврилович, ведь этак и на хлеб не заработаешь, а у меня жена да двое ребятишек.
— Ну, господь с тобой, на ребятишек-то я прибавлю. Так и быть, уж дам тебе красненькую[231], пиши вот расписку[232], что продал свой рассказ в вечное и потомственное владение.
Автор, довольный, пишет расписку, и получает красненькую, а Шатаев говорит:
— Ну, барин, теперь пойдем в трактир, чайком попою.
Золоторотцы[233] частенько, пропившись, заходили к Шатаеву с просьбою дать им книжонок на поправку, и он почти никогда не отказывал, а наберет какого-нибудь хламу копеек на двадцать и даст.
— На, — говорит Василий Гаврилович. — поправляйся, но не пропивай же хоть это, а то я больше не дам.
Своею трезвою и аккуратною жизнью он скопил под старость порядочный капитал, а так как у него не было прямых наследников, то отказал его на богоугодные дела, преимущественно на монастыри и церкви, а лавку со всем находившимся в ней товаром, в знак признательности к своему родственнику и учителю Холмушину, завещал его внуку Александру Александровичу, который и теперь продолжает его дело.
Елисей Иванович Екшурский, как я уже упоминал, раньше был букинистом-мешочником. Сметливый и достаточно развитый человек, он во время своей молодости хотя также не прочь был погулять с компанией товарищей, но все же вел себя сдержанно и прилично. Когда он ходил торговать еще с мешками, то и тогда имел уже небольшой достаток и пользовался доверием состоятельных книжников. Нередко многие из букинистов, получив какой-нибудь порядочный заказ и не имея ни средств купить требуемое, ни доверия, принуждены были обращаться к Екшурскому и брать его в долю для выполнения заказа. Когда же у них встречались покупки, то они из-за денег также приглашали его в компанию. В начале шестидесятых годов Екшурский открыл в Апраксином рынке небольшую лавку. В первое время он торговал чем придется, а затем познакомился с московскими издателями народных книг, начал выписывать от них разную мелочь и продавать торговцам, преимущественно разносчикам, ходившим по трактирам, портерным и т. п. заведениям, и торговцам на ларях. Вскоре он сделался и сам издателем разной мелочи. Став на приятельскую ногу с некоторыми писателями мелкой прессы, он давал им поручения составлять песенники, сонники, разные гадальные книжки и мелкие повести и рассказы с интересными заглавиями. Но более всего принесли ему пользы самоучители французского, немецкого и английского языков, составленные Фурманом[234], а также толковые молитвенники.
Елисей Иванович был человек ходовой и для того, чтобы заручиться покупателями, не скупился на угощения. Каждое утро он собирал партию мальчишек-спичечников, которые в то время торговали и книжками, и водил их в трактир поить чаем; для этих его покупателей в трактире была особая комната, называвшаяся «Кавказом». Покупателей же, которые были посостоятельнее и покупали сразу на несколько рублей, он водил в чистое зало и тут вместе с чаем делал и другое угощение. По вечерам иногда он обходил старых своих приятелей-букинистов, которые в то время расплодились на всех мостах и у скверов главных улиц, и собирал их в знаменитый тогда трактир Михайловский: здесь для этих покупателей он раскошеливался уже на десятки рублей. Всеми этими угощениями он, так сказать, закрепощал своих покупателей.
Шестидесятые годы, изобиловавшие разными реформами и полною свободою, были самыми блестящими для книжной торговли: в те годы книжная торговля, ничем еще не стесняемая, доставляла большую пользу ее производителям, почему многие из мелких книжников и нажили капиталы. Это главным образом происходило оттого, что спрос на книги во всех классах общества развивался, а книгопродавцев, как крупных, так и мелких, сравнительно с настоящим временем, было менее чем наполовину; да притом же и не было такой массы периодических изданий, которыми теперь, в большинстве, удовлетворяется публика, а книжная торговля тормозится.
Екшурский в то время торговал так хорошо, что до конца своей жизни вспоминал об этом.
«Эх, — говорил он, — как мы прежде торговали! Бывало, летом раньше семи часов утра выходишь в лавку, а уж тут тебя дожидается партия золоторотцев да спичечников: поторгуешь часов до девяти, глядишь, в выручке-то и скопилось рублей семьдесят, а ведь покупателей-то на рубли мало было, — больше все на копейки. Полная лавка наберется разной шишгали с утра-то, только успевай повертываться — и достать книжку надо, и сосчитать, кто на сколько взял, и деньги получить, да надо и посматривать в оба, чтобы другой с полки-то за пазуху чего не пихнул».
Такие успехи по торговле развили в нем до некоторой степени жадность к наживе и скупость, положим, что он не отказывал иногда своим покупателям-эолоторотцам давать пятачки на хлеб или на похмелье, но более этой суммы на истинную нужду трудно было у него выпросить. Характерною чертою его следует считать и то, что, приходя к какому-нибудь приятелю в лавку или встречаясь с ним у себя, он никогда не осведомлялся ни о здоровье, ни о чем другом, и первый вопрос его был постоянно таков: ну, как наживаешь деньги? продал ли сегодня хотя рублей на полтораста? — И если кто говорил, что плохо, то и он начинал жаловаться, что в данное время тоже плохо наживает. Но все-таки, если было у него время, он вел приятеля в трактир и там заводит речь о прежних золотых днях.
Через излишнюю стяжательность и скупость Екшурский погубил сам себя: в 1891 году он был убит своим сыном, которому отказал в сравнительно небольших средствах для открытия своей торговли. Но я не буду описывать этого процесса, потому что о нем в свое время много было уже писано во всех газетах.
Это был последний из книгопродавцев Апраксина рынка, начавший свою торговлю в допожарное время. На нем я и покончу.
Теперь в Апраксином рынке, исключая Холмушина, о котором было уже сказано, находятся только два книгопродавца[235]: Т. Ф. Кузин и А. Ф. Нарышкин, получивший лавку по наследству от своего дяди Игнатия Архипова. Первый из них так же, как и Холмушин, занимается торговлею исключительно народными книгами и картинами, а у Нарышкина хотя и имеется большой выбор книг новых и подержанных по всем отделам для частных покупателей, но более всего он занимается комиссией для иногородных книготорговцев и ведет это дело довольно аккуратно и честно.
